Имперский раб - Сосновцев Валерий Федорович (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
– А что, и вправду бывало такое? – спросил Ефрем.
– Бывало, конечно, и не раз. И у турков, и у персов казаки с Дона, с Яику в службе состояли у разных правителей и больших, и малых… Издавна составляли ватаги и либо нанимались в службу воинскую, либо грабили – это как получится… Да ты слыхал ли про Ермака-то?
– Как же, слыхал.
– Ну, так он тоже поначалу царские и купеческие караваны на Волге шарпал, а потом нанялся к Строгановым со всей ватагой служить, потом на царевой службе радел… Про это у нас, у казаков, из рода в род передается предание.
– Да и я слыхал, будто Булавинцы-казаки после того, как их Петр Алексеевич побил, тоже в Персию подались и тамошнему шаху до сей поры служат, – подхватил Ефрем.
– Да-а, тогда замятня на Дону была знатная…
Старик помолчал недолго и продолжил:
– Так мы и порешили – коль неизвестно, что нас ожидает дома, то от добра, что само в руки идет, бегать не пристало. Стали служить здесь.
Назар снова замолчал, отпил чай из пиалы и задумался. Молчал и Ефрем. Чайхана мерно гудела. Кто шумно и нещадно торговался, кто спорил, кто завороженно слушал своего соседа, разинув рот. Сновали подавальщики, за ними зорко следил чайханщик. Впрочем, он не забывал и за гостями присматривать, угадывая состояние души и кошелька посетителя. Отказу не было никому. От заказа зависело место и услуга, а раб ты или господин, не имело значения. Ловкость чайханщика заключалась еще и в том, чтобы так угадать соседство гостей, чтобы взаимная неприязнь их не была для них же заметной. Здешние негоцианты и кабатчики умели выжать из дела всю выгоду до капли. Лесть с одновременным воровством было привычным состоянием души торговых людей.
Во дворе караван-сарая, сидя на голой земле, жались в тень рабы и прислуга тех, кто отдыхал в чайхане. Кто быстро ел скудную свою пищу, кто дремал, а кто просто тупо смотрел себе под ноги, свесив голову. Здесь царило молчаливое смирение отчаявшихся людей, ждущих неизбежного конца. Ефрему казалось, что на него смотрят рыбьи, неживые глаза. Он посмотрел на Назара, и ему показалось, что тот разглядывает нечто далекое, ему одному видимое.
– Неужто ни разу домой не потянуло? Ты прости уж меня, отец, Богу-то ты какому ноне молишься?
– Да ничего, спрашивай!.. Веру свою я не менял. И скажу тебе по совести – здесь не больно-то и спрашивают, какой ты веры, особливо ежели ты раб. Волнует всегда и более всего твоя верность, а не вера. Ежели поверят, то молись кому хочешь. Ихную веру не обижай… Бывает, конечно, что и притесняют, но то все более по самодурству. Но ежели нужно в поход войско набирать или в бою своих подбодрить, то тут уж держись – всех супротивников объявят неверными.
Назар помолчал недолго и, засмеявшись, продолжил:
– При этом может так случиться, что половина набранного войска будет из гулямов-иноверцев!
Назар выплеснул на глиняный пол чайханы остаток остывшего чая, ничуть не заботясь о соседях, налил свежего. Оторвал от виноградной кисти на подносе крупную ягодину, смачно обсосал ее и косточку так же без церемоний выплюнул на пол. Ефрем заметил, что вольное поведение его нового знакомца замечают все, но никто виду не подает.
– Ты, я смотрю, сметливый. Все примечаешь… Говоришь, не тянет ли на родину?.. Как не тянуть, я порой так по Яику тоскую, спасу нет. Реку каку завижу, сразу отроком себя чувствую и бросится хочется купаться… Тогда тоска… Но, там – я червь, а здесь сам себе хозяин! Здесь мне за труды мои ратные почет и достаток. А дома?.. Бояре из Москвы только и знают, что – поди, куда пошлют! Казаков что своих холопьев держать мыслют!.. Здесь слышно снова, кажись, казаки в России бунтуют, а?
– Да, бунтовали. Только не все это казаки были, хотя у них-то и занялось. Там все гулящие заводили, а остальные все более от отчаянности.
– Гулящие, говоришь? Нешто гулящие – это особый народ такой родится? Отколь они берутся-то, гулящие?.. Вот и я, и товарищи мои, дабы в гулящие не подаваться, увидали, что в здешнем царстве нам не только дело предложили, но и по заслугам награду. Многие, и я тако же, семью свою, жену с дитем вызволил к себе через купецкие караваны. Были которые и здесь обженились, были и те, кто веру сменил. Многие, и я тоже, не меняли. Но и прочих я не виню – вера, она в душе, а душой Бог только и ведает, он лучше людей укажет, кому в кого верить. Так что, вот тебе и тоска моя и радость.
Помолчали оба. Ефрем, пожевывая урюк, спросил:
– Слыхал я, что многие из твоих товарищей весьма знатны на здешней службе сделались?
– Верно. Мы служить хану подвязались в его охране и в военном походе, акромя против России. Ему это весьма выгодно было, так как он на Россию-то и не помышлял никогда. Ему со своими-то соседями всегда битв хватало. Но и щедр он к нам был немало. Жаловал и деньгами, и сукном, и землею…
– И рабами?
– И имя тоже! – повысив голос, ответил Назар. – Не я сие придумал… К тому же хозяин хозяину рознь.
«Ну, ну! Я уже это и ранее, и сегодня видел», – подумал Ефрем. Вслух спросил:
– Слышал я, что кто-то из вас большую должность правил?
– Да, в России такого не дождался бы. Над нами старшим поставлен был наш же, по прозванию Каплан. Казак храбрый и умный. Однажды киргиз-кайсаки числом тысяч пять неожиданно подступили к Бухаре. Хан не успел войско устроить как следует, все заперлись в городе. Делали вылазки, из пушек палили – не могли отбиться. В пять раз киргизов было более нашего. Тогда и предложил Каплан хану за знатное вознаграждение избавить город от осады. Ночью вышли мы тайно из города числом сот пять, с конями, добрыми ружьями и спрятались в камышах, у реки. На рассвете с диким воем напали на киргизов врасплох. Те от неожиданности, побросав все, бежали. Тогда и жители присоединились к нам. Числом до двух тысяч. Гнали мы тогда киргизов дня три. Спаслось их до тысячи, не более. Остальных побили или в полон побрали. Народ бухарский тогда нас приветствовал по возвращении, как избавителей. Хан наградил Каплана титулом тоскобая, то есть князя и дал в управление город Ванкент с уездами… И я тогда землю получил знатную и чин свой полковничий.
– Выходит, не за зря получали вы здесь благости.
– Выходит так, сынок, – уже ласково ответил Назар. – Кровушкой щедро заплачено за все. Не просто здесь, как показаться может.
– Жив ли сейчас Каплан-то?
– Лет с десяток прошло, как сменилась в Бухаре династия. Здесь такое творилось! Дочь хана Абдул-Фаиза, жена персидского Надир-шаха, захотела навестить родителя своего в Бухаре. Прибыла сюда в сопровождении военачальника Мухамед Рахим-бека. К тому времени персидского шаха убили. Тогда Рахим-бек убил Абдул-Фаиза и забрал дочь его в жены, а ханом Бухары сделал себя, попутно убив сыновей прежнего правителя. Дочь убитого хана сама стреляла в Рахима, но жив он остался. А вскорости его, кажись, отравили. В два дня живот у него распух, и он помер. Тогда заподозрили в убийстве русскую дружину. Каплана и многих побили. В малом числе мы было бежали, но вскорости нынешний аталык Данияр-бек, родной дядя Рахим-бека, разобрался и велел нам без боязни служить. Осталось нас совсем мало и по старости нас отпустили со службы…
Ефрем еще долго бы слушал старика Назара, но, спохватившись, стал прощаться, ибо в этот раз он ушел в город один, его хозяин мог заподозрить неладное. Назар приглашал его к себе в дом, но встретиться вновь им было не суждено. Через несколько дней судьба Ефрема резко переменилась, и он уже никогда не узнал, что сталось с этим древним казаком и его потомством в новом отечестве.
На другой день из Бухары в сторону полуострова Мангышлак на Каспии отправился караван купцов, где были и армяне с бухарского, армянского торгового подворья, знакомцы Ефрема от Айваза. Они тоже увозили от него новый подарок-весточку батюшке в Вятку. Снова платочек и немного монет, которыми наградил его ходжа Гафур за умелые торговые дела.
Через пятнадцать – двадцать дней доберется тот платочек-весточка до Мангышлака, еще через день-два морем до торгового города Астрахани. Еще через месяц-полтора его уже через Вятку, в переводе, получит Григорий Потемкин – всесильный армейский властитель Российской империи и прочтет, что: «… Бухария нынче не подлежит никакой иной власти. Правление здесь самовластное, и даже хан здешний полностью под властью одного только аталыка Данияр-бека. Сам город богатый, в нем караван-сараев каменных четыре. Базары и зимой, и летом по вся дни. Торговцев много и из России. Больше татары и башкиры, коих всех зовут либо ногаями, либо просто заодно всех русскими. Много русского полону приводят на рынок. От торговых пошлин город сильно богатеет. Товары свозят сюда из Индии, Афганистана, Китая… Обнесен город стеной глиняной, очень прочной. Снизу толщиной в две сажени, сверху одна. Ворот одиннадцать, пушек девятифунтовых – пять, пятифунтовых – две, трехфунтовых – восемь, мортир – пять. Пушки те только для обороны, и в походы пока никуда не намереваются. Войска пока собрать в состоянии только тысяч десять. По сему лишь подчиняют княжества и ханства близкие, ибо те разбредаются кому куда выгоднее… Часто также воюют с каракалпаками, трухменами и киргиз-кайсаками. Последние шибко раздроблены и общей силы воинской, регулярной не имеют. Как говорил не раз зять здешнего правителя, то Данияр-бек очень не хочет ввязываться в большие войны, ибо боится, что попадет тогда под власть персидского шаха. И шах, и аталык более заняты слежением друг за другом и дружить боятся, и войну про меж себя оба не осилят… Предстоит же мне узнать, каковы узы и кто соседи Бухары подробнее, и к кому склоняется нынешний правитель. Ибо, ежели кто умело его использует, то пользу для себя в сих краях обретет не малую…»
