Хозяйка тайги - Духова Оксана (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Но в кладбище ночном есть нечто еще более неприятное. Или то старое суеверие, что по ночам кружат там души ушедших?
Новый кучер доставил графа Кошина к железным кладбищенским вратам. Дальше он пошел один. Дорожки между могилками были широки – в России для умерших простора много. Ночь была по-осеннему холодна, луна, выныривая из моря облаков, освещала все слабым, трупным светом. Мраморные ангелы и скульптуры святых, железные кресты и маленькие деревянные таблички казались призраками – подобными армии замерших, скрюченных покойников. Только здесь сделалось понятным Кошину, почему Иван Грозный в последние месяцы своего безумия тайком бродил по московским погостам и испрашивал прощения у каждого креста, у каждого склепа.
Где Ниночка будет ждать его, Кошин не знал. Мирон лишь сказал: «Ступайте все прямо от главного входа, ваше благородие, а потом на четвертом перекрестке налево. Там с вами заговорят».
Кошин старательно считал. На четвертом повороте он вышел на поле древних, уже обвалившихся, поросших травой гробниц.
Никого. Кошин замер, повыше поднял воротник плаща и огляделся.
– Ниночка, – позвал негромко.
Тишина в ответ. Граф обождал, а потом медленно двинулся дальше, крепко сжимая под плащом рукоять длинноствольного пистолета. «Все это могло быть западней, ловушкой, – мелькнуло в голове. – Но кому вздумалось убивать меня? Врагов у меня нет. Я всегда старался быть справедливым человеком; к холопьям относился как к людям, а не как к рабочей животине. У них довольно еды, они живут в чистоте. Я никого не предавал, к мятежникам не примыкал, хотя о многом догадывался наперед, политических друзей не заводил. Я любил моего государя. Я всегда был за сильную монархическую власть в России – а ничему другому и не научен.
А что если сам царь? Способен ли он на такую подлость? Убить на кладбище человека, дочь которого полюбила патриота?»
Кошин вновь настороженно замер на месте. Ему показалось, что он услышал какой-то шорох, и вытащил осторожно пистолет из-за пояса. Луна вынырнула из-под перины облаков. Внезапно стало очень светло. Словно из чрева могилы появился Мирон в кучерском армяке, глубоко надвинув на уши шапку.
– Мирон Федорович, где ж она? – дрожащим голосом спросил Кошин.
– Я за тобой, папенька!
Кошин резко развернулся. Ниночка прижималась к большому покосившемуся деревянному кресту. Ее голубой шелковый плащ слабо поблескивал в лунном свете.
– Ниночка… – прошептал Кошин. – Доченька, могу ли я обнять тебя?
Он сделал к ней шаг, незряче вытянув вперед руки. Негромко вскрикнув, словно маленькая птаха, выпавшая из гнезда, бросилась Ниночка на отцовскую грудь.
Мирон сел в сторонке на поваленную колонну, порылся в кармане своего армяка и выгреб целую пригоршню семечек. Бросил сразу несколько зернышек в рот и начал неторопливо щелкать.
Час целый провели вместе Ниночка и ее отец, сидели на старом каменном саркофаге, держась за руки, прощались друг с другом навсегда. Кошин даже не пытался убедить Ниночку в безумии совершаемой ею поездки в Сибирь. Его настолько потрясла эта любовь, что у графа не поднялась бы рука подбрасывать дочери камни на ее пути.
– Попытайся еще раз поговорить с государем, папенька, – взмолилась Ниночка. – Умоляй его, пади перед ним на колени, проси его разрешить нашу свадьбу с Борисом прежде, чем пойдет он по этапу. Папенька, только жены имеют право разделить участь своих мужей в Сибири. Я должна выйти замуж за Бориса, если хочу остаться с ним навеки.
– А если государь не дозволит?
– Тогда я в одиночку последую по следам этапа. Я не оставлю Бореньку в беде.
Кошин поднялся. Его сердце обжигала нестерпимая боль.
– Я предложу государю мою голову взамен на царское великодушие, – устало произнес он. – Я отдам в его руки мою жизнь, – граф прижал к себе Ниночку и тихо заплакал. – Неужто никогда не свидимся больше, доченька?
– Про то только Бог скажет…
– А не слишком ли часто он молчит в России…
– Может, на сей раз он и заговорит, а, папенька? – они поцеловались, обнялись, прекрасно зная, что им остаются только эти минуты, а потом судьба разделит их.
Мирон Федорович проводил Кошина до ворот кладбища. Там граф вцепился в широкие плечи кучера и отчаянно встряхнул его.
– Береги ее, Мирон, – захлебнулся он слезами. – Не оставляй ее одну. Бог проклянет тебя, если ты ее покинешь! Я дам вам с собой деньги. Заберешь их, когда точно будешь знать, позволят ли вам ехать вослед за каторжниками. Мирон, поклянись мне, что ты никогда не оставишь Ниночку!
– Клянусь, барин, – глухо прошептал Мирон.
– Ты теперь вольный человек, Мирон Федорович, и я тебе никакой не барин, – Кошин достал из кармана бумагу, которой официально давал кучеру вольную.
Мирон взял вольную дрожащими руками, поцеловал сначала письмо, а потом, изловчившись, и руку Кошина.
– Храни, Господи, весь род ваш, барин, – выдохнул он. – Барин, клянусь всем, что есть святого у меня, буду жить только ради Ниночки.
ГЛАВА 7
Туманным утром 11 ноября, когда островки на Неве и не разглядишь за завесой и мелкий бесконечно тоскливый дождичек все барабанит по крышам без перебою, в камере Бориса объявился генерал Луков. За ним следовали два ординарца с мундиром в руках.
– Лейтенант Борис Степанович Тугай, – громко и торжественно произнес Луков. – Я называю вас так, хотя вы и разжалованы. И я принес вам мундир ваш, хотя вы более и не достойны носить его. Одевайтесь. Через полчаса вы обвенчаетесь с комтессой Ниной Павловной Кошиной.
Церковь в Петропавловской крепости была пуста, промерзла и, несмотря на золоченое великолепие иконостаса, поражала всяк сюда входящего абсолютной своей безутешностью. Перед алтарем Лукова и Тугая уже поджидали несуразный поэт-философ Кюхельбекер и молоденький лейтенантик Алексей Плисский. Даже бывший тугаевский денщик Руслан Колкий был тут. Он стоял чуть поодаль у колонны и утирал растроганно глаза. И хотя на Тугае был мундир, все остальные по-прежнему были в одежке каторжан. Перед иконостасом отец Ефтимий хлопотливо зажигал свечи. Заслышав шаги пришедших, обернулся, вскинул руку приветливо.
– Алексей Борисович? – воскликнул Тугай, протягивая руки навстречу другу. – Живой, живой, чертеняка! Тебя не расстреляли? – он кинулся к Плисскому, они обнялись и расцеловались. – Почему ж тебя оставили в живых, друг мой?
– Радоваться-то нечему, Борис Степанович. Я даже Сибири вместе с вами и то оказался не достоин. Буду на Соловках у монахов каторгу свою отбывать.
– Так почему ж ты руки на себя не наложил? – Тугай крепко обнял товарища. – Алексей, там ты будешь умирать каждый день, каждый день понемножку, пока, наконец, не свалишься, как подкошенный.
– У меня хватает смелости верить, что мы выкарабкаемся, Боря, – и Плисский криво усмехнулся. – Ты тоже выкарабкаешься. Мы ведь еще молоды.
– В Сибири за год стариками делаются, – и Тугай повернулся к своему денщику. Руслан Колкий хотел было пасть барину в ноги, да Тугай вовремя подхватил его и обнял.
– Ваше благородие, – простонал Руслан. – Я так счастлив… так уж счастлив. Я уж думал, что вы… – он всхлипнул, уткнувшись лицом в плечо Тугая.
– Тебя тоже в Соловки, друг мой? – негромко спросил Борис.
– Нет. Я в Петербурге остаюсь. Буду казармы вместе с ремесленниками строить. И каждый день на ужин по десять шпицрутенов в течение трех месяцев.
– Какие скоты! Нет, какие ж мерзавцы! – скрипнул зубами Тугай. Он обернулся к генералу Лукову, смерил его взглядом и повторил: – Скоты!
Генерал Луков укоризненно покачал головой.
– А почему вы кричите на меня, Тугай? Не я ж приговоры людям выношу.
– Но вы способствуете их исполнению.
– Все мы в той или иной степени служим беззаконию, ибо нет на земле никакой справедливости. Что для одного означает осанну, то для другого крестом мученическим оборачивается. И это правило никогда не изменится.
– Мы здесь, чтобы венчаться али браниться? – вмешался отец Ефтимий. – Что бы там ни было… а мы должны быть благодарны нашему государю императору, дозволившему состояться свадьбе сей.
