Ледник - Йенсен Йоханнес Вильгельм (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Но идиллии уже грозила опасность. Давным-давно первобытные люди стали чувствовать, что природа вокруг них изменялась. Они уже не могли больше жить оседло, а кочевали. Лес уже не давал им ни прежнего простора, ни прежней верной защиты – он сам начал хиреть. В воздухе появилось что-то новое, становившееся из года в год все опаснее и теперь уже грозившее бедой всему живому. Становилось все холоднее и холоднее. Дождь не хотел переставать. Холод – что такое холод? Или кто такой? Откуда он взялся?
Обо всем этом и раздумывал Дренг, одиноко сидя у костра, пока другие спали. Думы эти неотступно занимали юношу. Он понимал, что существованию его соплеменников грозит опасность. На его памяти они еще жили по ту сторону гор на севере, и он помнил год, когда холод заставил их перевалить через ущелье на южную сторону. С тех пор они каждый год переходили с места на место и теперь жили во многих днях пути южнее того места, где сейчас сидел у костра Дренг, с тревогой размышляя об этом постоянном отступлении.
Племя с женами и детьми расположилось за много миль отсюда в долине, где все еще росли пальмы и хлебные деревья; группа у костра была всего лишь отрядом, высланным на покинутые места прежних стоянок за плодами и дичью, которые еще могли найтись в старых рощах.
У этой скалы племя жило около года до тех пор, пока и тут не стало больше житья. Дренг еще различал следы шалашей, разметанных дождем и непогодой. Тут, у скалы, играли, бывало, на солнце покрытые пушком маленькие дети племени, подбрасывая в воздух перышки и дуя на них, чтобы они летали, как птички, среди цветущих кустов. Теперь здесь было пустынно; голые камни торчали из земли, которую обесплодили постоянные дожди.
Но племя спокойно мирилось с отступлением – если вообще обращало внимание на это обстоятельство. Ну что ж, переселяться – так переселяться; южнее – так южнее, раз нельзя было дольше оставаться в лесу на севере. Пусть топливо и пища оскудевали там, где племя раскинуло свои становища; ничего не стоило сняться и двинуться на лучшие места; мало ли простора на юге? Только один из всего племени не мирился с этим – Дренг. Он следовал за своими соплеменниками, отступал вместе с ними из долины в долину, но против своей воли. В этом было какое-то насилие, и оно ожесточало его душу. Долго ли еще будет продолжаться это отступление? Не вечно ли? Неужели нельзя один раз повернуться лицом к холоду и показать зубы этой безмолвной силе, которая заставляла все окружающее блекнуть и коченеть, этому холоду, который никогда не показывался, но если забирал что-нибудь, то уже никогда не отдавал назад? Какой прок предаваться этой беспечной жизни, если из года в год приходится искать себе все новые пристанища – еще на несколько миль дальше к югу, за горами? Не лучше ли сразу наладить боевой топор и выйти на открытый бой?
Вот что приблизительно чувствовал и думал Дренг, бодрствуя у костра каждую ночь в течение этого тоскливого холодного похода по местам прежних становищ племени. Душа Дренга настраивалась на воинственный лад, его тянуло на дело, на смертный бой, но он сам до конца этого не осознавал. Он ведь был первобытным человеком, с могучими инстинктами, но без разума. Он только ни перед кем и ни перед чем не сворачивал с дороги, и эта дикая сила, слепо восстающая против всякого насилия, и послужила причиной отлучения Дренга от его племени.
Это происходило в Скандинавии в конце третичного периода, когда климат был там еще тропический, без смены времен года. Но ледниковый период уже надвигался; передовыми отрядами его были беспрерывные дожди и холодные ночи, выгонявшие людей из мирных блаженных убежищ первобытных лесов. Люди не хотели и не могли приучиться к холоду и дождю и принуждены были уходить. Они мерзли, невинные создания, пытались прикрывать себя от непогоды плащами из фиговых листьев, пели красивые жалобные песни, но северный ветер со своим холодным бичом становился между ними и их шалашами, ютившимися под смоковницами. Люди лишались приюта и должны были переселяться.
Они вздыхали, покидая родные сады, которые переставали быть гостеприимными, но там, дальше, на юге, они скоро утешались под теплым солнцем и пели от радости, видя, как водруженные на новых местах дорожные посохи пускают побеги; тут было хорошо, тут они и оставались. На следующий год холод нагонял их, и тут опять им приходилось уходить дальше. Они были, однако, очень забывчивы, чтобы подмечать свое постепенное отступление; они жили только настоящим; но упадок сказывался во всем складе их жизни, налагал на них свою печать без их ведома – они нищали и мельчали.
Дренг не мог сдаться. Его сердце питалось упорством; он рос, накапливая в себе силу сопротивления. И когда первобытный народ очутился на распутье между холодом и лесом, Дренг выбрал невозможное.
Он стал первым человеком.
ОБРЕЧЕННЫЙ ЛЕС
Ночь длинна; Дренг сидит, задумавшись, у костра.
Бодрствуя, он служит глазами и ушами своих спящих товарищей и душою этого темного, бесконечного леса. Он – в центре всего, что движется в окружности целой мили; малейший шорох доходит до него; он ощущает каждым волоском своего тела; ни малейшее дуновение не ускользает от его внимания; ему достаточно едва уловимого запаха, чтобы узнать, в чем дело. Чутье его так остро, что он, ступая по дерну, может проследить крота под землей вплоть до того места, где зверек прорывает себе ход наружу. Никогда не дремлющая бдительность зажигает искру за искрой в глазах юноши, а когда он спит, на веках у него проступают темные пятна, которые придают лицу грозное, подстерегающее выражение, отпугивающее всякого, кто вздумал бы к нему подступиться. Он молчалив, потому что все время работает головой. Никто не знает, что творится у него в душе, да и сам он того не знает, пока молнией не вспыхнет в нем порыв к подвигу.
Таков он в действительности и таким выступает при свете костра: он – молодой мохнатый лесной человек, с густыми, грубо очерченными бровями, с трепещущими ноздрями и выдающимися мощными скулами. Впадина грудной клетки заросла волосами, руки тоже мохнатые, кроме тех мест, где проступают огромные мускулы. Когда рукам его нужен отдых, ему не привыкать держать оружие пальцами ноги, и вообще он столь же часто пускает в ход одну из ног, как и руку, чтобы подбросить топлива в костер. Всем этим он похож на других лесных людей и на своих спящих вокруг костра товарищей; эти, пожалуй, только постройнее, не так мохнаты, менее грубо сложены; они ближе к лесным зверям, грации которых еще не утратили. Спят они с палицей в одной руке и с недоеденным плодом в другой. А у Дренга, который начал думать за них всех, черты огрубели и приняли выражение непримиримости.
Буйному виду Дренга отвечают бушующие в нем внутренние силы: гнев, энергия, скорбная забота о том, что происходит вокруг; силы эти все растут вместе с накопленным опытом и напрягают его душу, – того и гляди, взорвут самое бытие. Он ничего не забывает, но все связывает одно с другим и, сидя теперь у костра, обуреваемый мрачными предчувствиями гибели окружающего мира, то и дело весь закипает яростью, толкающей его на борьбу, на подвиги.
Он ясно видит, что первобытный лес обречен на смерть. Конец вечному лету. Исчезают теплые рощи, и в горах Скандинавии воцаряются бури и дожди. Дальше, на юге, в лесах еще растут пальмы и хлебные деревья, а по склонам гор, обращенным к синему морю, зреют виноградные лозы. Но долго ли так будет? Вернувшись в становища своего племени, эти молодые люди, что лежат сейчас у огня, ежась от жара с одной стороны и от холода с другой, возьмут в руки виноградные кисти, припадут к ним губами, как к сосцам полного вымени, и со смехом будут сосать до блаженной сытости. А через год Дренг уже будет разводить там костер сухими лозами и племя опять снимется с места; долго ли будет так? Лес обречен на смерть; какая-то непреодолимая сила неотвратимо надвигается с севера и уничтожает его.
Дренг смотрит вокруг себя на деревья, стоящие под дождем. Даже сейчас, ночью, видно, как уже пострадал лес, а чего не видно сейчас, о том юноша знает из дневных наблюдений. Все пальмы погибли; торчат одни почерневшие стволы, без листьев, словно огромные обглоданные кости. Стебли гигантских папоротников обуглились и почернели, а листья превратились в гниющую кашу. Мимозы и акации уже с год как свернули свои листочки, и дождь сделал их неузнаваемыми. Все вечнозеленые деревья высохли до самых корней и, словно скелеты, растопырили свои омертвевшие, ободранные ветви. Огромные кедры и каучуковые деревья валяются между останками других мертвых деревьев, показывая свои оголенные беспрерывным дождем кривые гигантские корни. Все цветы и кусты убиты этим холодным дождем. Вся почва в лесу стала болотом, усеянным трутом и большими голыми камнями. Только кое-какие из хвойных деревьев как будто пытаются бороться, но и они пригибаются к земле, кривятся, и смола белыми капельками застывает на их коре.
