Ярое Око (фрагменты) - Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗

– Да семь дён гонять евось, дурака... туды-сюды, як лысого в кулаке, поку сам копыта не бросишь, – глухо гыкнул в рукав Кистень и, поблескивая в сумеречье лихими светлыми глазами, прилип к вожаку: – Нуть, шо, трогаем на «раздел», Плоскиня?

Но тот зыркнул таким взглядом, что варнак только ляскнул зубами и отшатнулся в сторону.

– Я тебе «трону»! «Раздел» ему подавай!.. – Бродник сбил на затылок бобровую шапку; налитые дурной кровью глаза схватили и обожгли всю братию разом. – То, что половецкие псы бежали... то без спору... – прохрипел он. – Назад не сунутся, а вот энти волки? саблезубые – тут бабка надвое чихнула... Вона за теми ярами – ишь, небо огнем взялось, – то стан ихний, как пить дать. Хрен кому оне отдадуть свою лытку говяжью, кровями умытую! Все видели, тугарин тутось не чаи гонял!.. И евось голов зело поубавилось. Чую, браты, нонче оне залижуть раны, а завтре – чуть свет возвертаются. Все подберут бритвоглазые, до зернышка, ей-Бо...

Плоскиня вдруг поймал на себе внимательно прищуренный взгляд Кистеня и насторожился. «Как в степь выйдем, держи его пред собою, волка?», – зарубил он для себя и тут же с лихорадочной радостью выдал:

– А посему времечка на «гы-гы» и «ху-ху» у нас нет, Кистеня... Как нет у нас права и под вражий булат свои буйны головы подставлять. Времени у нас – кукиш! Токмо красный [100] товар урвать из ханского обоза... Стащить к реке, и к бесу! – подале от энтого бережка... Смертью от него прет за версту.

...И снова они хоронились до сроку в перешептывающихся камышах. Кормили до крапивного зуда ненасытное комариное племя. Ждали потемок, с тревогой вглядываясь в багровые вспышки, которыми трепетало небо, отражая пламя татарских костров. Теплый закат сулил погоду. Степь пахла кровью, золой и кизячным дымом.

...Когда окраина неба на востоке отпылала багрянцем и срезанная горбушка месяца скрылась за облаками, Плоскиня вынул из ножен прямой галицкий меч и кивнул своим:

– Двинем, браты.

Им повезло. Ночь выдалась тихой. Накаленная тишь вздрагивала и пугалась, разнося по холмам и оврагам лишь хриплые стоны, мольбы и невнятное бормотание умирающих.

Голодное шакальё, сбившись в кудлатые своры, рыскало среди трупов, грызлось между собою, чавкало человечиной, жадно лакало кровь и злобно рычало, дыбило шерсть, оскалив клыки, когда торжество их пиршества нарушали идущие во тьме мародеры [101] .

До ханского обоза доторкались скоро. Шли прямиком, не сворачивали – прямо по мертвякам, по спинам и головам – боялись не успеть.

...Рылись, лапали наощупь и взваливали на плечи поживу – быстро, но с толком, под зорким оком вожака. Вскоре все четыре лодки были под завязку полны ханским добром: тут тебе и мешки с собольими шубами, и расшитые жемчугом сафьяновые сапоги, и парчовые халаты, и китайские шелка, и оружие с золотой насечкой, и два ларя с самоцветами.

За широкой спиной бродника послышалось шушуканье у разбитой повозки, звяк ножен и торопливые шаги. Хрипатый голос неуверенно просипел:

– Струги полны до краев, Плоскиня! Могёть..?

– Не «могёть»! Ты еще на собачьей мозоли погадай, Гурда, или на свином пятаке! Ежли жадить будем – хапнем лишка... вместе со всем добром на дно канем.

Главарь злобно шикнул на замявшегося Гурду. Потянул ноздрями воздух и, прищурив глаз, процедил:

– Чума на ваши головы... Зажрались! Нам бы ноги свои унести... Чую, изменой преть.

– Эт точно, Плоскиня... Кой-кто зажрался.

Бродник узнал этот глухой, злобный голос. Желваки буграми заходили под щетиной вожака. Мгновенье – и он слышал только тяжелые, будто каменные удары собственного сердца и внутренний голос: «Проворонил, дурак, свое счастье!.. Спину зачем показал?..»

– Брось меч!

Плоскиня в бессильи заскрипел зубами, почувствовав, как острие холодной стали коснулось его оголенной шеи. Надеясь на шальной случай, он нехотя разжал пальцы: тяжелый обоюдоострый меч брякнул у его ног.

– В сторону! Я сказал – в сторону! Пшел!

Плоскиня взял вправо, остановился. Широкие ноздри его зашевелились, взгляд непримиримо скользнул по иуде [102] ...

Бродник видел, как Кистень, не спуская с него ненавидящих глаз, нагнулся и подобрал оружие.

– Ну, вот и все... – клокочущим голосом прошипел он. – Край твой настал, Плоскиня. Теперь мой черед стаю водить. Верно, браты?! А ты сдохнешь здесь, чем худо?..

– Сукин ты пес!.. – Бродник харкнул в лицо изменника. – Врешь, жабёнок! Врешь, чумазлай... Я-ть сдохну – пусть! Давай, руби... Но знай, я ж тебя и на том свете сыщу, мразь ползучая!..

– Но-о-о!.. – как задушенный, захрипел Кистень, замахиваясь мечом.

В следующий миг у виска Плоскини просвистела стрела. Он вздрогнул. Кистень выронил меч, схватившись руками за лицо, зашелся в безумном вое. Из его левого глаза торчал оперённый конец стрелы. Сделав шаг, он рухнул на вытоптанную траву, как мешок с песком.

...За спиной раздались чужеверные крики, и стрелы с жалящим визгом смерти посыпались из темноты.

Вся шатия лишилась рассудка, как только осознала, что попала в ловушку.

Еще четверо «золоторотцев» упали в камыши, исклеванные стрелами. Оставшиеся в живых бросились кто куда... все врозь.

...С этого взмаха судьбы Плоскиня ничего не помнил, кроме застрявшего в горле страха. Татары будто с неба свалились на их головы. Кривая сабля чиркнула его по груди, распоров от плеча до пояса полушубок... Он успел отскочить, рванулся влево, вправо, и тут и там замелькали всадники.

...Из-под копыт монгольского жеребца вырвались ошметья земли и сдавленный стон – по торцу повозки сползло тело Авдея Шелеста с остановившимся взглядом. На лбу его была сине-черная, в половину свеклы, вмятина от удара боевой палицы. Не до конца вытащенный из ножен меч так и остался в его руках.

Бродник, отбив удар, развалил до седла наскочившего на него монгола, ранил другого, кинулся к камышам... В голове, вернее – в судорожно сведенных мышцах, в ногах, не знающих устали, пульсировало и стучало одно желание – бежать.

...Сзади крик: «Ха! Ха-а!» [103] и топот конских копыт. Он перепрыгнул через порубанных дружков, не смея поворотить головы.