Владетель Мессиака. Двоеженец - де Монтепен Ксавье (книги бесплатно без .TXT) 📗
Владелец Мессиака так переменился, что его трудно было узнать. Неизвестно отчего, потому ли, что совершенно доверился кавалеру, или чересчур поддавшись печали, только жил он запершись в своих комнатах, показывался очень редко, всегда с нахмуренным лицом и резкой речью.
Дон Клавдий-Гобелет, Мальсен и Бигон, пользуясь этим удалением графа, позволяли себе самые непозволительные вещи. Избегая надзора нового губернатора, достойная компания перенесла свои ночные заседания в домик, лежащий неподалеку от замка, приобретенный нарочно с этой целью Бигоном.
Мамртинка управляла этим домиком, а Бигон, глядя на нее, уже не жалел, что потерял Инезиллу.
Эвлогий совершенно не показывался. Казалось, текла мирная жизнь. Но в действительности этого не было. Вокруг Мессиака господствовало скрытое волнение. Давно уже прошло то время, когда вассалы в безмолвной покорности склоняли головы под ярмо своих сеньоров.
Ришелье недаром пятнадцать лет работал, уничтожая самовластие магнатов. Фронда покрыла позором и возбудила насмешки над страшной еще недавно силой дворянства; муниципалитеты городов, на развалинах феодализма, росли и расширялись, приобретая с каждым днем все большее и большее значение.
Убийство Шандора возбудило всеобщее негодование; все подозревали Каспара д'Эспиншаля. Ходили слухи, будто в Риом президентскому суду подана на него жалоба. Послана была депутация к де Селансу — популярнейшему из окрестных магнатов. Но де Селанс ответил, что совершенно ничего не знает об этом деле; он только слышал, что его люди напали на Каспара д'Эспиншаля; многие из них, и в том числе Шандор, были убиты, но такая участь вполне ими заслужена, так как они совершили нападение на большой дороге подобно разбойникам. Ему, де Селансу, следует самому просить извинения у Каспара д'Эспиншаля, а не обвинять благородного графа.
Де Селанс после этого написал длинное письмо Каспару д'Эспиншалю, исполненное ловких уверток и софизмов, в котором он категорически отказывался от всякого участия в деле на Алагонском мосту и приглашал благородного графа в замок Селанс на празднества по случаю замужества дочери с Гастоном де Камилак, известным сеньором, обладателем двенадцати апостолов.
Каспар д'Эспиншаль только улыбнулся, прочитав это свадебное приглашение, и ответил де Селансу, что, будучи нездоров, не может принять приглашение, но просит принять его поздравления и пожелание счастья всей фамилии в замке де Селанс.
Эта маленькая комедия не имела последствий. Каспар д'Эспиншаль искренне отказался от мести за дело при Алагоне. И удивительная вещь! Он ни разу в разговоре с Телемаком де Сент-Беатом не упомянул о госпоже Эрминии де Сент-Жермен, и гасконец думал, что это происходит от досады и печали, что Эрминия отказалась принять графа в бытность его в Клермонс.
Но Телемак де Сент-Беат ошибался. Каспар д'Эспиншаль не думал об Эрминии. Перед глазами его постоянно носился прекрасный образ упавшей в обморок на его руках Одилии.
Он думал об одном: как бы ему увидеть еще раз прекрасную и кроткую девушку. Новая любовь всецело овладела его сердцем. В нем постоянно господствовала борьба страстей и желаний; сердце его разрывалось от тяжелых и затаенных мук.
Владельцы Мессиака и Шато-Морана взаимно верно ценили друг друга, и Каспар д'Эспиншаль чувствовал, что его любовь к Одилии — его несчастье; граф Шато-Моран человек железного характера, а он, Каспар д'Эспиншаль, не способен согнуться перед чужой волей. Что же ему оставалось, пожираемому безнадежной страстью, чтобы выйти из своего отчаянного положения? Одно самоубийство, и он серьезно думал об этом отчаянном шаге.
Но прежде он пожелал увидеть девушку еще раз; увидеть, чего бы это ему ни стоило, даже если бы пришлось умереть от стыда под холодным презрением красавицы и ее отца. А так как любовь всегда нуждается в посреднике и друге, Каспар д'Эспиншаль доверил свою тайну Телемаку де Сент-Беату, высказав откровенно как свою безграничную любовь, так и причины ненависти, разделяющей их дома.
— Кавалер! Скажите мне, что делать? Посоветуйте! — закончил граф свою неожиданную исповедь. Для гасконца, серьезного и исполненного благородных чувств, подобное доверие пришлось совершенно по сердцу; он обрадовался, что новая любовь не давала ни малейшей надежды осуществиться планам его сестры.
— Вражда, наследованная от предков, — ответил он, — по моему мнению, есть варварство. Ваши отцы, правда, ненавидели друг друга, но это вовсе не причина, чтобы и вы, в свою очередь, пылали такою же ненавистью. Граф Шато-Моран не обидел вас ничем, вы его лично тоже не оскорбили. Следует вам поэтому смело отправиться в его замок и сказать прямо: предки наши враждовали, нам остается лучшее — примириться. Думаю, в ответ граф Шато-Моран протянет вам руку; он, насколько известно мне, господин благородный, умный, исполнен деликатности и совестливости.
Граф Каспар д'Эспиншаль печально потряс головой:
— Нет, вы ошибаетесь! Принять меня своим зятем Шато-Моран никогда не согласится.
— На чем основано ваше убеждение?
— Я уверен.
— Вы имеете какие-нибудь факты для подобной уверенности?
— Фактов не имею. Граф Шато-Моран — католик, даже искренний католик, но понятия его давнишние, старосветские. В своем роде он Титан со стороны физической и моральной. Башни его замка выстроены из гранитных кусков; невозможно вынуть часть их, не разрушив здания; в его сердце и жизни вражда к владельцам Мессиака — своего рода гранитный свод; уничтожить ее — значит лишить его жизни.
— Все же мне трудно верить, чтобы такой благородный человек как Шато-Моран остался непреклонным даже и тогда, когда вы сделаете первый шаг к примирению.
— Первый шаг я сделаю. Но не больше. Унизиться, умолять я не в состоянии. Лучше умереть.
— Но разве вы сочтете унижением, когда первый скажете человеку, вдвое вас старшему: граф! Помиритесь.
Каспар д'Эспиншаль закусил губу и склонил голову.
— Нет, это не будет унижением, — ответил он. — Быть может, после этого мы и помиримся; более даже, он не забудет меня в своих молитвах, но дочери все равно он мне не отдаст.
— Значит, существуют еще особые причины?
— Вам нужны особые причины? А разве их мало? Всякое преступление, случающееся в окрестности, приписывается мне. Все говорят о преступных д'Эспиншалях, как о Трималионах и Гелеогабалах, как о бешеных тиграх. Содержит целый сераль, утверждает один; насильственно похищает женщин, говорит другой. И, однако же, не странно ли: ни одна из моих любовниц никогда не жаловалась на меня. Что касается моих преступлений, то где же они? Сеньор де Бо убит мной, но я защищал собственную жизнь, он на меня напал втроем, по-разбойничьи; де Кандит ранен мной, но он убил моего человека. Смерть Шандора мне приписывают, но убил его не я; я даже хотел его спасти, но несчастье и судьба помешали. Конечно, у меня есть грехи. Я называюсь Каспаром д'Эспиншалем, и то, что для прочих составляет небольшое отступление от общепринятых правил, для меня является преступлением. Клевета так усердно занималась мной, и притом так долго, что теперь для большинства моя особа является гораздо более ненавистной, чем сам Вельзевул в человеческом теле. И у кого же, если не у сеньора Шато-Морана, моего земляка-врага, клевета против меня получает полный ход и самую удобную для себя почву. После всего, любезный кавалер, будешь ли еще сомневаться, что я самый несчастный из людей!
На этот раз искренняя слеза блеснула в голубых глазах красавца Каспара д'Эспиншаля.
Телемак де Сент-Беат был растроган.
— Верите ли вы в мою дружбу? — спросил он.
— Кавалер! Вы мой единственный друг.
— В таком случае, доверьте ваше дело мне.
— С радостью доверяю… Действуйте, как найдете лучше и если успеете…
— Вперед я ничего не стану обещать, но ручаюсь, что употреблю все возможные усилия.
И кавалер, отворив окно, крикнул:
— Эй, Бигон!…
— Что прикажете? — отозвался экс-торговец, являясь с набитым ртом и салфеткой в руке.
