Карнавал обреченных - Бирюк Людмила Д. (книги полностью TXT) 📗
– Они сами толком ничего не знают! Говорят, что ее карету ударило ветром о парапет, отчего та опрокинулась в Неву… или ее смыло поднявшейся волной.
– В любом случае, Кирилл, ты должен мужественно принять постигший тебя удар и помнить, что ты все-таки не один на свете. С тобой твои друзья, а главное, у тебя есть маленькая Сероглазка.
При упоминании о дочери глаза Репнина потеплели. Заметив это, Шевалдин встал и заговорил горячо и уверенно:
– У тебя есть для кого жить! Полина подросла и должна получить воспитание, достойное ее титула. Скоро ей будет нужен не только отец, но и верный друг, рыцарь. Насколько я догадываюсь, таким рыцарем для нее может стать Володя. Ты ведь знаешь, что они искренне привязаны друг к другу. Хочешь мой совет?
– Да, Серж…
– Незачем взрослой девочке скучать в Захарово! Вези ее в Петербург! Наш полк скоро переведут на зимние квартиры в столицу, и у Володи появится возможность видеться с Полиной.
– Ты прав! – Репнин ухватился за эту мысль, инстинктивно стараясь хоть немного приглушить нестерпимую душевную боль. – Как я благодарен тебе, Серж, что ты сейчас рядом со мной… Ты, наверно, голоден? Я, болван, даже не покормил тебя.
Шевалдин улыбнулся.
– Буду ужинать только в том случае, если и ты хоть немного поешь вместе со мной.
Не ответив, Репнин подошел к маленькому бюро. На нем лежало нераспечатанное письмо, которое ему вручил привратник. Князь взял его и вдруг смертельно побледнел. На его лбу выступили холодные капли пота.
– Что с тобой, Кирилл? – воскликнул Шевалдин, бросившись к нему.
– Серж… – прошептал Репнин. – Серж, посмотри… Кажется, я схожу с ума.
Сергей взял у него письмо и прочитал надпись на конверте. Это было письмо от Натали. Шевалдин и сам поначалу застыл в оцепенении, но, взглянув на дату отправления, всё понял.
– Кирилл, – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал ровно, – письмо пришло еще третьего дня. Ты не ночевал дома, поэтому не мог знать о нем.
Репнин взял конверт и, волнуясь, вскрыл его.
«Дорогой Кирилл! Я получила твое письмо и с радостью жду нашей встречи. Надеюсь, что отныне мы уже никогда не будем расставаться. С начала лета я живу на даче в Красном Селе, но к твоему приезду непременно буду в Петербурге. Любимый! Еще день или два, и мы сможем обнять друг друга! Какое счастье!..»
Слезы заволокли глаза Кирилла, и он отвел взгляд, держа письмо в дрожащей руке.
– Дорогой брат, – доверительно промолвил император, когда великий князь явился по его вызову. – Я пригласил тебя, чтобы сообщить нечто важное.
Услыхав эти слова, Николай замер и внутренне напрягся. Слава Богу! Наконец-то! Разговор мог быть только об одном… Спокойствие! Ни единым жестом не выдать свою радость…
– Должен признаться, Никс, – продолжал, улыбаясь, Александр Павлович, – что я давно озабочен несправедливостью твоего положения и звания. Чин командира бригады не достоин тебя. Ты, несомненно, заслуживаешь большего.
Николай вытянулся во фрунт. Сейчас… еще мгновение… Как он должен вести себя, когда брат покажет ему манифест о престолонаследии? Притвориться удивленным? Изобразить сожаление по поводу отречения Константина? Почему Александр не просит его присесть и не садится сам? Плохой признак? Нет, пожалуй, хороший. Чтение такого важного документа должно происходить стоя. Ну, скорее! Когда же он, наконец, вытащит из ящика стола свою таинственную шкатулку?
– Так вот, дорогой Никс, сегодня я рад сообщить тебе о том, что назначаю тебя командиром дивизии! Поздравляю и надеюсь, что ты оправдаешь мое доверие.
Николай отшатнулся, словно получил пощечину. Он вдруг почувствовал себя взмыленной лошадью, которую остановили на полном скаку.
– Командир дивизии? – растерянно повторил он. – И это всё?
– Тебе этого мало?
– А как же манифест о престолонаследии?! – не выдержав, выкрикнул Николай.
– Какой еще манифест? – удивился царь.
– Тот, в котором я объявляюсь цесаревичем, ввиду отречения Кости!
Александр Павлович взглянул на брата и несколько мгновений сверлил его глазами. Потом сел за стол и холодно бросил:
– Ничего подобного у меня нет и никогда не было!
– Нет?! – вырвалось у Николая. – А что же тогда в шкатулке?
– О какой шкатулке ты говоришь?
– Той самой, в которой хранится манифест… Почему вы держите в тайне то, что должно быть мне известно?
– Ты сошел с ума, Никс!
Пытаясь успокоиться, Николай прижал руку к груди. Его сердце бешено стучало. Он приблизился к столу и, наклонившись, в отчаянии произнес срывающимся голосом:
– Ваше величество! Отоприте правый нижний ящик вашего стола!
Александр Павлович молча откинулся в кресле. Он явно не предвидел, что дело примет такой оборот, и втайне забавлялся происходящим. Он мог бы сию минуту выгнать наглеца за дверь, но решил подыграть ему. Встав с кресла, он бросил брату связку ключей от письменного стола, а сам отошел в глубь кабинета к тлеющему камину. Дрожащими руками Николай стал поочередно вставлять ключи в замок правого нижнего ящика. Вот, наконец, замок щелкнул, и ящик был выдвинут. Бумаги, обгрызенные перья, сургуч… больше ничего! Великий князь принялся лихорадочно открывать другие ящики, но и там не нашел шкатулки. В отчаянии он поднял глаза на брата. Тот продолжал стоять возле камина, невозмутимо скрестив руки на груди.
Холодный пот выступил на лбу великого князя.
– Простите меня, государь, – чуть слышно произнес он. – Мне нет оправдания. Уповаю на ваше великодушие…
Александр Павлович не сумел сдержать торжествующей улыбки.
– Бог тебе судья! Ступай, братец, восвояси.
Но когда тот ушел, улыбка сбежала с лица императора. «Вот еще один из тех, кто заинтересован в моей смерти, – промелькнуло у него в голове. – И Никс, пожалуй, пострашнее заговорщиков-вольнолюбцев. Тех еще можно задобрить, пообещав реформы. А этому никакие революции не нужны: подсыплет яд в стакан, да и дело с концом. Как же вырваться из сетей? Репнин храбр и предан мне, но слишком прямолинеен. Нет в нем хитрости и изворотливости. Кажется, без помощи Лиз тут не обойтись».
Добравшись, наконец, пешком на Торговую улицу, где стоял родительский дом, Федор понял, что надежды тщетны. Всё живое было уничтожено наводнением. Кругом ни души, только груды мусора и полное разорение. Воздух как будто сгустился. Вокруг стояла жуткая тишина, чувствовался зловещий запах тления. Гигантская волна, обрушившаяся на город, погребла под собой сотни жизней. Кровь стыла в жилах от мертвого безмолвия. Долго искал Федор, но так и не смог найти тела утонувших родителей. Он уж решил было, что их унесла взбесившаяся ненасытная река, как вдруг обнаружил останки родителей на чердаке. Видимо, в последней надежде на спасение, они пытались забраться на крышу, но маленький домишко накрыла волна.
Федор опустился на колени и зарыдал, покачиваясь, сжимая голову руками.
Постепенно стало темнеть… Шагая по щиколотку в воде, Федор стал машинально поднимать размокшие, покрытые речной тиной вещи. Посреди комнаты лежал опрокинутый навзничь дубовый шкаф, похожий на гроб. Федор взглянул на него и побледнел. Руки его опустились. Он вдруг понял, что его жизнь кончена. Ему сорок семь лет, и у него не осталось ничего, ради чего стоило жить. Закоренелый холостяк, он находил радость только в беззаветном служении искусству. У него была великая мечта – сыграть шекспировского Гамлета, но с ней пришлось распрощаться из-за каприза взбалмошной примадонны, которой он чем-то не угодил. Когда он получил отказ режиссера, отчаяние, заполнившее его душу, немного смягчила любовь его дорогих родителей. Отец с матерью посвятили ему всю свою жизнь, отказывали себе во всем ради него. И он решил уйти из театра, чтобы теперь жить ради них. Слава богу, знаний хватало, чтобы получить скромную должность учителя в театральной школе. Он бегло говорил по-французски, знал и другие языки. Мог преподавать риторику, сценическое мастерство.
