Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
На совете падишах объявил срединное решение. Подождать еще — окончания дела Пири-бека и других решительных предприятий, совершаемых с помощью союзников и друзей. А там — ударить снова всею силой, если потребуется — новой армией, с поддержкой орды. «Ваши смелые речи угодны всевышнему, — заключил, как всегда, Мухаммед свой диван. — Мы будем сражаться, и победа будет нам милостью и даром всемогущего аллаха».
Султан усмехнулся, чуть заметно помотал зеленой скромной чалмой. До чего ж жаждут крови здешнего бея сбежавшие от него бояре — Роман Гырбовэц, Сингурел и Пырвул. И новые мусульмане, чьи корни догнивают в здешних землях, — такие, как Саидир, носивший звание тайдже — начальника акинджи. Саидир был внуком богатого и славного боярина Дружи Старого, ближнего сановника господаря Александра Доброго, деда нынешнего господаря. Неужто на свете есть люди, у коих, если коснуться земли пращуров, рождается только злоба?
Пусть ненавидят, пускай лютуют. Делу султана Мухаммеда, делу народа осман ненависть и злоба ренегатов и кяфиров-предателей лишь на пользу. Пусть злобствуют больше всех, увлекая и тех осман, у коих благоразумие соседствует с отвагой; эти люди уже более турки, чем сами турки!
Близ южных ворот троих всадников — четвертый, палач и тень султана Кара-Али, следовал поодаль — встретила сплошная пелена смрадного дыма. Господствующие ветры в долине Сучавы дули с северо-запада, великий визирь Махмуд приказал устроить в этом месте костры, на которых сжигали тела умерших от холеры и моровой язвы. Мухаммед свернул в сторону прямо к лагерной ограде, и проехал вдоль земляного вала, зорко приглядываясь к каждой мелочи, но продолжая думать о своем. Мусселимы, саинджи и их начальники хорошо знали, что может последовать, если хотя бы одно бревно в частоколе покосится или будет шататься, если в откосах вала где-нибудь обнаружится изъян. Поэтому ограда всегда оказывалась в полном порядке. Султан тоже знал, почему так стараются квартирьеры и саперы его необъятного стана; потому только сильный приступ болезни мог помешать ему совершить свой ежедневный объезд.
Султан Мухаммед неукоснительно выполнял все обязанности, связанные с тем, что он считал освященной самим аллахом службой народу осман. Прежние султаны — предшественники славного Мурада — были твердо убеждены, что народ осман создан лишь для службы своему повелителю; падишах есть земная тень аллаха, господь же выразился понятно: «Я создал джиннов и людей, чтобы они мне поклонялись». Отец, султан Мурад, объяснил юному Мухаммеду: эта фраза в Коране — иносказание, поклонение господу для монарха состоит в служении тому народу, над коим поставил его аллах, чтобы денно и нощно о нем заботиться. И Мухаммед всю жизнь ревностно следовал завету отца, неся свою службу народу осман — конечно, так, как он понимал свой долг, в великом и малом. В эту службу входили ночные обходы его городов, лагерей, тюрем, нежданные появления в арсеналах и на галерах, приходы в суд, когда сам султан, взяв на время свитки законов из рук пораженного страхом кадия, по-своему рассматривал дела и тяжбы и выносил решения, не так уж редко отдававшие в руки ката неправедного или оплошавшего судью. В походе эта служба включала проверку постов и такие вот объезды укрепленного частокола и ворот.
Время для осмотра было обычное. И сам султан, да и сановники, сопровождавшие повелителя, вдруг резко натянули поводья, увидев мусселима, мирно спавшего на поросшем уже травой, хотя и покрытом вездесущим пеплом откосе вала.
Мухаммед подъехал поближе. Мусселим, совсем еще юный, спокойно почивал на боку, подложив под голову ладонь; красный халат — униформа войсковых квартирьеров — слегка откинулся, алая шапка чуть съехала на сторону. Молодой красавчик — правильные черты его безбородого лица еще не были искажены печатью лишений — не думал просыпаться, отложив в сторону арбалет, с которым, видимо, стоял здесь на страже, не ведая, какое пробуждение ожидает его в этот день. Мастер Кара-Али приблизился, ощерясь, в ожидании неминучего приговора, но султан не спешил; чувствительный когда-то к мужской красоте, Мухаммед с сожалением любовался задремавшим мальчишкой, которого, повинуясь долгу, сейчас должен был обречь на смерть.
Наконец султан, чуть вздохнув, едва кивнул. Мгновенно соскочив с коня, палач вынул из-за пазухи тонкий черный шнурок и, подойдя к спящему, перевернул его на спину ногой.
Раздался чей-то сдавленный крик. Мастер Кара-Али, побледнев, отпрянул. Тело мертвого мусселима медленно повернулось, и присутствующие с ужасом увидели на его щеке и шее до сих пор скрытые багрово-синие пятна — страшные знаки бубонной чумы.
Мухаммед, пересиливая боль и слабость, с трудом завершил объезд, не дал внести себя в шатер — ушел в него сам, слегка опираясь на Иса-бека. И упал без чувств на ковер. Султана раздели, удобно устроили на ложе; хаким велел искусным гулямам растереть тело повелителя своими целебными настоями, осторожно влил ему в глотку несколько капель живительного бальзама. Мухаммед, незаметно для врача, вскоре пришел в себя. Боли уже не было — только слабость и глубокое равнодушие. Почему внезапная встреча с умершим от болезни мальчишкой-мусселимом так разволновала его, стольких людей посылавшего на смерть? Султан не мог этого понять.
Мухаммед приказал себя одеть; превозмогая внутреннее опустошение, султан вышел из шатра и воссел на высокое кресло, на котором вершил суд, наблюдал за казнями и допрашивал пленников. Выпрямившись на подушках, отослал восвояси вельмож. Трупы мучеников, разбросанные по площади, висевшие еще клочьями мрака на почерневших от крови кольях, странное дело, не вызывали в нем недавнего чувства, но слабость, необычно глубокая, не оставляла его. Султан старался, тем не менее, выглядеть бодрым, зная, что за ним с любопытством и страхом тайком наблюдают тысячи глаз, и долго, до темноты не уходил в свой покой.
В одном из отделений его полотняного дворца послышался легкий шум: журчала и плескалась вода, звенели тихо какие-то сосуды, шуршала бумага и ткани. Это его хаким с помощниками готовил полоскания, притирания, лечебные напитки. Думать снова о воинах, Штефане, Пири-беке, о чуме и голоде в лагере не было ни сил, ни смысла. И султан, полузакрыв глаза, неспешно отдался своим мечтам. Журчание и плеск воды унесли его к райским кущам стамбульского сераля, в рукотворные эдемские сады, где под легким ветром с Босфора шумит листва гранатовых деревьев и пальм, лимонов и померанцев, где разливают благоухающий дурман цветы, аромантые, как курильницы, и золотые курильницы, прекрасные, как цветы. Где с мелодичным смехом плещутся в бассейнах из алого камня дивные тела богоподобных наяд — его одалисок, давно уже не бывавших на ложе своего повелителя султанских наложниц, танцовщиц и жен. Может быть, за все мученья, испытанные им в походе, в служении народу осман, аллах, по заступничеству пророка Мухаммеда, ниспошлет Мухаммеду-царю давно не испытанное, по его же вине утраченное счастье пожелать женщину и насладиться близостью с нею. Может быть, именно в этом тайна его болезни и немощи, его поражений и неудач. И придет к нему с женской лаской исцеление, и вернутся сила и воинское счастье.
Многие, многие думали о том же в лагере турок в это самое время. О доме, женах и детях, о саде среди каменных стен казавшегося отсюда раем пыльного двора. О ветре с моря или с гор, о шорохе травы под копытцами мирно пасущегося стада. А мессер Джованни Анджолелло мечтал о заветном дне, когда он, оставив службу у Большого Турка и отправив через надежных генуэзских банкиров нажитое богатство в Италию, введет наконец рожденную на древнем Днестре красавицу Анику в свой новый, роскошный дом в родной Виченце. Когда он купит в этом тихом городе скромную контору нотариуса и заживет спокойной жизнью, вдали от султанов и визирей, от схваток в чистом поле и под стенами крепостей.
Только этим надеждам, пожалуй, и суждено было сбыться из всех, какие в этот вечер поверяли в турецком стане человеческие трепетные сердца Мухаммеду или божьей матери, всемогущему аллаху или кроткому Иисусу Христу.
