Графиня де Монсоро (ил. Мориса Лелуара) - Дюма Александр (книги полностью .TXT) 📗
— Ну и чем же это кончилось?
— Ну и кончилось это так, как я сказал: они смертельно пьяны или близки к тому.
— Но Бюсси, Бюсси?
— Бюсси их спаивает, он очень опасный человек.
— Шико, ради бога!
— Ну так уж и быть: Бюсси угощает их обедом, твоих друзей. Это тебя устраивает, а?
— Бюсси угощает их обедом! О! Нет, невозможно. Заклятые враги…
— Вот как раз если бы они друзьями были, им незачем было бы напиваться вместе. Послушай-ка, у тебя крепкие ноги?
— А что?
— Сможешь ты дойти до реки?
— Я смогу дойти до края света, только бы увидеть подобное зрелище.
— Ладно, дойди всего лишь до дворца Бюсси, и ты увидишь это чудо.
— Ты пойдешь со мной?
— Благодарю за приглашение, я только что оттуда.
— Но, Шико…
— О! Нет и нет. Ведь ты понимаешь, раз я уже видел, мне незачем идти туда убеждаться. У меня и так от беготни ноги стали на три дюйма короче — в живот вколотились; коли я опять туда потащусь, у меня колени, чего доброго, под самым брюхом окажутся. Иди, сын мой, иди!
Король устремил на шута гневный взгляд.
— Нечего сказать, очень мило с твоей стороны, — заметил Шико, — портить себе кровь из-за таких людей. Они смеются, пируют и поносят твои законы. Ответь на все это, как подобает философу: они смеются — будем и мы смеяться; они обедают — прикажем подать нам что-нибудь повкуснее и погорячее; они поносят наши законы — ляжем-ка после обеда спать.
Король не мог удержаться от улыбки.
— Ты можешь считать себя настоящим мудрецом, — сказал Шико. — Во Франции были волосатые короли, один смелый король, один великий король, были короли ленивые; я уверен, что тебя нарекут Генрихом Терпеливым… Ах! Сын мой, терпение такая прекрасная добродетель… за неимением других!
— Меня предали! — сказал король. — Предали! Эти люди не имеют понятия о том, как должны поступать настоящие дворяне.
— Вот оно что? Ты тревожишься о своих друзьях, — воскликнул Шико, подталкивая короля к залу, где им уже накрыли на стол, — ты их оплакиваешь, словно мертвых, а когда тебе говорят, что они не умерли, все равно продолжаешь плакать и жаловаться… Вечно ты ноешь, Генрих.
— Вы меня раздражаете, господин Шико.
— Послушай, неужели ты предпочел бы, чтобы каждый из них получил по семь-восемь хороших ударов рапирой в живот? Будь же последовательным!
— Я предпочел бы иметь друзей, на которых можно положиться, — сказал Генрих мрачно.
— О! Клянусь святым чревом! — ответил Шико. — Полагайся на меня, я здесь, сын мой, но только корми меня. Я хочу фазана и… трюфелей, — добавил он, протягивая свою тарелку.
Генрих и его единственный друг улеглись спать рано. Король вздыхал, потому что сердце его было опустошено. Шико пыхтел, потому что желудок его был переполнен.
Назавтра к малому утреннему туалету короля явились господа де Келюс, де Шомберг, де Можирон и д’Эпернон. Лакей, как обычно, впустил их в опочивальню Генриха.
Шико еще спал, король всю ночь не сомкнул глаз. Взбешенный, он вскочил с постели и, срывая с себя благоухающие повязки, которыми были покрыты его лицо и руки, закричал:
— Вон отсюда! Вон!
Пораженный лакей пояснил молодым людям, что король отпускает их. Они переглянулись, пораженные не менее его.
— Но, государь, — пролепетал Келюс, — мы хотели сказать вашему величеству…
— Что вы уже протрезвели, — завопил Генрих, — не так ли?
Шико открыл один глаз.
— Простите, государь, — с достоинством возразил Келюс, — ваше величество ошибаетесь…
— С чего бы это? Я же не пил анжуйского вина!
— А! Понятно, понятно!.. — сказал Келюс с улыбкой. — Хорошо. В таком случае…
— Что в таком случае?
— Соблаговолите остаться с нами наедине, ваше величество, и мы объяснимся.
— Ненавижу пьяниц и изменников!
— Государь! — вскричали хором трое остальных.
— Терпение, господа, — остановил их Келюс. — Его величество плохо выспался, ему снились скверные сны. Одно слово, и настроение нашего высокочтимого государя исправится.
Эта дерзкая попытка подданного оправдать своего короля произвела впечатление на Генриха. Он понял: если у человека хватает смелости произнести подобные слова, значит, он не мог совершить ничего бесчестного.
— Говорите, — сказал он, — да покороче.
— Можно и покороче, государь, но это будет трудно.
— Конечно… чтобы ответить на некоторые обвинения, приходится крутиться вокруг да около.
— Нет, государь, мы пойдем прямо, — возразил Келюс и бросил взгляд на Шико и лакея, словно повторяя Генриху свою просьбу о частной аудиенции.
Король подал знак: лакей вышел. Шико открыл второй глаз и сказал:
— Не обращайте на меня внимания, я сплю, как сурок.
И, снова закрыв глаза, он принялся храпеть во всю силу своих легких.
Глава ХLV,
в которой Шико просыпается
Увидев, что Шико спит столь добросовестно, все перестали обращать на него внимание.
К тому же давно уже вошло в привычку относиться к Шико как к предмету меблировки королевской опочивальни.
— Вашему величеству, — сказал Келюс, склоняясь в поклоне, — известна лишь половина того, что произошло, и, беру на себя смелость заявить, наименее интересная половина. Совершенно верно, и никто из нас не намерен этого отрицать, совершенно верно, что все мы обедали у господина де Бюсси, и должен заметить, в похвалу его повару, что мы знатно пообедали.
— Там особенно одно вино было, — заметил Шомберг, — австрийское или венгерское, мне оно показалось просто восхитительным.
— О! Мерзкий немец, — прервал король, — он падок на вино, я это всегда подозревал.
— А я в этом был уверен, — подал голос Шико, — я раз двадцать видел его пьяным.
Шомберг оглянулся на шута.
— Не обращай внимания, сын мой, — сказал гасконец, — во сне я всегда разговариваю; можешь спросить у короля.
Шомберг снова повернулся к Генриху.
— По чести, государь, — сказал он, — я не скрываю ни моих привязанностей, ни моих неприязней. Хорошее вино — это хорошо.
— Не будем называть хорошим то, что заставляет позабыть о своем господине, — сдержанно заметил король.
Шомберг собирался уже ответить, не желая, очевидно, так быстро оставлять столь прекрасную тему, но Келюс сделал ему знак.
— Ты прав, — спохватился Шомберг, — говори дальше.
— Итак, государь, — продолжал Келюс, — во время обеда, и особенно перед ним, мы вели очень важный и любопытный разговор, затрагивающий, в частности, интересы вашего величества.
— Вступление у вас весьма длинное, — сказал Генрих, — это скверный признак.
— Клянусь святым чревом! Ну и болтлив этот Валуа! — воскликнул Шико.
— О! О! Мэтр гасконец, — сказал высокомерно Генрих, — если вы не спите, ступайте вон.
— Клянусь богом, — сказал Шико, — если я и не сплю, так только потому, что ты мне мешаешь спать: твой язык трещит, как трещотки на святую пятницу.
Келюс, видя, что в этом королевском покое невозможно говорить серьезно ни о чем, даже о самом серьезном, такими легкомысленными все привыкли здесь быть, вздохнул, пожал плечами и, раздосадованный, умолк.
— Государь, — сказал, переминаясь с ноги на ногу, д’Эпернон, — а ведь речь идет об очень важном деле.
— О важном деле? — переспросил Генрих.
— Конечно, если, разумеется, жизнь восьми доблестных дворян кажется вашему величеству достойной того, чтобы заняться ею, — заметил Келюс.
— Что ты хочешь этим сказать? — воскликнул король.
— Что я жду, чтобы король соблаговолил выслушать меня.
— Я слушаю, сын мой, я слушаю, — сказал Генрих, кладя руку на плечо Келюса.
— Я уже говорил вам, государь, что мы вели серьезный разговор, и вот итог нашей беседы: королевская власть ослабла, она под угрозой.
— Кажется, все только и делают, что плетут заговоры против нее! — вскричал Генрих.
