Графиня де Монсоро (ил. Мориса Лелуара) - Дюма Александр (книги полностью .TXT) 📗
— Проклятие! — ответил д’Эпернон. — Кое-кто есть, из тех, кому делать нечего: солдаты в отставке, разные удальцы. В общем-то они стоят венецианских и флорентийских молодцов.
— Прекрасно! Прекрасно! Но будьте осторожны.
— Почему?
— Если они потерпят неудачу, они вас выдадут.
— За меня король.
— Это кое-что, но король не может помешать господину де Бюсси убить вас.
— Справедливо, совершенно справедливо, — сказал задумчиво д’Эпернон.
— Я мог бы подсказать вам другой выход.
— Говори, мой друг, говори.
— Но, может быть, вам не захочется действовать совместно с другим лицом?
— Я не откажусь ни от чего, что может удвоить мои надежды на избавление от этой бешеной собаки.
— Так вот, один враг вашего врага ревнует.
— О!
— И в этот самый час!..
— Ну, ну, в этот час… кончай же!
— Он расставляет вашему врагу западню.
— Дальше.
— Но у него нет денег. С вашими шестью тысячами экю он может обделать одновременно и ваше и свое дело. Вы ведь не настаиваете, чтобы честь нанесения удара осталась за вами, не правда ли?
— Боже мой, конечно, нет! Я ничего другого и не хочу, как остаться в тени.
— Тогда пошлите к нему ваших людей, не открываясь им, кто вы. Он их использует.
— Но если мои люди и не будут знать, кто я, мне все же следует знать, кто этот человек.
— Я покажу его вам сегодня утром.
— Где?
— В Лувре.
— Так он дворянин?
— Да.
— Орильи, шесть тысяч экю поступят в твое распоряжение немедленно.
— Значит, мы договорились?
— Окончательно и бесповоротно.
— Тогда в Лувр!
— В Лувр.
В предыдущей главе мы видели, как Орильи сказал д’Эпернону:
— Все в порядке, завтра господин де Бюсси драться не будет.
Глава ХLVIII
Шествие
Как только завтрак кончился, король вместе с Шико удалился в свою комнату переодеться в одежды кающегося и через некоторое время вышел оттуда босой, подпоясанный веревкой, в низко надвинутом на лицо капюшоне.
Придворные за это время успели облачиться в такие же наряды.
Погода стояла прекрасная, мостовая была устлана цветами. Говорили, что переносные алтари будут один богаче другого, особенно тот, который монахи монастыря Святой Женевьевы устроили в подземном склепе часовни.
Необъятная толпа народу расположилась по обе стороны дороги, ведущей к четырем монастырям, возле которых король должен был сделать остановки, — к монастырям якобинцев, кармелитов, капуцинов и монахов Святой Женевьевы.
Шествие открывал клир церкви Сен-Жермен-л’Оксеруа. Архиепископ Парижа нес святые дары. Между архиепископом и клиром шли, пятясь задом, юноши, размахивавшие кадилами, и молодые девушки, разбрасывавшие лепестки роз.
Затем шел король, босой, как мы уже указали, в сопровождении своих четырех друзей, тоже босых и тоже облаченных в монашеские рясы.
За ними следовал герцог Анжуйский, но в своем обычном костюме, а за герцогом его анжуйцы вперемежку с высшими сановниками короля, которые шли в свите принца, в порядке, предусмотренном этикетом.
И, наконец, шествие замыкали буржуа и простонародье.
Когда вышли из Лувра, было уже более часа пополудни. Крийон и французская гвардия хотели было последовать за королем, но он сделал им знак, что это ни к чему, и они остались охранять дворец.
Было около шести часов вечера, когда, после остановки у нескольких переносных алтарей, первые ряды шествия увидели портик старого аббатства с его кружевной резьбой и монахов Святой Женевьевы во главе с их приором, выстроившихся на трех ступенях порога для встречи его величества.
Во время перехода к аббатству, от места последней остановки в монастыре капуцинов, герцог Анжуйский, с утра находившийся на ногах, почувствовал себя дурно от усталости и спросил разрешения у короля удалиться в свой дворец. Разрешение это было ему королем даровано.
После чего дворяне герцога отделились от процессии и ушли вместе с ним, как бы желая высокомерно подчеркнуть, что они сопровождали герцога, а не короля.
Но в действительности дело было в том, что трое из них собирались на следующий день драться и не хотели утомлять себя сверх меры.
У порога аббатства король, под тем предлогом, что Келюс, Можирон, Шомберг и д’Эпернон нуждаются в отдыхе не меньше Ливаро, Рибейрака и Антрагэ, король, говорим мы, отпустил и их тоже.
Архиепископ с утра совершал богослужение и так же, как и другие священнослужители, еще ничего не ел и падал от усталости. Король пожалел этих святых мучеников и, дойдя, как мы уже говорили, до входа в аббатство, отослал их всех.
Потом, обернувшись к приору Жозефу Фулону, он сказал гнусавым голосом:
— Вот и я, отец мой. Я пришел сюда как грешник, который ищет покоя в вашем уединении.
Приор поклонился.
Затем, обращаясь к тем, кто выдержал этот тяжелый путь и вместе с ним дошел до аббатства, король сказал:
— Благодарю вас, господа, ступайте с миром.
Каждый отвесил ему низкий поклон, и царственный кающийся, бия себя в грудь, медленно взошел по ступеням в аббатство.
Как только Генрих переступил через порог аббатства, двери за ним закрылись.
Король был столь глубоко погружен в свои размышления, что, казалось, не заметил этого обстоятельства, в котором к тому же ничего странного и не было: ведь свою свиту он отпустил.
— Сначала, — сказал приор королю, — мы проводим ваше величество в склеп. Мы украсили его, как могли лучше, во славу короля небесного и земного.
Генрих молча склонил голову в знак согласия и последовал за аббатом.
Но как только король прошел под мрачной аркадой, между двумя неподвижными рядами монахов, как только монахи увидели, что он свернул за угол двора, ведущего к часовне, двадцать капюшонов взлетели вверх, и в полутьме засверкали глаза, горящие радостью и гордым торжеством.
Открывшиеся лица не были ленивыми и робкими физиономиями монахов: густые усы, загорелая кожа свидетельствовали о силе и энергии.
Многие из этих лиц были иссечены шрамами, и рядом с самым гордым лицом, отмеченным самым знаменитым, самым прославленным шрамом, виднелось радостное и возбужденное лицо женщины, облаченной в рясу.
Женщина эта воскликнула, помахивая золотыми ножницами, которые были подвешены на цепочке к ее поясу:
— Ах, братья, наконец-то Валуа у нас в руках!
— По чести, сестра, я думаю так же, как вы, — ответил Меченый.
— Еще нет, еще нет, — прошептал кардинал.
— Почему же?
— Достанет ли у нас городского ополчения, чтобы выдержать натиск Крийона и его гвардии?
— У нас есть кое-что получше ополчения, — возразил герцог Майеннский, — и поверьте моему слову: ни один мушкет не выстрелит ни с той, ни с другой стороны.
— Погодите, — сказала герцогиня де Монпансье, — что вы хотите этим сказать? По-моему, небольшая потасовка была бы не лишней.
— Ничего не поделаешь, сестра, к сожалению, вы будете лишены этого развлечения. Когда короля схватят, он закричит, но на крики никто не отзовется. А потом мы заставим его, убеждением ли, силой ли, но не открывая ему, кто мы, подписать отречение. Город будет тут же извещен об этом отречении, и оно настроит в нашу пользу горожан и солдат.
— План хорош, теперь он уже не может сорваться, — заметила герцогиня.
— Он немного жесток, — сказал кардинал де Гиз, склоняя голову.
— Король откажется подписать отречение, — добавил Меченый. — Он храбр и предпочтет умереть.
— Тогда пусть умрет! — воскликнули герцог Майеннский и герцогиня.