Листья коки - Суйковский Богуслав (читать книги без сокращений .txt) 📗
Он снова достал свою бляху и кипу. Хозяин постоялого двора готов был пасть перед ним на колени.
— Мое сердце возликовало бы, если мне довелось бы принять у себя такого путника. Я принес бы жертву радости в храм Радуги, особенно почитаемый в наших краях. Но я не могу. Пусть я умру, пусть земля разверзнется и поглотит мое родное селение, пусть рассыплются в прах мумии моих предков! Я не могу!
— Но почему? Никак ты спятил, старик?
Хозяин склонился к Синчи и понизил голос. Холодный ветер дул все сильнее, и бегун едва расслышал его слова.
— Потому что здесь сегодня заночевала дева Солнца со своими слугами.
— Дева Солнца? И что же? У тебя ведь много комнат.
— Но это не обычная дева. Это Илкама. Понимаешь? Илкама из Котакампы.
— Ничего не понимаю Кто она?
— Ты не знаешь, кто такая Илкама из Котакампы? Видно, Супай помутил твой рассудок. Это самая прекрасная дева Солнца во всем Чинчасуйю. Из самого высокого рода. Она идет в Юнию и там будет ждать сына Солнца. Теперь понимаешь? Когда она здесь ночует, я не имею права никого сюда впустить. Она сама мне запретила. Несмотря на то что это дева Солнца из рода инков, которая станет женою сапа инки, она сама со мной говорила. И я поплачусь головой, если ослушаюсь ее.
— Илкама из Котакампы, — медленно повторил Синчи, машинально вертя в пальцах золотую бляху, которая впервые ему не помогла. Он огляделся. Ночь стала еще темнее, пошел снег, холод давал о себе знать. Впереди, на расстоянии пяти или шести тысяч шагов, — сторожевой пост, до которого еще надо добраться. А пять тысяч шагов теперь, ночью, после того, как он бежал весь день, это не так уж мало. Но он должен идти, ведь дева Солнца Илкама из Кочакампы запретила ему тут ночевать.
Он машинально достал пачку листьев коки, откусил и недовольно бросил хозяину тамбо, продолжая жевать:
— Веди на пост!
Глава четырнадцатая
Синчи задержался на перевале, откуда была видна равнина у озера Чинчакоча и расположенная возле него Юния. Город и господствующий над ним храм отчетливо вырисовывались вдали и казались гораздо ближе, нежели на самом деле. На противоположном берегу огромного озера синели вершины гор над рекою Напо.
Синчи эти места были уже знакомы. Вон там расположен его сторожевой пост, а немного дальше — селение Кахатамбо. Иллья в эту минуту, вероятно, в поле. Возможно, как раз сейчас она поглядывает на юг…
Он отвел взгляд от горных вершин и взглянул на храм. Ведь это здесь, когда прибудет двор, Иллью принесут в жертву, а потом с почестями сделают мумией. Иллья… А он несет кипу с этим приказом, чтобы вручить жрецу. Да, таков приказ.
Синчи обогнали два часки, которые тащили огромную морскую черепаху, привязанную за ноги к палке. Они поднимались в гору, поэтому сбавили шаг и с интересом поглядели на путника, который сидел на придорожном камне и жевал листья коки, бессмысленно уставившись в пространство. Странно, путник этот не спешит к ближайшему тамбо, до которого всего час ходьбы.
Затем Синчи обогнал какой-то (судя по одежде) тукуйрикок с тремя слугами, причем тукуйрикок этот шел, внимательно оглядывая дорогу. Вскоре показался жрец, который спешил в Юнию.
В тяжелой от коки голове Синчи промелькнула тревожная мысль. Жрец. Видимо, идет в Юнию. Может быть, один из тех, которые приносят в жертву девушек? А может, именно он готовит мумии? Не ему ли Синчи вручит кипу и скажет: «Иллья из Кахатамбо».
Свиток кипу стал невыносимо тяжелым, словно он был сделан из золота, того золота, которым украсят мумию Илльи.
Внезапно у Синчи мелькнула дерзкая мысль: а что, если он не пойдет в храм, если он уничтожит кипу и забудет приказ? Но он содрогнулся от страха: трудно даже представить себе, чем грозит такой проступок! Сам сын Солнца, сапа-инка, прибудет в Юнию, а назначенной жертвы там не окажется. Ничего не готово. Что тогда? Немилость богов на целый год, охота будет неудачной, не станет мяса для чарки, наступит голод.
А его, бегуна, который не вручил кипу, найдут. В Тауантинсуйю никто не может скрыться. Его найдут, и он погибнет в муках. Даже Иллью он этим не спасет.
Остается только вручить кипу и повторить распоряжение. Таков приказ, а простой человек не может ни просить, ни объяснять, его дело только повиноваться, значит, будет послушен и он, Синчи. Как это говорил ловчий Кахид? Человек — это лишь камень в громадной стене. Он должен держаться, как бы тяжело ему ни было.
Однако камни есть наверху, есть и внизу. Тем, что наверху, легче. Он же, Синчи, внизу. И работники, те, которые мостят дороги, строят дома, крепости, и крестьяне, как Иллья, и рудокопы — все они в самом низу. А инки, жрецы, девы Солнца — наверху. Они угнетают других, а их, их никто не угнетает.
В голове, одурманенной кокой, медленно рождались мысли, неуемные, беспокойные мысли.
Девы Солнца… Эта Илкама из Котакампы — дева Солнца. Она станет наложницей сапа-инки. Прекраснейшая дева Солнца, Илкама из Котакампы…
Он достал новую пачку листьев коки и жадно принялся жевать их. Хорошо, что он всюду, где ночевал, запасался листьями коки. Теперь их полная сумка. Он жует, бежит и не размышляет. А если даже мысли начинают беспокоить его, то и тогда они бескрылы, покорны и пассивны. Он получил приказ, он его выполнит — и дело с концом.
Синчи поднялся, поправил сумку и, взяв привычный для часки темп, устремился вниз, к храму.
До города Синчи добрался только к вечеру. Не так уж близок был этот город; в горах легко обмануться, порой кажется, что до цели рукой подать, а она далека. Усталый, одуревший от коки, Синчи добрался наконец до Юнии.
Войдя во двор храма, он показал жрецу связку кипу.
— Я служу сыну Солнца. Наказ из Куско главному жрецу вашего храма.
Допущенный немедленно к главному жрецу, он предстал перед высоким, худым старцем. Редкие седины едва прикрывали его темя. Глубоко запавшие глаза казались безжизненными.
Жрец взял кипу, развернул его и долго перебирал пальцами узелки, неторопливо покачивая головой. На одном из узлов пальцы задержались, видно, жрец постигал смысл какого-то распоряжения.
Синчи не сводил глаз с этих пальцев. Он не умел читать кипу и не мог понять, как это получается: узелки говорят посвященным то, что им поверил вязавший их человек. Но он знал, что это так. Знал, что жрецу уже известно: в его храме будет принесена жертва.
Отяжелевшие мысли гонца ворочались медленно, голова его была как в чаду. Он должен сказать: «Иллья из Кахатамбо». Иллья… Она всего-навсего камень в самом основании стены. Камень, на который давят сверху. А наверху — камни, не знающие этой тяжести: инки, жрецы, девы Солнца. Такие девы, как эта Илкама из Котакампы.
— Говори! — бросил жрец, все еще держа пальцы на Злополучном узелке. Он поднял глаза и в упор поглядел на бегуна.
Это не Синчи ответил. Какая-то всемогущая сила, может быть, сам Супай, злой, мрачный дух, шепнул ему, разомкнул ему губы. Это, видно, Супай на мгновение помутил его рассудок, омрачил сознание. Разве мог это сделать он сам, Синчи, с малых лет приученный к беспрекословному повиновению, бегун, который знал, что он должен или передать распоряжение, или умереть, влюбленный юнец, спешащий в то же время принести смертный приговор своей Иллье. Сознательно он никогда бы этого не сделал. И то, что он совершил, было ужасно! Это было страшнее бунта, страшнее богохульства.
Синчи забыл приказ, Синчи во весь голос сказал, и это было отзвуком его тревожных мыслей, внезапно мелькнувших в уме:
— Илкама из Котакампы.
— Кто? — спросил жрец, и на его мрачной физиономии выразилось явное удивление.
— Илкама из Котакампы, — повторил Синчи и вдруг пришел в себя. Голова прояснилась, рассеялся дурман коки, им овладел почти животный страх.
Что он натворил? Произнес не те слова, какие ему было велено произнести, назвал не то имя. И уже нет пути назад. Слова не вернешь. Свершилось,
