Дело Тутанхамона - Жак Кристиан (читать книги полные txt) 📗

Саркофаг – это греческое слово, означающее «пожиратель мяса», то есть, иными словами, гроб. В египетском языке слово носит прямо противоположное значение, а именно «хранитель жизни». В египетских саркофагах нет мертвого «мяса». Там лежат тела, сотканные из сияния Осириса. Саркофаг – это ладья, на борту которой дух и сущность фараона проходят через некоторые испытания, чтобы затем превратиться в солнце. [16]

Саркофаг помещался в так называемом «золотом доме» (погребальной камере). Богиня неба Нут хранила его меж неугасимых звезд и изображалась на внутренней стороне крышки саркофага в образе женщины. Простершись над Осирисом, она соединялась с ним, чтобы превратить смерть в жизнь. [17]

Вообще, ладья бога солнца Ра – ключевой образ египетской мифологии. Шампольон считал, что она плавает по небесному Нилу, первозданному водному хаосу, или эфиру. Каждую ночь ладья несется в темноте, движимая созидательной энергией, однако путь ее непрост, ведь его преграждает страшный змей Апоп, который, желая погубить солнце, выпивает из реки всю воду! Победить чудовище и не позволить ему прервать бег чудесной ладьи – вот задача Ра и его свиты. Причем победа не бывает окончательной – сражаться с чудовищем приходится каждую ночь!

От восхода солнца зависит жизнь всего сущего. Умирая на закате, солнце рождается вновь, попирая мрак и изгоняя тени. Вечные обители Долины царей содержат захватывающее повествование о природе света, пребывающего во всяком жизненном явлении – от камня до звезды. Блаженный вечно путешествует в громаде первозданного водного хаоса, из которого произошло все сущее и куда все возвратится по окончании времен.

В отличие от нынешних религий, в Древнем Египте не было единого представления о сотворении мира. И всякий раз зарю приветствовали как будто впервые, ибо творение – в постоянном изменении. [18]

Есть и другая, не менее примечательная сторона духовной жизни Древнего Египта, которая находит отражение в архитектуре. Это незаконченность. Все гробницы в Долине царей кажутся незавершенными. За «золотым домом» продолжается коридор, который упирается прямо в скалу, словно работы по строительству гробницы еще не подошли к концу. И это неудивительно, ведь только смертный человек создает в определенных рамках, а сотворенное таинственными силами не может быть окончено! К тому же всякой замкнутой религии грозит опасный догматизм, который миновал духовный мир Древнего Египта, расцветавший на протяжении веков. И уходящий в каменную глыбу коридор будто является приглашением к дальнейшему раздумью.

Удастся ли нам в нынешние времена падения и слепоты услышать, воспринять послание Долины? Древние египтяне открыли для себя такие вершины духа, пути к которым не обозначены на картах. Хватит ли у нас желания и способностей отправиться вслед за ними на поиски новых, сияющих горизонтов?

Возможно, что хватит. На это позволяет надеяться удивительное открытие Говарда Картера. Выходец из скромной семьи, простой труженик без дипломов и научных рекомендаций, он сумел осуществить свою мечту, несмотря на все чинимые ему препятствия, на зависть и на козни недоброжелателей.

В 1822 году Шампольон расшифровал иероглифы, благодаря чему Древний Египет обрел голос. Сто лет спустя, в 1922 году, Картер раскопал гробницу Тутанхамона и нашел истинный клад – пропуск в мир тайн и победу над смертью.

Кристиан Жак, 2004 год

1

Джордж Эдвард Станхоп Молине Герберт, виконт Порчестер, для немногих друзей просто Порчи, а для завистников будущий граф Карнарвон, размахнулся и ударил греческого матроса по лицу. На борту его яхты с красивым названием «Афродита» никто не смел ему перечить, даже во время бушующего шторма, когда команда уже потеряла всякую надежду на спасение.

Грек с трудом поднялся на ноги и пробурчал:

– Коку кранты… Шли бы лучше к штурвалу!

– Аппендицит, голубчик, излечим. К тому же кому, как не вам, знать, что Афродита – богиня моря. Вот пусть она и позаботится о судне и об экипаже, пока я буду делать операцию!

Не теряя больше ни минуты, Порчи спустился в каюту, куда велел перенести больного. Он нанял этого бразильца во время последнего кругосветного плавания и вовсе не собирался расставаться с ним из-за подобной ерунды. Несчастный кок корчился от боли.

Упав на колени, матросы принялись молиться, в надежде умилостивить стихию. Порчи этого не выносил. Какое вопиющее отсутствие самообладания! С тех пор как он овладел искусством мореплавания на Средиземном море у берегов отцовской виллы в Портофино, что на итальянской Ривьере, ему ни разу не приходилось взывать к Всевышнему. Решать свои проблемы виконт предпочитал самостоятельно, не докучая Небесам, где решались вопросы поважнее, чем спасение утопающих.

Он заставил кока выпить полбутылки отменного виски, затем сел за пианино и принялся играть «Двухголосные инвенции» Иоганна-Себастьяна Баха. Спиртное и возвышенные звуки музыки должны были умиротворить больного. Уж если не останется в живых, так пусть хотя бы скончается достойно!

Матушка на смертном одре заставила Порчи пообещать, что тот будет достоин воспитания, полученного в родовом замке, и не опустится до зрелищ низких или недостойных. Поэтому прежде, чем резать брюхо подозрительному бразильцу, на счету которого наверняка имелась парочка убийств, виконт принес извинения манам [19] покойной родительницы.

Взглянув на Порчи воспаленными глазами, больной осмелился спросить:

– Вам ведь это не впервой?

– Я оперировал добрый десяток раз, друг мой, и всякий раз удачно. Доверьтесь мне, все будет хорошо!

На самом деле Порчи был завзятым книгочеем. Родной английский он знал так, как его следует знать выпускнику Кембриджа, а еще владел немецким, французским, латынью, древнегреческим и парой редких средиземноморских диалектов. Он прочел несколько справочников по хирургии и постарался выучить, как удалять воспаленный аппендикс – напасть моряков, отправлявшихся в дальнее плавание, а также обзавелся набором инструментов, которому мог бы позавидовать настоящий врач.

– Закройте глаза и подумайте о вкусной еде или знойной красотке!

Кок ухмыльнулся и послушно закрыл глаза. Воспользовавшись этим, Порчи оглушил его ударом колотушки. После нескольких драк в сомнительных питейных заведениях на Антильских островах и островах Зеленого мыса он мастерски владел подобным приемом «обезболивания».

Виконт уверенно оперировал, думая о том, как в детстве сам чуть не умер от кори, когда его, лежавшего в горячке, окатывали ледяной водой. В Итоне было не лучше. Порчи ненавидел тамошних профессоров, самовлюбленных и надутых, поэтому решил учиться сам, не торопясь и не оглядываясь на оценки. Его сочли лентяем, а он меж тем стремился овладеть искусством мыслить глубоко и независимо. Юноша коллекционировал марки, фарфор, французскую гравюру и заспиртованных змей, а чтение классиков, будь то зануда Демосфен, брюзга Сенека или задавака Цицерон, наводило на него глубокую тоску. В Тринити-колледже ему чуть не нашлось дела по душе – он предложил за свой счет восстановить первоначальный рисунок на панелях своей комнаты. Правда, директор возмутился и пожаловался отцу на недопустимое поведение сына и наследника, которому пристало бы хранить великосветские традиции, вместо того чтобы откровенно их высмеивать. Поэтому молодому аристократу и спортсмену оставалось только путешествовать. Он побывал на юге Африки, на австралийском континенте и в Японии, но так нигде и не сумел найти покоя.

От скуки Порчи начал читать трактаты по истории и очень их полюбил. Как не похож был славный древний мир на обывательские будни крошечной Европы! Особенно виконту нравился Египет, где в древности со вселенским размахом строились колоссальные гробницы-пирамиды. Но на египетскую землю пока ступить не довелось – мешало обычно несвойственное ему чувство робости.