На край света - Кедров Владимир Николаевич (список книг TXT) 📗
— Давай-ко, браток, изготовимся, — прошептал Фомка.
Охотники сняли с плеч тяжелые пищали. Фомка высек огонь — и фитили пищалей закурились. Сидорка открыл рожок и насыпал порох на полки пищалей. Готовые к бою, Фомка с Сидоркой продвигались вперед. Высокий тальник скрывал реку. Внезапно они услышали визг собак, ясный теперь скрип полозьев, крики.
Фомка с Сидоркой выбежали из тальника на край косогора. Перед ними была заснеженная река. Первое, что бросилось им в глаза, — двое нарт, уносимых к югу собачьими упряжками. Ближе, под самым обрывом, охотники увидели оленей, запряженных в нарты. У нарт мужчина поднимал со снега безжизненное тело. Затем он бросил его на нарты, прыгнул на них и, гикнув, погнал оленей.
Фомка поднял пищаль. Выстрел грянул, резкий в морозном воздухе. Один из оленей грохнулся наземь. Второй споткнулся о него. Нарты опрокинулись.
Курсуй, это был он, не поднимаясь, схватил лыжи и кубарем скатился в кусты. Мгновенно надев лыжи, он пустился наутек. Согнувшись, он прижимался к крутому берегу. Когда Фомка с Сидоркой сбежали вниз, его и след простыл. Он скрылся в зарослях тальника.
Удивленные друзья увидели, что лежавшая без сознания женщина — Кивиль. Они освободили ее от петли и привели в чувство. Едва Кивиль открыла глаза, как со стороны острога послышался собачий лай и крики: мчался обеспокоенный Попов, сопровождаемый охотниками.
Охотники ринулись в погоню за Ойей и Курсуем. Но догнать беглецов не удалось.
Михайло Савин, муж Ойи, узнав о предательстве и бегстве жены, плюнул себе на ладонь и тряхнул кулаком.
— У, змея! Уж я задам ей трепку!
Приказный Гаврилов тронул его за плечо.
— Ты, Михайло, сказывал, — проезжий якут тебе ее отдал?
— Сказывал.
— А какой он, тот якут, с виду был?
— Какой? В летах, росту низкого, на щеке рубец.
— Тойон Курсуй! — воскликнул Удима.
— Он и есть!
— Неспроста он ее тебе подсунул…
— Ну?
— Он подослал ее разведать о нас.
— Остерегаться надобно. Этот беглый тойон еще что-нибудь может выкинуть, — сказал Афанасий Андреев, оглядывая собравшихся.
— Плохой тойон Курсуй, — торопливо говорил старый Удима. — Удима знает. Удима был его боканом.
12. Курсуй
А Курсуй тем временем бежал, слыша за собой крики, бежал исполненный злобы и жажды мести. Никогда столь страстно не хотел он задушить ненавистного Попова, отнявшего у него новую прихоть — невесту.
Он знал, что уходит не навсегда. Он вернется. Он отомстит им разом и за брошенный при бегстве из своих кангаласских владений скот, и за отнятых русскими рабов, и за отнятую сейчас невесту, и за выбитые зубы. Попова он не так боялся, как Фомки Семенова. Курсуй знал, что пуля Фомки бьет без промаха. Знал он и о его неутомимости в преследовании. Поэтому он старался уйти как можно дальше, пока Фомка не погнался за ним по следу.
Курсуй выбрался с реки на берег и бежал, скрываясь в тальнике. Его путь лежал через овражек. Курсуй пересек его и, сняв лыжи, поднялся на крутой противоположный склон. Там он снова стал надевать лыжи.
Вдруг Курсую послышалось чье-то дыхание. Он поднял глаза и в пяти шагах увидел ствол пищали. Казак целился в лоб. Один глаз казака прищурился, а другой глядел из-под изогнутой брови холодно и жестоко. Тонкие губы под черными усиками кривились презрительной усмешкой.
Над Курсуем стоял Герасим Анкудинов.
Курсуй замер, боясь перевести дыхание.
— Ну! Бросай лук! — приказал Анкудинов, небрежно роняя слова. — Брось нож! Снимай лыжи!
Курсуй быстро исполнял приказания.
— Кто таков? Что ты за птица?
Мало-помалу Анкудинов заставил Курсуя рассказать ему все; он понял — перед ним союзник и человек нужный.
— Ну, пугало, дело твое не так уж плохо. Бежал ты от Старого Медведя, а попался Серому Волку. А что ты скажешь, ежели я тебя спрячу и Старому Медведю не выдам? А? Может быть, Серый тебе еще и отомстить поможет? А?
Курсуй заверял Анкудинова в преданности. Но тот его не слушал. Новые планы роились в его голове.
Анкудинов привел Курсуя в свое зимовье. Там Курсуй прожил несколько дней, стараясь не выходить и никому не показываться.
Через несколько дней, получив от Анкудинова собачью упряжку, Курсуй выехал из зимовья, пересек реку и исчез в кустарниках, держа путь на восток.
Анкудинов хорошо снарядил его в дорогу. Курсуй выехал на десяти сильных собаках. За его спиной к нартам были привязаны мешок сушеной рыбы и медвежий окорок. На поясе у Курсуя висела пальма — большой тяжелый нож, которым якуты и сражаются, и колют дрова. Саадак Курсуя в порядке: в налучье — добрый лук, в колчане — стрелы. Собаки хорошо бежали меж сугробами, подвывая и повизгивая. Ни собакам, ни Курсую мороз не страшен. По ночам беглый тойон спал под пологом.
Неделю он двигался благополучно. Но все же Курсую не пришлось бы увидеть Студеного моря, если бы его не нашли чукчи.
Легко скользя на лыжах, четверо чукчей бежали по оленьему следу; они заметили в стороне черное пятно. Пятно нелепо двигалось по сугробу. Чукчи решили, что это медведь, и, бросив олений след, пошли к нему. Они нашли человека.
Двигаясь на четвереньках, человек не придерживался определенного направления, а кружился на одном месте. Видно, он почти ослеп от голода и снега и обезумел. Он даже не видел стоявших около него чукчей.
Чукчи накормили его и привели в свое становище. Курсуй отогрелся в теплой яранге, отоспался и наконец полностью пришел в себя.
Жажда мести снова охватила Курсуя. Лежа на оленьих шкурах во внутреннем пологе яранги, он размахивал руками, представляя себе, как будет душить Попова. Поглощенный мыслями, Курсуй не замечал пары бесцветных раскосых глаз, наблюдавших за ним из-под припухших век. Шаман Атсыргын — его имя означало Скрытный — изучал своего гостя.
Безбородое морщинистое лицо шамана было бесстрастно. Хитрец, имевший большой жизненный опыт, шаман наблюдал за Курсуем и видел, как лицо гостя временами искажалось, выдавая мысли.
Жировые лампы горели, потрескивая и чадя. Они освещали группу полуголых чукчей, сидевших и лежавших под пологом. Над головами людей висел колыхавшийся дым.
Вдруг Атсыргын сказал:
— Ты хочешь убить.
Курсуй вздрогнул и приподнялся. Рот шамана был растянут улыбкой.
— Ты узнал? — спросил пораженный Курсуй.
— Я — шаман, — гордо ответил Атсыргын.
Курсуй долго всматривался в жесткое и хитрое лицо Атсыргына и наконец медленно произнес:
— Ты мне поможешь.
Затем, путаясь и сбиваясь, Курсуй рассказал ему, что, едва море освободится от льда, мимо на больших байдарах пойдут русские за «рыбьим зубом». Они придут, и Атсыргын будет платить ясак русскому царю.
— Их надо убить, — заключил он.
Атсыргын неопределенно покачал головой.
— Кто ты? — спросил он.
Курсуй рассказал о себе, о своем пути к чукчам, о том, как на седьмую ночь пути собаки разорвали мешок и сожрали его запасы.
— Я отбил две рыбы, — сказал он.
Курсуй плохо помнил дальнейшее. Голодные собаки озверели и стали опасны. Курсуй не мог спать. Он убил сначала одну собаку, потом другую. Он ел их и давал есть остальным собакам. Однажды собаки напали на него и едва не загрызли.
Шаман слушал его и кивал головой. Когда же Курсуй замолчал, Атсыргын позвал свою жену Тненеут, жалкую тощую старуху, и приказал ей подать все необходимое для камлания — шаманского гадания.
Находившиеся в яранге чукчи отодвинулись к стенкам внутреннего полога, освободив для шамана «место хозяина» у задней стенки.
Атсыргын приготовился к совершению обряда. Он смочил и настроил бубен, снял меховую рубаху и торбаса, опоясался шаманским поясом, увешанным медвежьими позвонками и костяными фигурками.
Атсыргын велел погасить лампы. Во тьме загремел бубен, и шаман запел первую песню камлания:
Я — большой шаман-хозяин,
Я — шаман длинноволосый!
