Колонисты - Кавано Джек (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
Гнев, который минуту назад помог Присцилле собраться с душевными силами, накатил на нее, когда она услышала смех Филипа — неуместный и грубый. Ее зависть к старшему брату граничила с ненавистью. Почему, ну почему ему посчастливилось родиться мужчиной?! Никто не спорит: Филип неглуп, но ведь она ни в чем ему не уступает. Да что там — она обладает более цепким умом! И потом, она способнее к математике. Вряд ли Филип справился бы с обустройством похорон без ее помощи. Ведь это она — несмотря на свое отношение к происходящему — заказывала кольца и перчатки; она договаривалась о погребальном звоне колоколов; она продумала до мелочей движение похоронной процессии; она решала, кто понесет гроб и будет держать концы покрова; она купила надгробный камень и выбрала для него надпись; она наняла могильщиков. А чем занимался в это время ее любезный братец? Заперся в кабинете, сославшись на то, что ему нужно разобраться со счетами, рабочими записями и личными бумагами отца. Теперь это стало его обязанностью, но не потому, что он умнее, и не потому, что ему нравится управлять домом. Просто он — старший в семье и еще он — мужчина. Ни то ни другое не было его заслугой. Что он смыслит в делах?! Она бы с ними справилась не в пример лучше, но она — женщина и она моложе, а значит, бессильна что-либо изменить. Это было несправедливо, ужасно несправедливо.
Присцилла всегда ревновала отца к старшему брату. По правде сказать, Бенджамин Морган уделял своим детям намного больше внимания, чем другие отцы. Поступив в Гарвард, Филип пошел по его стопам; даже дома отец и сын предпочитали общаться по-латыни, к неудовольствию остальных членов семьи, и в первую очередь Присциллы. Ей тоже хотелось говорить с отцом на каком-нибудь тайном, ведомом только им двоим языке. Вместо этого она была вынуждена посещать школу для юных особ мистера Браунелла, где будущих хозяек учили стряпать, прясть, ткать и вязать. Присцилла до скрежета зубовного ненавидела это заведение и презирала своих благовоспитанных и прилежных соучениц. Ради того, чтобы изучать латынь, математику и теологию в школе для мальчиков — там учились ее братья, — она согласилась бы на любые жертвы.
Она так и не узнала, почему отец пошел ей навстречу. То ли почувствовал, как страдает ее самолюбие, то ли она просто измучила его своими просьбами. А впрочем, так ли это важно? Главное, что Бенджамин Морган заключил с дочерью сделку: днем она посещает школу мистера Браунелла, а по вечерам он учит ее всему тому, что она только пожелает.
Перед Присциллой распахнулись двери в новый, чудесный мир. Она открыла для себя царство древних текстов; она ломала голову над философскими сочинениями; но самое острое наслаждение доставляла ей строгая красота математики.
И вот все пошло прахом. Отныне отцовский кабинет принадлежит Филипу. Ее безнадежно скучному старшему братцу прочили блестящее будущее с детства. Многие прониклись убеждением, что в один прекрасный день он станет ректором Гарварда, а то и губернатором колонии. В этом надутом умнике души не чаяли напыщенные, застегнутые на все пуговицы консерваторы, ведь он был сделан с ними из одного теста. Да, Филип — не отец: он никогда не поймет ее страданий. И ни за что не позволит ей продолжить учебу. Он не захочет тратить на нее свое драгоценное время. Он ненавидит ее не меньше, чем она его. Яснее ясного, что со смертью отца дверь в мир знаний для нее захлопнулась навсегда.
Загудел колокол. Услышав его низкий, печальный голос, люди, пришедшие проводить Бенджамина Моргана в последний путь, разом смолкли. Пастор закрыл крышку домовины. Рядом с ним уже стояли крепкие молодые мужчины, которым предстояло нести гроб. Однако из шести носильщиков на месте были только пятеро.
Джаред Морган появился в гостиной, прыгая на одной ноге, — он пытался на ходу натянуть ботинок. «Джаред есть Джаред, — пронеслось в голове у Присциллы. — Безответственный мальчишка. Думает только о себе. Наверняка бегал на реку». Так и не совладав с ботинком, Джаред решил топнуть ногой по полу. От удара нога влетела в ботинок. Вдохновленный успехом, Джаред еще несколько раз топнул ногой. Наконец, облегченно вздохнув, он выпрямился, провел пятерней по светло-русым волосам и быстро занял свое место у гроба.
Под скорбный плач колокола носильщики подняли гроб на плечи. Тяжелое траурное покрывало — собственность города — медленно опустилось на домовину, укрыв вместе с ней и тех, кто ее нес. Четверо влиятельных горожан поддерживали концы покрывала, не давая ему соскользнуть. Можно было двигаться в путь.
Похоронную процессию возглавили священник и городские судьи. За ними шли носильщики с гробом на плечах, замыкали шествие близкие и друзья покойного. Присцилла поискала глазами мать. Увидев ее, она нахмурилась. Около Констанции Морган, опиравшейся на руку Филипа, обретался дородный бостонский коммерсант Дэниэл Коул. Пенелопа семенила сзади.
Дружившие с детства Дэниэл Коул и Констанция Мэйхью когда-то были очень близки. Так близки, что, по мнению многих, дело шло к свадьбе. Городские кумушки не поленились рассказать Присцилле, как все изумились, когда Констанция остановила свой выбор на Бенджамине Моргане — ведь Дэниэл считался более выгодной партией.
Рядом с бостонцем, который походил на громадного грузного медведя с массивной седой головой, вдова Бенджамина Моргана выглядела чрезвычайно хрупкой. Своей огромной лапищей мистер Коул обнимал Констанцию за плечи, и это до крайности не понравилось Присцилле. Этот человек был ей глубоко неприятен, и сама мысль о том, что он прикасается к ее матери, заставляла девушку содрогаться от отвращения.
Хотя Присцилла Морган и присоединилась к похоронной процессии, она предпочла держаться на почтительном расстоянии от остальных членов семьи. «Уж лучше быть одной, — угрюмо размышляла она. — Так проще жить. Буду заботиться только о себе. Никого не впущу в свое сердце. Никому не позволю причинить мне боль». Девушка так глубоко ушла в себя, что, когда за ее спиной раздался чей-то тихий голос, она невольно вздрогнула.
— Как ты думаешь, меня не пригвоздят к позорному столбу, если я пренебрегу правилами и пойду рядом с тобой?
Присцилла с досадой обернулась. Перед ней стояла Энн Пирпонт, тоненькая девушка с большими ясными глазами и приветливой улыбкой. Совсем юная — на несколько лет моложе Присциллы, — она тем не менее была выше ее ростом. Впрочем, Присцилла с детства отличалась миниатюрностью. Энн относилась к тем немногим женщинам, которыми Присцилла искренне восхищалась. Она была не только умна, но и обладала незаурядным поэтическим даром.
Присцилла была очень сильно привязана к этой хрупкой ясноглазой девушке, чему и сама несказанно удивлялась, ведь они с Энн — как вода и огонь, полярные противоположности. Взять хотя бы характер. Присцилла никогда не видела подругу раздраженной. Собственно говоря, она вообще не видела, чтобы та злилась, упрямилась или своевольничала. Сумасбродная, не в меру строптивая, вспыльчивая от природы, Присцилла искренне недоумевала, как так можно жить? Но настоящим камнем преткновения стал для них Джаред. Присцилла никак не могла взять в толк, что нашла в ее безалаберном братце умница Энн. А Энн между тем была влюблена в него, да и он по-своему, жалко и неумело, тянулся к ней.
— Если ты хочешь побыть одна, я уйду, — кротко сказала Энн.
После недолгого молчания — Присцилла вспомнила о только что данном себе зароке — она, слегка пожав подруге руку, ответила:
— Останься. Я буду только рада.
Энн Пирпонт улыбнулась. Улыбка была такой нежной и любящей, что Присцилле показалось, будто ее накрыло теплой и ласковой волной.
Процессия медленно двигалась по дороге, петляющей вдоль реки Чарлз, к маленькому кладбищу, которое располагалось на холме. Присцилла слышала, как заходится в хриплом мучительном кашле ее старший брат. Филип был болезненным с детства. Пыль, переутомление или тревога могли вызвать у него припадки удушья. Присцилла — хотя и была далека от мысли, что он притворяется, — находила, что частенько эти приступы случаются тогда, когда Филип хочет увильнуть от какого-нибудь дела.
