Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Старый воин ехал шагом между Юнис-беком и Боярином Винтилэ, которых султан приказал взять с собой, первого — как ученика сераскера, второго — как знающего Молдову проводника. Бек искоса то и дело поглядывал на молодого алай-чауша; молдавский боярин его не интересовал.
Пири-бек был соратником Иса-бека, отца Юниса. Оба старых воина уважали друг друга, но дружбы между ними не было никогда. Пири-бек вырос в известного полководца из рядовых бешлиев и не очень жаловал бысокородного Ису, навязываться которому бек не хотел. Пири-бек с отчуждением взирал на предосудительные, как ему казалось, для воина-мусульманина занятия Иса-бека, его любовь ко всему красивому, к книгам и музыке, его безмерное великодушие и щедрость прирожденного вельможи. Те же самые грехи, правда, лежали на совести самого султана, но то был султан, судиею ему мог быть только всемогущий аллах.
Сераскер холодным взглядом всматривался в темные глубины кодр, обступивших со всех сторон его войско. Он не видел еще нигде таких дремучих лесов, но их величия и необычной прелести старый воин не мог заметить, не к этому был приучен его юношески острый взор. Не доверяя дозорам, тем более — мунтянским, Пири-бек старался проникнуть сквозь зеленые стены дебрей, чтобы увидеть наконец трусливого и слабого, но упорного противника, преследовавшего его по пятам. Седой бек привык безраздельно доверяться своему оттачивавшемуся годами, обострявшемуся с каждым ратным делом чутью.
— Ты ничего не видишь, мой Юнис, вон там? — указывал он молодому спутнику скупым тычком бороды?
— Нет, мой бек, — отвечал юноша.
Пири-бек недовольно хмыкал и продолжал буравить взором толщу леса.
Безгранично верующий мусульманин, Пири-бек не был богомольным, его молитвой был только бой. Равнодушный смолоду к радостям жизни, в свои шестьдесят с небольшим лет в бою бек словно загодя обретал обещанный пророком рай, где вместо гурий теснились сражающиеся, а вместо райских плодов с неба падали стрелы, дротики и ядра. Он не слышал криков раненных и сраженных насмерть, был глух к молениям и стонам. Если падал осман — он достиг желаемого, он уже в садах всевышнего; если был сражен неверный — его настигла достойная кара и вечный огонь. Несколько затруднительными представлялись поначалу Пири-беку случаи, когда за правое дело ислама погибали такие вот кяфиры, как мунтянский боярин, ехавший теперь рядом с ним: но Пири со временем понял, что этим, пребывающим в заблуждении союзникам аллах попросту смягчает на том свете заслуженный приговор. Обращение с прямыми врагами ислама для Пири-бека было до конца указано словами Корана, который тот знал лучше иного муллы: «А когда вы встретите тех, которые не уверовали, то — удар мечом по шее.» Если же дело для газиев ислама оборачивалось скверно, если они бывали разбиты, как армия визиря Сулеймана позапрошлой зимой, это уже кара аллаха верным за грехи. Особенно — за ту скверну, которую вносили в жизнь народа осман, в его борьбу за дело господа новые турки, вчерашние кяфиры, которых Пири-бек ненавидел всей пламенной душой.
— Не видят ли, — молвил сераскер, — не видят ли твои молодые глаза иной дороги вон там, в чаще? Не кажется ли тебе, мой Юнис, что здесь уходит в сторону старый, может быть, более верный путь?
— Может быть, спросим об этом боярина, мой бек? — предложил алай-чауш.
— Наложил аллах печать на их сердца и на их слух, а на глазах их — завеса, — словами из Корана ответил сераскер. — Что путного может сказать неверный? Он с нами лишь потому, что таков священный приказ падишаха, да продлятся вечно дни его величества!
— Боярин может тебя услышать, о бек! — вполголоса напомнил Юнис.
— Нечестное ухо гласа истины не уловит. — Чуть заметная жесткая усмешка проступила под седыми усами старого воина.
— Не гневайся, славный бек! — негромко возразил алай-чауш. — Но он ведь с нами. Оставил своих и вот…
— Если вас коснется хорошее, это их огорчает, если вас постигнет дурное, они радуются этому, — произнес опять по Корану Пири-бек. — Разве ты не знаешь, о сын мой, что написал о кяфирах в Книге всевышний, хвала ему вовеки веков! Боюсь, не знаешь все-таки, — с прежней усмешкой продолжал бек. — Ибо сказано еще: о вы, которые уверовали! Не берите иудеев и христиан друзьями! А если кто из вас берет их к себе в друзья, тот и сам из них.
Юнис-бек промолчал. Эти слова укора касались уже не Винтилэ; Юнис не мог стать другом человека, предавшего свой народ. Это было сказано о Войку.
Пири-бек хотел добавить, что было еще в Коране о таких опасных заблуждениях: «Пусть верующие не берут себе близкими неверных; а кто сделает это, тот чужд аллаху.» Но продолжать не стал: раздался быстрый конский топот, и из-за поворота к ним подскакал второй алай-чауш, ехавший с мунтянами в дозоре. Впереди, доложил молодой ага, показалась толпа неверных, безоружная толпа.
Сераскер пришпорил коня. Вскоре на дороге действительно появилась толпа — две-три сотни пеших путников, окруженных конными куртянами Лайоты. Пири-бек и ближние аги подъехали ближе. Безмолвно сгрудившиеся на дороге люди были одеты кто во что горазд, дорогие платья соседствовали с домотканными суманами. Но вся одежда, суконная и посконная, висела на них клочьями под слоем черной пыли. Путники были измождены, некоторые еле держались на ногах, опираясь на посохи или поддерживаемые товарищами. И еще одно бросалось в глаза: все были того возраста, который считался преклонным, многие выглядели даже глубокими старцами.
Подошли янычары, не ломая порядка встали позади начальника войска. С удивлением глядели на старых людей, не опускавших глаз, не склонявших голов перед встреченной ими силой.
— Кто вы? — перевел вопрос сераскера Винтилэ. — Отвечайте славному воеводе, начальнику осман!
— Мы прибеги, боярин, — отвечал стоявший в первом ряду путников статный, белобородый мужчина. — Идем в свою землю из Семиградья.
— Что же вы там искали, за горами? — усмехнулся Винтилэ.
— Говоришь вроде по-нашему, — молвил старец. — Стало быть, должен знать. От разных бед, в разное время бежали мы за карпатские леса, к немцам, сасам и мадьярам, к тамошним валахам. При разных господарях, многие — при нынешнем. Теперь возвращаемся домой. Спросишь, кто звал нас обратно? Глас великой беды. Глас беды, постигшей ныне Землю Молдавскую.
— Говоришь ты, старик, складно. А как до дела дойдет? Тебе ведь не только сабли — палки не поднять. Да и где они, ваши сабли, кони?
— За Ойтузом лихие люди все отняли, — отвечал старик. — Что поделаешь, силы у нас уже не те. Зато мы теперь в своей земле и ее участь разделим до конца.
Выслушав перевод Винтилэ, Пири-бек долго размышлял, устремив бесстрастный взор поверх старцев-беженцев, безучастно ожидавших его решения. Эти люди, в большинстве его ровесники, не несли в свою землю ничего, кроме яростного упорства, поддерживавшего их, жалких и немощных, на трудном пути. Это так, ни один из них не поднимет уже и камня, чтобы бросить его в аскеров. Но в скольких кяфиров, молодых и сильных, перельется на сей земле лютое упорство, пылающее в их выцветших глазах!
— Что скажешь, мой Юнис? — с затаенным коварством спросил сераскер.
— Пусть идут своей дорогой, — беспечно ответил молодой бек. — Это воинство уже никому не страшно.
— Ты напрасно их не боишься, о сын неустрашимого Исы, — сказал бек. — Ибо не меч врага страшен, но дух. Чтобы сей порочный дух был в аду, а не парил над верными, эти люди должны умереть.
Пири-бек подал знак, давно известный его янычарам и бешлиям, объехал толпу обреченных старцев и продолжил свой путь. Плохо, очень плохо чауш-несмышленыш усваивает уроки, словом и делом преподносимые ему старым беком, к которому, как думал сераскер, как раз для того султан и приставил юнца.
Пири-бек Мухаммед, выросший в военачальники из простых солдат, недаром досадовал на Юниса. Юнис в его глазах был барчук. Весь в отца, сын Исы знал свое дело воина, был в походе неутомим и неприхотлив, в бою — отчаянно смел, в рубке на саблях — мастер. Не по годам закаленный телесно в войнах, которые ему довелось пройти, Юнис-бек не прошел, однако, закалку духом, нужную газию ислама, бойцу священной войны, которую уже не первое столетие вел народ Осман-бея, первого султана турок. Душа Юниса не прошла закалки в огне беспредельной веры, ведущей истинных муджахидов, а значит, Юнис не мог до конца спасти ее пред судом аллаха — справедливого, милосердного, вечного. Ибо подвиг без полной веры, беспредельной, как даль пустыни, — не подвиг и не угоден небу. Юнис-бек, избалованный барчук, просто любит забаву, называемую войной, не более. А от всего, что не может его увлечь, как забава и игра, отворачивается с непосредственностью и простотой дитяти. Может быть — потому, что этот парень еще и вправду — дитя? Может, он еще повзрослеет, прозреет?
