Самурай - Эндо Сюсаку (бесплатные серии книг txt) 📗

Сухие ветки трещали в очаге, словно это отец и дядя роптали на несправедливость. Дверь кухни раздвинулась, и Рику, жена Самурая, принесла сакэ и суп из мисо [ 5 ] в мисочках, сделанных из высушенных листьев магнолии. Взглянув на дядю и мужа, молча ломавшего ветки, она сразу поняла, о чем идет разговор.

— Слышишь, Рику, — повернулся к ней дядя, — придется и дальше жить на этой дикой земле.

Так он называл долину Ято. По ней протекала речушка, в которой было больше камней, чем воды, на скудных полях удавалось выращивать немного риса, а кроме него только гречиху, просо и редьку. К тому же зима наступала здесь раньше, чем в Курокаве, где они жили прежде, и была намного суровее. Всю эту местность — и холмы и лес — укутывал слепяще-белый снег, и люди, укрывшись в темных домах, слушая долгими зимними ночами вой ветра, с нетерпением ждали прихода весны.

— Эх, если бы война! Если бы только началась война, мы бы уж показали себя, и наши заслуги зачлись, — снова запричитал дядя, потирая худые колени.

Однако прошли те времена, когда Его светлость только и делал, что воевал. Западные провинции еще сохраняли независимость, но восточные уже подчинились власти Токугавы [ 6 ], и даже Его светлость, один из могущественных даймё Митиноку, уже не мог по собственной воле распоряжаться своими войсками.

Самурай и его жена — теперь уже оба — ломали сухие ветки и терпеливо слушали ворчание дяди, пытавшегося вином и хвастовством своими заслугами заглушить не находившее выхода недовольство. Они уже столько раз слышали его причитания и так привыкли, что воспринимали их как неизбежное зло.

Поздно ночью Самурай послал двух слуг проводить дядю. Сквозь приоткрытую дверь были видны разрывы в тучах, освещенных таинственным лунным светом: снег кончился. Собаки лаяли, пока фигура дяди не скрылась из виду.

В Ято боялись не столько войны, сколько голода. Еще были живы старики, помнившие, какие беды принес голод.

В том году зима была на редкость мягкая, напоминавшая скорее весну: горы на западе заволакивал туман, и их почти не было видно. Но в конце весны, когда начался сезон дождей, лило без конца, и даже лето выдалось такое промозглое, что утром и вечером невозможно было выйти из дому без теплой одежды. Посевы на полях гибли, не успев взойти.

Запасы кончились. Жители деревень Ято стали есть корни лиан, которые они выискивали в горах, рисовые высевки и солому, шедшие на корм лошадям. А когда и этого не стало, начали забивать таких нужных в хозяйстве лошадей и собак; варили даже древесную кору и травы, чтобы хоть как-то заглушить голод. Когда все подчистую было съедено, крестьяне, покинув деревни, разбрелись кто куда в поисках пищи. Тех, кто падал в пути от голода, даже самые близкие оставляли умирать на дороге, не в силах помочь. Трупы пожирали шакалы и клевали вороны.

С тех пор как семья Самурая поселилась в этих местах, такого страшного голода не бывало, но все равно отец приказал крестьянам заготавливать каштаны, желуди, просо и хранить в мешках на настилах под крышей. И теперь каждый раз, видя в деревенских домах мешки, Самурай вспоминал не вечно брюзжащего дядю, а молчаливого отца, который был намного умнее своего брата.

Но даже отец не мог забыть те тучные земли, доставшиеся его семье от предков.

— В Курокаве можно было пережить даже самые неурожайные годы… — говорил он иногда.

Там были обширные поля, с которых — только приложи руки — собирали богатый урожай. А на этой скудной земле росли лишь гречиха, просо да редька, но даже их не хватало, чтобы есть досыта каждый день. Ведь нужно было еще и платить подать Его светлости. Бывали дни, когда и в доме Самурая приходилось есть ботву. А крестьяне даже дикий лук ели.

Однако Самурай, несмотря на сетования отца и дяди, не испытывал к этой дикой земле неприязни. Это была его земля, которая перешла к нему после смерти отца как к наследнику, и на ней он и его крестьяне, такие же широкоскулые, с глубоко посаженными глазами, молча, точно волы, трудились с раннего утра до поздней ночи, и между ними не возникало ни ссор, ни распрей. Обрабатывая скудные поля, они аккуратно платили подать, даже если самим нечего было есть. Разговаривая с крестьянами, Самурай забывал о своем более высоком положении и лишь ощущал, что между ними существуют тесные узы. Своим единственным достоинством он считал терпение, но крестьяне были еще терпеливее, чем он.

Иногда Самурай, взяв с собой старшего сына Кандзабуро, поднимался на холм к северу от дома. Там сохранились заросшие травой развалины замка, выстроенного владевшим в давние времена этой землей самураем, и теперь во рвах, заросших кустарником, в земляных укреплениях, засыпанных опавшей листвой, можно было найти зернышки риса, разбитую чашку. С продуваемой ветром горы они смотрели на долину, на деревенские дома. Жалкая земля. Дома, точно приникшие к ней.

«Это моя земля, — шептал Самурай. — Если больше не будет войн, я, как и отец, проживу здесь всю свою жизнь. А после смерти мой старший сын унаследует ее и проживет такую же жизнь, которую прожил я. И дети его детей тоже никогда не уйдут отсюда».

Нередко Самурай ходил вместе с Ёдзо на маленькое озеро у подножия горы ловить рыбу. Поздней осенью на озере, заросшем тростником, можно было увидеть среди темно-коричневых уток нескольких белых длинношеих птиц. Это были лебеди, которые прилетали сюда из-за моря, из далекой страны, где властвовали морозы. С наступлением весны перелетные птицы, взмыв в небо над Ято, покидали эти края. Каждый раз, следя за их полетом, Самурай думал о том, что они повидали страны, в которых ему самому никогда в жизни не побывать, но он им не завидовал.

Господин Исида послал за Самураем. Он хотел поговорить с ним и вызвал в Нунодзаву.

В давние времена его род враждовал с родом нынешнего князя, но теперь господин Исида был одним из самых преданных ему старших вассалов.

Самурай, взяв с собой Ёдзо, рано утром выехал из Ято и к полудню прибыл в Нунодзаву. Лил холодный дождь. Вокруг замка, обнесенного крепостной стеной, тянулся ров, заполненный водой: от дождя по воде расходились бесчисленные круги. После недолгого ожидания в приемной к Самураю вышел господин Исида.