На острие меча - Сушинский Богдан Иванович (читать книги онлайн полные версии TXT) 📗

Однако полностью перекрыть проход между табором и руинами эти подводы не смогли. Татары прорывались между ними и мельницей. После первого же натиска кайсаков это заставило гусар и челядников выходить за пределы табора, ввязываясь в обычную схватку, используя при этом руины как крепостные валы.

24

«Лесная обитель» маркизы Дельпомас располагалась всего в двадцати верстах от Парижа. Однако каждого, кто попадал сюда, не покидало ощущение, что он находится в каком-то замкнутом, отчужденном от всего происходящего в столице и окрестных местах, мире. Отсюда Париж начинал казаться таким же далеким, как островные колонии у берегов Африки.

С севера и северо-запада небольшое имение Дельпомас отделялось от остальной территории изгибом высокого каменистого берега реки. А с востока к нему подступал густой, сохранившийся в первозданном виде бор, от которого начиналась цепочка небольших, непроходимых болот, заполняющих собой пространство между лесом и рекой.

И бор, и одичавший пруд, и старый заброшенный парк, разбитый на прибрежных оврагах у самой «Лесной обители», по размерам своим были почти миниатюрными, но все же их вполне хватало, чтобы отваживать от визитов празднолюбопытствующие семейства из ближайших селений, создавая иллюзию отдаленности и нелюдимости этого уголка.

Сама усадьба маркизы состояла из двух обнесенных высокими оградами особняков, между которыми, стена к стене, располагались дома для прислуги, конюшни и всевозможные бытовые строения, поставленные таким образом, чтобы в промежутке между оградами образовался еще один, крепостного типа двор – с колодцем и лужком посредине.

Единственная дорога, ведущая в «Лесную обитель», перекрывалась воротами еще за озерной полосой. И хотя они легко отворялись, каждый случайно оказавшийся у них человек должен был задуматься, ждут ли его за этой преградой.

Маркизе Эжен едва исполнилось девятнадцать, когда прибывший из имения кучер, анатолийский турок Гафиз, увез ее из Парижа, где она прожила последние два года. Ее сорокалетняя мать почувствовала себя крайне плохо и решила, что обучение дочери следует прервать. А через неделю после появления в имении Эжен стала полновластной хозяйкой «Лесной обители». В том числе и пансионата Мария Магдалина.

Умирая, мать не сомневалась, что Эжен станет мудрой хозяйкой «обители» и надежной покровительницей двенадцати юных девиц, находившихся в то время у нее на содержании. Но она и предположить не могла, сколь быстро дочь войдет в эту роль, создав своему пансионату такую славу, что о нем заговорят во многих дворцах и салонах. Что уже через два года на него станут поступать большие пожертвования, при которых жертводатели нередко предпочитали оставаться неизвестными широкому кругу; да к тому же появятся влиятельные покровители.

Леди Стеймен ввела Амелию, держа ее обеими руками за плечи. Остановила между высокой кроватью, на которой сидела маркиза, и низким трюмо и заставила посмотреться в зеркало, повернув спиной к Эжен. В такой позе маркиза могла видеть ее всю.

Амелии только-только исполнилось шестнадцать. Даже свободная, спадающая с ее плеч кисейная рубашка-накидка не могла ни скрыть, ни исказить красоты и нежности очертаний ее тела.

– Из этой девушки вырастет достойная леди, – чопорно произнесла Стеймен, подчеркивая английское восприятие французского произношения. – Она прекрасно обучена. И, думаю, вам понравится.

Маркиза не ответила. Слова воспитательницы явно предназначались юной пансионессе. Впрочем, леди Стеймен и не нуждалась в ответе маман Эжен. Невысокая, полнеющая, рыжеволосая и совершенно не похожая на ту английскую леди, какой ей хотелось выглядеть, Стеймен повернулась и, стараясь подражать походке «истинных леди», – что, как давно заметила Эжен, ей очень плохо удавалось, – направилась к выходу.

У самой двери она задержалась ровно настолько, сколько нужно, чтобы погасить стоящие на маленьком столике свечи. В комнате осталась только одна свеча – на прикроватной тумбочке у изголовья маркизы.

– Как вам живется в моем пансионате, Амелия?

– Я признательна вам, госпожа маркиза, – дрожащим от волнения голосом заверила Амелия.

Ее отец, артиллерийский майор шевалье [14] де Мюно, был казнен два года назад как участник заговора против Людовика XIII. Мать умерла через неделю, не выдержав тоски по мужу и клейма «жены заговорщика». Амелия была настолько бедна, что родственники-попечители не в состоянии были оплачивать даже часть ее содержания. Тогда-то и возник вопрос: а следует ли ее вообще принимать в пансионат? Эжен Дельпомас приняла. Бедность девушки не смутила ее. Основной девиз пансионата: «Бедная, но красивая, безродная, но родовитая», провозглашенный еще матушкой Эжен, свято выдерживался. Все воспитанницы остались без родителей, но были дворянского происхождения, молоды и обязательно красивы. Правда, в прошлом году маман Эжен несколько отступила от первой части этого правила и приняла четырех нетитулованных девиц, но только для того, чтобы со временем они могли стать достойными служанками некоторых пансионесс.

– Ты многое познала в моем пансионате, многому научилась, разве не так? – предстала перед воспитанницей Эжен. Руки ее слегка прикоснулись к лицу Амелии и медленно, обдавая старательно вымытое, благоухающее пряностями (леди Стеймен заботилась об этом) тело девушки завораживающим теплом, соскользнула вниз, очерчивая мягкими, плавными движениями шею, грудь, талию, бедра.

– Все верно, госпожа маркиза, – пролепетала Амелия. И Эжен слышала, как дробно застучали зубки девушки, словно ее голую выставили на мороз.

– Но есть главное, что ты должна познать. Я имею в виду святость близости двух трепетных тел. Тайну великого обладания телом своего партнера. Или партнерши, – добавила она как бы между прочим.

– В-вы правы, – с трудом совладала с собой юная Амелия. Теперь она дрожала всем телом – ссутулившись, съежившись, уподобившись подброшенной дворняжке.

На бедрах руки Эжен задержались. Они уже откровенно ласкали тело девушки. Эжен ощутила, как девушка сначала отпрянула, но, услышав резкий приказ маркизы: «Терпеть, терпеть! Играть, словно ты в театре!» – вернулась в прежнюю позу и прижалась ногами к налитым, точеным бедрам владелицы пансионата.

– Ты должна уметь очаровывать, соблазнять. Это не правда, что женщина отдается. Отдаются только безумные матроны, многодетные дуры. Настоящая леди должна не отдаваться мужчине, а овладевать им. Как и женщиной, с которой ее сведет судьба, – снова доверительно уточнила маман.

– Но с женщиной… С женщиной зачем? Это ведь противоестественно, – почти прошептала Амелия, вновь подпадая под власть ее рук.

Лицо Эжен передернула великосветская ухмылка. «Противоестественно? Кто и когда успел убедить тебя в этом, глупышка?…» Чего стоит пансионесса, которая, пробыв в «Лесной обители» почти год, все еще считает ласки двух женщин противоестественными? Чем занимается в пансионате эта ирландская корова Стеймен? О чем она говорит с Амелией в своих «великосветско-доверительных» беседах? К чему, к какому способу жизни готовит?

– Это ты так думаешь, милашка, что противоестественно. Жизнь, однако решает иначе. «Путь к короне» в большинстве случаев лежит через сердце властных, любвеобильных женщин. Причем, увы, не только путь мужчин.

«Путем к короне» у Эжен назывался любой путь к вершине успеха, к которому девиц готовили здесь в течение всех трех лет.

– Я не совсем понимаю вас.

– Разве тебе не объясняли, пансионесса Амелия?

– Объясняли. Но я думаю, что это библейский грех. Наверное, так должны думать все остальные женщины.

– А ласки мужчин – разве не библейский? Мужские ласки, прелюбодеяние с мужчинами разве освящено Богом? Разве любое возлежание с мужчиной, пусть даже с мужем, не есть отголосок первородного греха? – спокойно, вкрадчиво, с кокетливой нежностью в голосе убеждала ее Эжен. – Так чего нам бояться? Бог позволяет грешить, но Он же и позволяет искупать свои грехи в молитвах. Молодость нам дана для греха, но старость-то существует для искупления. Разве не так? Правда, иные и в старости умудряются грешить ретивее многих молодых. Уж можешь мне поверить.