Белая волчица князя Меншикова - Духова Оксана (книги бесплатно txt) 📗
В голове билась, пульсировала боль. Князь подскочил в тревоге, схватил за руку, вывел из недостроенной храмины, невзирая на перешептывания послов иноземных.
– Что, Марта, что? Худо тебе?
Сжала в благодарность за заботу его теплую большую руку.
– Плохо и худо, солдат. Ибо зрю сегодня верх ханжества и лицемерия человеческого. Страшно.
Он объявлял себя подобным Марку Аврелию, сему подобию Христа на земле, токмо что самому по себе написавшему Евангелие, а сам… Ироду подобен царю. Вот только судей смог поменьше набрать – всего 137. У Ирода 150 человек соглашателей низких нашлось.
– Да что ты! – ахнул Князь, сраженный совпадением.
Вцепилась крепко в камзол его, зажмурила глазищи желтые со зрачком вертикальным.
– Вижу, вижу я, что Ироду подобно сражен он будет болезнями. Зуд невыносимый терзать все тело его примется. Отекут ноги-ходули длинные, живот воспалится страшно, в срамной области язва гниющая образуется, полная червей. Ему сужден путь Ирода на землице русской! Его тоже прозовут в веках Великим… злодеем.
Князь испуганно перекрестился.
– Полно, Марта, полно, успокойся.
Шатнуло еще сильней.
– Кровь, кровь царевича и на меня падет… Мне… мне страдать.
Князь встряхнул за плечи:
– Нет, полно! Ты – ни при чем!
Губы прошептали тихо, словно в бреду:
– Капли крови алой его на белой шкуре волчьей… Жгут они… дыры прожигают… Больно…
Скоро здесь поднимется Город. Белый Город Черного Царя. Но пока что дороги пустынны. Мерзко воняло порохом и смертью, а к резким запахам опасности примешивались тоненькие, не менее враждебные нити водочного перегара: русские солдаты праздновали победу. Им казалось, что они одолели эти места. Глупцы! Это мой маленький клочок Белой земли одолел и покорил их, это Судьба начала выть по-волчьи, свивая белый кокон вокруг Черного Государя.
Свет дня сменился светом ночи. На моей земле даже ночи белые. Но сегодня эта ночь показалась мне проклятием: все вокруг меня было жестоко и ярко, так что мне приходилось перебегать от дерева к дереву, от камня к камню, чтобы меня не заметили. Каждый шаг есть великая осторожность, каждый шаг есть бегство из потерянного времени. Сердце бешено колотилось где-то в горле, я зябко куталась в серебристую шаль. Даже не хотелось думать о том, что произойдет, если русские солдаты поймают меня… раньше времени. Я-то уйду, а вот они… Я из тех волков, кому не по вкусу человеческая кровь.
Да нет, кажется, тихо вокруг. Я изготовилась перебежать открытое пространство и…
– Это кто же у нас тут такой?
В ужасе я вглядывалась в усмехающиеся лица солдат. Да, в ужасе, потому что беда всегда успевает испугать даже самого бесстрашного. Их мундиры были грязными, рваными, губы щерились в кривых улыбках – и зубы почти у всех повыбиты. А тот, кто меня ухватил… кого же он мне напоминает? Видела я его уже, но когда? Помню только, что был враждебен. Его волосы слиплись от крови и грязи, смердит потом, древним каким-то…
– Отпусти меня! Убери свои грязные лапы! – оскалилась я, пытаясь вырваться. Только вырвусь, а потом… Что ж, эти люди сами выбрали свою судьбу.
– Это уж, вряд ли… богиня, – усмехнулся мой противник и прижал мою руку к своим порткам. Я вскрикнула.
Шаль соскользнула серебристой шкуркой. И я рванулась.
– Проклятье, держи крепче волчицу, Лукич, – заволновался один из солдат. – Я первым должен быть! Я ее первым увидел!
И я укусила его мерзкое лицо так сильно, как только могла, будучи человеком. Мой противник отшатнулся и утер выступившую на губах кровь.
– Черт побери! Эта ведьма укусила меня! Ну, подожди, ты за это заплатишь! Ты мне за все заплатишь – и ударил.
В глазах потемнело. И я завыла, завыла так, что еще немного, и сорвется голос.
И в тот же момент сквозь туман слез я увидела, как над напавшими на меня взметнулась плеть. Мой обидчик отпустил меня. Противники взвыли от боли и согнулись почти пополам.
– Ай да денщик царский Сухоруков! – недобро усмехнулся мой спаситель. – Аль забыл, что с тобой будет, коли я царю расскажу, что ты с девками развлекаешься? Плетей захотелось да на галеры?
Я во все глаза смотрела на своего спасителя. Мундир, отороченный мехом плащ до колен, перехваченный большой золотой брошью с изображением Черного Царя. Светло-голубая лента по мундиру. Тесно облегающие ноги штаны были из кожи, как и ботфорты до колена. Гладко бритый тяжелый подбородок, белокурая непокрытая голова и глаза, глаза Предназначенного мне.
Он подошел к одному из напавших, молча выхватил из ножен кортик.
– Надо бы отрезать твой поганый стручок. – Но полоснул по лицу.
Солдат взвыл. Кровь хлестала из раны, и на какое-то мгновение я почувствовала, что почти что счастлива. Никто не избежит встречи со своей судьбой.
Но тут мир вокруг меня поплыл, и я, почти теряя сознание, услышала, как мой защитник говорит:
– А ты, Лукич, пшел прочь.
Что ты делаешь? Не отпускай его! Ты должен был убить этого… Лукича.
Но мой спаситель уже подошел ко мне, откинул волосы с моего лица, приподнял за подбородок, пристально всматриваясь мне в глаза. Тихонько выругался и накинул мне на плечи свой плаш. Словно во сне, я почувствовала, как он заматывает меня в мягкую, темно-зеленую материю, а меховая оторочка ласково щекочет мне шею. Легко поднял меня на руки и понес к лошади.
– Держись крепче за меня, дитя. Я возьму тебя к себе.
Мои глаза превратились в бездонную черную ямину во времени, когда я прошептала:
– Скажи мне имя твое…
И потеряла сознание. Древние боги вновь милостиво оставили мне жизнь… на мучение.
Он не мог больше спать. Уснуть значит провалиться в мир, исполненный теней. Мир, тонущий во Тьме, из которой вдруг доносится голос отца, спроворившего вручную часовню во имя Ее, домишко к ней пристроившего:
«Дети мои! Я приближаюсь к моему последнему часу. Ничего не представляет для меня смерть, кроме утешения. Не желаю я даже возврата вашего в мир из пустынь березовских. Научитесь, как заповедала Она, жить и умирать, не скорбя о суете мира!»
Возможно, он вообще не мог уснуть. Кто-то постоянно толкал его в бок, причем довольно грубо, и не позволял смежить глаза. Сашенька смотрел пристально в одну точку на стене и видел толпу тобольскую, оборванца, ухватившего ком грязи. Ком летит в него, сына сосланного изгнанника, в сестер его. Еще один. Батюшка прикрывает испуганных детей собой, кричит отчаянно: «В меня, в меня бросайте; если требуете возмездия, требуйте его надо мной, но оставьте в покое, не трогайте бедных, невинных детей!»
Нет, не уснуть. Какое там. Что-то, что сильнее снотворных лекарских, словно ножом острым взрезает его туманное сознание, вспарывает окруживший его кошмар.
Сашенька моргает.
Прозрачная, высокая фигура стоит подле его ложа и внимательно смотрит на него.
Это не та ужасная тень. Нет в этой фигуре Тьмы. Белое сие создание не порождает страха панического. Сердце вон не забилось отчаянием от ужаса сильнее, Сашенька чувствовал себя покойно, в полнейшей безопасности. Покой укутывал его теплым плащом, покой ласкал его нежно.
– Ступай, – прошептала белая женщина. – Беги сей же час. Ты, должен исчезнуть на время из дома. Сей же час. Ибо Он надвигается.
И растворилась, пропала. Сашенька вздрогнул от неожиданности.
Голова разболелась нестерпимо. Рот заполнил неописуемо отвратительный привкус, в левой руке пульсировала боль.
Белая женщина исчезла окончательно и бесповоротно – сквозь мутное окно струился слабый солнечный свет, доносились из-за дверей глухие звуки обычной жизни. Чувство времени покинуло Сашеньку: сколько ж он провалялся здесь – день, неделю, месяц, годы?
Он должен бежать.
Мысль была настолько ясной и непреложной, как будто кто-то громко выкрикнул ее в Сашенькино ухо.