Коллективная вина. Как жили немцы после войны? - Юнг Карл Густав (книги онлайн бесплатно серия txt, fb2) 📗
Очевидно, что это единственное реальное предложение, хотя столько сил было потрачено на поиск других. Кажется невероятным, что поступит предложение откуда-то еще. Если мы отвергнем его, то отвергнем навсегда. Никакие пустые надежды не должны облегчить этот отказ. Еще невероятнее, что будет шанс вернуться из Парижа. Мы не можем позволить себе на это надеяться. Мы должны уезжать с чувством, что это навсегда.
Когда есть какое-то предложение, я должен проверить все скрытые течения, обдумать его со всех сторон. Нужно проанализировать его не только в моральном отношении, но и, так сказать, субъективно и эмоционально. Одно и то же предложение может звучать по-разному в зависимости от места, от людей, от ожиданий, от намерений, с которыми его делают. Предложение более или менее привлекательно, но есть вещи, которые отталкивают меня от его принятия.
В нашем положении уехать можно лишь перед лицом смертельной угрозы. В каждом решении есть много опасностей и подводных камней. И оттого неправильно было был заключить, что в любом случае, в конце смерть ждет всех. Важнее вопрос, какой конец предпочесть, в какой ситуации, на каких основаниях. Считается, что человек обычно не принимает активного решения в этом вопросе.
Сравнение Паскаля: я вишу на стене колодца, вцепившись в куст, корни которого обгрызли мыши. Я должен сделать опасный прыжок надо пропастью. Если он удастся, он меня спасет. Вопрос в том, правда ли мыши уже сгрызли эти корни? Не заблуждаюсь ли я, так цепляясь за место, где мы с Гертрудой жили? Тревогу по поводу радикальных изменений я маскирую любовью к родине? Как будто наблюдение за жизнью и невмешательство – всегда лучшее из решений, если только речь не про непосредственную угрозу. Отчуждение и одиночество из-за незнания языка сначала будет очень сильным, но потом начнет снижаться, но никогда не исчезнет. Полльнов сказал, что в моем письме с отказом французы не прочитает все то, что следует за словом «нет», их не интересуют основания. Он не понимает, сколь сильно не похожи на меня эти люди, сколь различны наши мировоззрения.
Самоубийство – это активное действие, остаться в живых – нет. Точно так и эмиграция – это радикально неизвестное действие, а остаться здесь – нет. Если я совершу действие, если я поставлю свою жизнь на новую неизвестную основу, чтобы отказаться от той неизвестной основы, которая есть сейчас, тогда это безумный побег, который приведет к печальному концу. Только если новая земля на обозримое время дает гарантии, что она достаточно хороша и тверда, это не безумный побег, а самосохранение и завершение в непрерывности.
Леви-Брюль умер. Удивительно, в самый решающий для нас момент. Больше всего было сделано с его помощью. Без него вряд ли было бы это предложение. Он понял бы, почему я колеблюсь и может быть, вероятно отвечаю «нет».
Циммер недавно меня не понял. Он не разглядел моей слабости, отрицал то, что предназначено судьбой, забыл об отличии от его случая (здоровье, богатая родственница) и требовал, чтобы я действовал так же, как он. Чувствовалось некоторое раздражение, когда он говорил: «не имеет смысла дискутировать – уже надо решаться, все разговоры бесполезны». Но мне необходимо как раз это – передумать и перебрать все без остатка, со всех сторон, чтобы добиться максимальной ясности в решении.
Почти все, кто думает, хотят, чтобы мы уехали. Те, кто этого не хочет и дают обратные советы, не достойны доверия в такой же степени. Кто сам пережил глубокое разочарование от лишения ранее гарантированных прав, кто сам уезжает (Юлия), тот не колеблется. Кто остается здесь, столь же радикален и на своей позиции.
Это совершенно неразумно и нелогично, но есть в нас некоторое доверие к гению места, к родной земле, который не может причинить нам зло, и чьей жертвой мы неизменно станем, уехав за границу. Пока еще мы дома, хотя и как жертвы, безвинно покинутые, но объятые и подхваченные этим гением, который сам глубоко страдает, сам умирает здесь с нами, но однако же всегда вечен. Здесь есть тайная связь с какой-то атмосферой, которая уже и незаметна вовсе, которая слишком часто заслоняется теми событиями и переживаниями, которые происходят на переднем плане. Много людей прикладывает массу усилий, чтобы убить гения места, но он все еще здесь. За границей нет воздуха, принадлежащего нам, поддерживающего и ободряющего нас в радости и в горе.
Опасности нужно ясно осознавать. Уже сейчас мы вряд ли можем найти убежище в гостинице – если отнимут квартиру, мы останемся без крова, если смешанные браки объявят незаконными, мы окажемся бессильны – тогда остается только смерть. Если прекратят платить пенсию, останутся еще скудные возможности существования. Что бы с нами ни происходило, это происходит с нами как с немцами в Германии, где мы имеем права, свой язык и то, что нам принадлежит. Смерть за границей – это смерть без земли. Мы покинуты и брошены в любом случае. За границей мы предстанем перед ужасной реальностью: людям, покинувшим свой дом, не остается ничего кроме их Бога. Это нигилизм в отношении к миру, с которым вряд ли можно жить, но если он подлинный и действительный, с ним можно совершить самый глубокий шаг к трансценденции. Но так тяжело и так сомнительно!
Мне можно быть только здесь, где я готов, в тот момент, когда будет надо, умереть с Гертрудой. Отныне жизнь должна идти под этой опасностью и под этой мерой.
Если мы уедем за границу, с нами может случиться то же самое в чужом мире, в жалкой нужде; здесь то же самое происходит в ситуации ясной и ужасной несправедливости по отношению к нам.
Вихрь, которым объята Европа, не оставляет доверия к нейтральным и пассивным государствам. Выжидать и надеяться на поддержку – удел творческих людей. Неготовность к действительной жертве, тайное отсутствие мужества, морализаторство со стороны тех, которые находятся в безопасности и оттого движимы расчетом – все это то, чем следовало бы доверять. В мире могут еще что-то сделать лишь радикалы, которые готовы рисковать, как это и было раньше в Голландии и Англии в прошлом. Но такая «свобода» не лишена внутреннего наполнения, она трансцендентно связана, и является прежде всего отражением глубинного содержания.
Кто сам не участвует в государственной политике и экономике, тот всегда, и в том числе сегодня, вынужден оставаться в тех рамках, в которые ставят его власти, способствуют ли они ему или терпят его. В страшном урагане заверчен мой дом. Мы живы лишь потому, что как и на многих, на нас просто не обратили внимания. В центре внимания захваченное, уничтожаемое. Те, кого не видят, работают, и в будущем, бесполезные сейчас люди принесут духовное возрождение нации. Можно позволить себе уехать в другую страну, но тогда ты рискуешь оказаться впутанным в клубок чужих интриг, что неизменно приведет к тому, что рано или поздно тебя выкинут и оставят умирать на чужбине.
Несмотря на то, что я думаю о Гертруде и себе как о едином, как об одной судьбе, нерасторжимо, я могу сразу же спросить: что я должен ей, не думаю ли я бессознательно слишком много только о себе. Не должен ли я эмигрировать любой ценой, просто из-за нее, из-за этого положения, поскольку для нее жизнь в этом мире сделалась почти невозможна. Она не требует. Но вследствие ежедневных опасностей, ее желание уехать сильнее, чем мое.
Должны ли мы решиться на это, несмотря на все эти ежедневные трудности и опасности, число которых растет с каждым днем? Несмотря на болезнь, старость, юридически неясные основания переезда, несмотря на неродной язык, несмотря на то, что Гертруда уверяет, что она не сможет выучить язык, несмотря на то, что у меня, может быть, не будет работы, несмотря на всю чуждость того мира, который нас встречает?
Этот риск имел бы смысл в крайнем случае настоятельной необходимости. Вопрос заключается в том, не наступила ли уже эта настоятельная необходимость – или, может быть, ее еще пока нет. Вычислить этого не может никто.
