Тени пустыни - Шевердин Михаил Иванович (чтение книг .TXT) 📗
— Керим–хан не любит англичан, — сказал тогда Петр Иванович. — У Керим–хана кровавые счеты с англичанами. Этот Уормс не много здесь успеет…
Но доктор сказал это так, больше для собственного успокоения.
— Не любит? — протянул Алаярбек Даниарбек. — Но золото Керим–хан очень любит. Даже если оно — инглизское золото… Петр Иванович, вот мы с вами перевязывали раны белуджу по имени Джамиль?
— Ну и что же?
— А знаете, кто такой Джамиль? Главный помощник Керим–хана. А где заполучил свои раны Джамиль? На колодцах Ага Чашме. А где колодцы Ага Чашме? В нашей Туркмении… Джамиль и его белуджи вместе с сыном Джунаид–хана Ишик–ханом пробрались через границу, чтобы встретиться с посланцами сардара Овеза Гельды. Но им солоно пришлось от Красной Армии. Любит Керим–хан или не любит инглиза Уормса, не знаю, по большевиков он не любит, это я знаю.
Солнце зашло. Густой, кирпичного оттенка туман стлался по махрившимся кистям прошлогоднего тростника. На безбрежные заросли, на далекие печальные холмы вечер накинул уже розово–пепельное покрывало. Утки вереницами летели на ночлег. Скрипучие их крики звали в глубину Герирудской долины к неземным, прекрасным садам древнего Герата. Синий, потухающий свет дрожал на краю неба.
Умиротворенный грустью, которую навевает таинственный конец дня, доктор медленно брел по тропинке, заблудившейся в колючем кустарнике. Цикады в зарослях гребенщика подняли оглушительный звон.
Петр Иванович не просто наслаждался природой. Петр Иванович зашел по дороге в шалаш к герирудскому перевозчику напоить лекарством его больного сынишку да заодно поговорить о возможности переправы «в случае чего» на тот берег… Перевозчик–таджик не любил белуджа Керим–хана и питал глубокое уважение к докторам. За один золотой перевозчик взялся тайком построить к завтрашнему вечеру «тутину» — большую лодку из пяти–шести сигарообразных связок камыша. Многие годы скитаний по Востоку научили Петра Ивановича осторожности: не придется ли покинуть белуджское становище поспешно и притом против желания Керим–хана? А ведь паром на главной переправе через Герируд в руках керимхановских людей. От сумасшедшего вождя белуджей можно ждать любых сюрпризов…
Мысли доктора метались. Но никто этого не подумал бы, глядя на его расслабленную, неторопливую походку. Он гулял, любовался природой Герирудской долины, дышал свежим воздухом и даже не злился на молодых бодрых комаров.
Тетива натянута до предела.
Сравнение красивое, даже романтическое. Но такие романтические сравнения хорошо читать в романах, сидя дома в кресле. А вот когда сам попадешь в такие… романтические обстоятельства…
Очевидно, Керим–хан делает сейчас выбор. Керим–хан присматривается. Но что выберет Керим–хан? Доктору хотелось думать, что он выберет все–таки… Черт возьми, наконец, что или кого выберет Керим–хан? Вопрос совсем не праздный.
Мистер Уормс глубоко антипатичен. Его апломб, его презрение ко всему русскому носит поистине англосаксонский характер. Уормс за два каких–то дня общения успел глубоко опротиветь Петру Ивановичу.
По необъяснимой логике вдруг ему пришло в голову, что Уормс опротивел и Керим–хану. Какие–то отдельные нотки в голосе белуджского вождя, чуть заметное раздражение, неприязненные взгляды говорили, что Уормс чем–то досаждал Керим–хану.
А от Керим–хана можно ждать чего угодно. У него необузданная натура порождение кочевой жизни. Тот, кто хоть однажды ощутил прелесть ее, у того необузданность затопляет кровь сладкой отравой. Как безграничны степи и пустыни, так беспредельны рамки дозволенного и недозволенного. Керим–хан любит похваляться: «Я осиротил детей, сделал жен вдовами, я рыщу по долинам и горам волком, который ищет овец. Нет пощады пастухам». Керим–хан самонадеян и спесив. Он горд. Он считает, что имеет право гордиться. Он в тысячу раз богаче и могущественнее своего погибшего в войне с англичанами отца, старейшины захудалого пастушьего таккара — племенного клана Бгги из ханства Лас Бела в Белуджистане. Своего богатства, могущества Керим–хан добился сам, потому что он жаден, прожорлив. Пасть Керим–хана ненасытна. Вероломство его, когда вопрос касается грабежа чужого имущества, чудовищно. Керим–хан богат, неимоверно богат, но про него говорят: «Руки по плечи в гору червонцев засунул, а живет как муха на хвосте собаки». Скуп он невероятно. Живет он в таком же черном, из грубой шерстяной материи чадыре, как и самый нищий его белудж, не имеющий ничего, кроме заштопанных белых штанов. Никто не будет вождем белуджей, если он не ест их грубой пищи, не носит их заскорузлой одежды, не спит на вонючей кошме в продуваемом всеми ветрами Азии чадыре. Но зато власть Керим–хана больше власти шаха. Он и свою джиргу — совет из ханов и сардаров — не слушает, и, чуть кто–либо скажет против, голова его слетит с плеч. Нет пределов его необузданности, и горе тому, кто навлек на себя его недовольство. А мистер Уормс навлек недовольство Керим–хана. Чем? То ли тем, что плохо лечил Бархут–хон, то ли чем–то еще. Берегись, мистер Уормс! Но в Уормсе ли только дело? А если колесо судбы повернется? Не пришлось бы тогда беречься Петру Ивановичу?.. Предостерегая мысленно Уормса, не предостерегал ли Петр Иванович самого себя…
Холодок пробежал по спине, и Петр Иванович зябко повел плечами.
Куст зашевелился, ожил. Казалось, над ним поднялся столб дыма столько взвилось комаров, а в дыму возникли два привидения, две белые фигуры керимхановских телохранителей. Прозвучал низкий голос:
— Господин табиб, позволю обратить ваше внимание — нездоровые испарения поднимаются с болот. У нас вредные лихорадки.
— Я доктор. Что мне лихорадка? — усмехнулся Петр Иванович.
— Извините, вас ждет сам.
— Ну уж если сам… — важно проговорил Петр Иванович.
Керим–хан действительно ждал. Скатерть постлали прямо на земле. В полосах света, падавших от решетчатых фонарей, плясали комары. Вкусный пар валил от запеченного целиком на раскаленных камнях в яме барана.
После ужина Керим–хан пожелал остаться с Петром Ивановичем наедине. Под низким пологом шатра плавали облака синего дыма. Петр Иванович потянул носом. «Э, да ты, брат, опиум покуриваешь», — подумал он. Вождь белуджей был настроен злобно. Вопросы он словно выстреливал один за другим. Ответы он слушал не особенно охотно, а может быть, и просто не слушал.
— Кто он такой?
— Кто? — удивился доктор.
— Инглиз.
— Врач. Он сказал, что врач.
— Зачем он здесь?
— Лечит вашу матушку. Приехал из Персии. Вы сами вызывали его лечить Бархут–хон. Вам показалось мало одного врача, и вы пригласили его.
— Врач… врач… Вы думаете, он врач?
— Очевидно…
— Может ли он лечить? И без него матушке стало легче. А я — эх, в ад его отца! — должен заплатить ему тысячу рупий.
— Бархут–ханум уже не молода. Болезнь тяжелая. Лишний совет не помешает.
— Эй, вы тоже заодно с инглизским чертом. Тысяча рупий, когда вылечит, таков договор. А матушке моей инглиз не помог ни вот столечко, он показал на кончик мизинца. — И инглизу–торгашу я обязан отдавать рупии, кругленькие, блестящие, серебряные…
Петру Ивановичу сделалось противно. Он встал.
— Не уходите. Сердце мое ходит вверх–вниз, — ныл Керим–хан. — Я не знаю, что говорю. Когда я вижу больную мать, я делаюсь трехлетним ребенком, плачу… Скажите, она будет жить?
— Я ее лечу.
— Ага, хаким, значит, ты ее лечишь. Ты! А он? За что я ему должен отдавать тысячу рупий, блестящих, звонких…
— Что же, Керим–хан жалеет мать? Или Керим–хан жалеет свои рупии?
— Дым вздохов вздымается из моей груди. Я вижу и не вижу, я знаю и не знаю. Посоветуй, что мне делать.
Петр Иванович невольно вздрогнул. Тон вопроса удивил его. А вдруг в этом фамильярном «посоветуй» кроется подоплека? И дело вовсе не в Бархут–ханум… Не в ее болезни.
Петру Ивановичу даже жарко стало.
Неужели Керим–хан вообразил, что Петр Иванович, советский доктор, тоже что–то вроде этого английского разведчика? Что Петр Иванович не простой русский доктор, а…
