Проклятие виселицы (ЛП) - Мейтленд Карен (читать полную версию книги TXT) 📗
Наконец, она встала.
— Что сотворил с твоей дочерью, он будет делать и с другими. Ради них — чтобы предотвратить большее зло — я дам тебе то, о чем просишь.
Прежде чем в монастыре отзвонил колокол к полуночнице [3], незнакомец выскользнул из дома Гунильды и растаял в глубине тёмной вонючей улицы. В его суме, где раньше покоилась мандрагора, лежал теперь пузырёк с ядом.
Гунильда сидела у очага с крошечным созданием в руках. Она чувствовала под пальцами его трепет, пульсирующую силу.
— Что он тебе дал? — из-за её плеча выглянуло сонное личико.
Гунильда крепко прижала дочку к себе, думая о том, другом ребёнке. Она подняла мандрагору.
— Я могла только мечтать о ней. Если правильно использовать, в ней есть сила излечить любую болезнь и даже повернуть проклятие против того, кто его наслал.
— Можно мне подержать её? — спросила девочка.
Гунильда покачала головой.
— Это слишком опасно. Сначала ты должна научиться правильно с ней обращаться. Если ошибиться, мандрагора может принести смерть или что похуже. Когда-нибудь я научу тебя всем её секретам, но на это нужно много времени. А теперь иди спать.
Гунильда старательно завернула мандрагору и спрятала в самом тёмном уголке дома, в яме под камнями пола, где они хранили монеты в тех редких случаях, когда ей платили деньгами. Она легла рядом с дочерью, погладила ее по волосам и тихо напевала, пока не почувствовала ровное сонное дыхание. Тогда Гунильда тоже закрыла глаза. Она спокойно спала, не волнуясь о том аристократе, которому подписала смертный приговор. Одним тираном в мире меньше — просто благословение.
Почти две недели спустя Гунильда снова проснулась на рассвете от стука в дверь, но на этот раз гости не стали ждать, пока им откроют. Прежде чем она успела подняться, дверь выбили и в дом ввалились солдаты. Дочь кричала, цепляясь за тащивших Гунильду, но солдаты швырнули ребёнка на землю и пинали ногами, пока она не осталась лежать всхлипывающим клубком. Запястья Гунильды привязали к хвосту лошади и повели на большой холм, к собору. Она слышала, как избитая рыдающая девочка зовёт её и плачет, взбираясь вслед за матерью по крутому подъёму.
В толпе, что ждала у двери собора, Гунильда узнала лишь одного — незнакомца, приходившего ночью в их дом. Но теперь он больше не был одет как бедняк. Оказалось, у него есть громкое имя, которое ей предстояло помнить до могилы и за её чертой — сэр Уоррен. Он дрожащей рукой указывал на Гунильду и притворно рыдал, выдавая её.
Она не сразу смогла понять, в чём её обвиняют. Наконец ей сказали, что жена сэра Уоррена умерла. Сначала эта смерть не вызвала подозрений. Покойную положили в гроб и отправили гонцов за безутешным мужем в Лондон и ее братом в Винчестер, дабы они присутствовали на похоронах, которые, учитывая ее богатство, были весьма пышные. Но когда Уоррен, едва гроб опустили в могилу, притащил в дом свою хорошенькую беременную любовницу, его шурин заподозрил неладное. Он настоял, чтобы могилу вскрыли в присутствии свидетелей. Невзирая на гневные протесты Уоррена и приходского священника, он повелел служанкам задрать одежду покойницы и осмотрел тело в поисках следов насилия. Он искал раны от кинжала, синяки от удушения, ушибы, но ничего не нашел.
Он уже был готов с неохотой признать, что ошибся, когда писец указал на кучу червей, упавшую на дно гроба, когда потревожили одежду. Женщина умерла уже несколько дней назад, и никто не видел ничего необычного в том, что на теле пируют черви. Однако, как указал писец, черви-то больше не пируют, они мертвы, как их обед. А потом и неудачливая свинья, съевшая кусочек печени покойной, от которой отказались псы, тоже заболела и умерла на следующий день. Жену Уоррена, без сомнения, отравили.
Хотя шурин теперь имел доказательства убийства сестры, подтвердить вину его зятя оказалось не так-то просто. Когда умерла его жена, Уоррен был в Лондоне по какому-то срочному делу, и клялся, что перед отъездом жена говорила, будто собирается позвать Гунильду лечить ее от какой-то женской хвори. Ни одному мужу сроду не описать в точности женские проблемы, так что никто не задал ему дополнительных вопросов. Трясущийся слуга поклялся в свою очередь, что видел Гунильду у своей хозяйки в тот самый день, когда она умерла. Конечно, Гунильда все отрицала, но кого она могла призвать в свидетели того, что Уоррен к ней приходил? Благородный нормандец, крадущийся в ее лачугу среди ночи — ну что за нелепая выдумка.
Гунильду испытали огнем, заставили десять шагов нести раскаленный железный прут. Затем руку перевязали и наложили на бинты печать, после чего Гунильду бросили в темницу епископа на три дня. Дочери позволили остаться с ней, и, несмотря на агонию матери, они шептались, разговаривали и почти не спали. Гунильда должна была передать дочери знания, а времени оставалось так мало. Всего лишь несколько часов назад она верила, что у нее есть годы на то, чтобы обучить своего ребенка, теперь осталось лишь три дня и ночи.
Гунильда была уверена в том, что обнаружат под бинтами на третий день, не стоило надеяться на чудо. Если бы у нее было время перед испытанием, она сумела бы это предотвратить. За годы она многих спасла от виселицы своей почти невидимой мазью, которая защищала руку от серьезных ожогов и помогала коже быстро заживать. Но у нее не было времени намазаться самой. Когда печать сломали и священник снял бинты, мокрая гниющая рана объявила ее виновной. Приговором стало сожжение со снисхождением в виде удушения до того, как ее коснется пламя, если она признается. Она призналась. Ложь не имела теперь значения, она не могла спастись, так зачем умирать в муках? Она не боялась уйти в загробную жизнь с отягощающей бессмертную душу ложью: ни она сама, ни ее рыдающая дочь не верили в милосердного Бога, во имя которого эти люди ее убивают.
Гунильда доверяла старым обычаям, древним богиням земли и воды, огня и крови, их именами она и прокляла на последнем дыхании Уоррена и нерожденного ребенка, что носила его любовница, и каждого ребенка, которого он мог зачать.
Ее осиротевшая дочь, совсем одна, смотрела, как тело матери превращается в пепел, и вдыхала запах горящей плоти. Она больше не плакала, лишь пылала ненавистью, когда ветер поднял белый пепел матери и мягко, как снежинки, опустил на ее темные волосы.
Год 1210 от Рождества Христова
Это растение смертные также называют "глаз дьявола" и "колдовская фиалка", ибо оно часто используется для чар и заклинаний. Преступников по пути на виселицу коронуют венком из него, ибо оно означает смерть. Если смертный вынет его из могилы, дух покойного будет преследовать его до самой смерти.
Листья, приложенные к нарыву, вытянут из него гной. Стебли, обвязанные вокруг ноги, снимут судороги, а если пожевать его, можно унять зубную боль или кровотечение из носа.
Кроме того, растение используют и в приворотных зельях. Если мужчина и женщина вместе поедят барвинок, молодило и порошок из червей, между ними вспыхнет любовь.
Травник Мандрагоры [4]
Рассказ Мандрагоры
Без сомнения, вам говорили, что мандрагоры кричат, когда их выкапывают из земли. Это не совсем так. Определенно, раздается крик, долгий, мучительный, порой заставляющий человека совершить самоубийство, только чтобы больше его не слышать. Но это кричим не мы, мандрагоры, а наша мать, земля. Каждая женщина, рожая, кричит и стонет, когда дитя вырывают из ее чрева, так почему наша мать не должна кричать от боли, когда нас выдергивают из тепла и темноты ее живота на свет?
В родах смертные женщины проклинают мужчин, сделавших им ребенка, но проклятие нашей матери хуже любого из них, оно длится сто поколений. Наши отцы не видят нашего рождения, их глаза давно выклеваны воронами. Наши отцы — лихой народ: убийцы, предатели, фальшивомонетчики, чернокнижники, богатые, бедные, нищие, воры. Все они станцевали на виселице в уплату за удовольствия, что испытали в этом мире.
