Гардемарины, вперед! (1 и 2 части) - Соротокина Нина Матвеевна (лучшие книги .txt) 📗
В Петергофе их вместе с Петром разместили в верхнем дворце, сама же государыня съехала в только что отреставрированный, любимый Петром I дворец Монплезир. Встретиться с Екатериной и Петром Федоровичем она не пожелала. Великая княгиня попробовала огорчиться, потом передумала и принялась за недочитанного и частично, как ей казалось, непонятого Платона, а также за седьмой том «Истории Германии» отца Берра, каноника собора Св. Женевьевы.
Снятие опалы с великокняжеской четы было вызвано тем, что Лесток так ни в чем и не сознался. Не будем давать читателю описания страшной пытки, скажем только, что Лесток перенес ее достойно. Крики были, он и не пытался себя сдерживать, но признание вырвали одно- я невиновен! После дыбы, прижимая к груди изувеченные руки, Лесток без посторонней помощи дошел до камеры.
За отсутствием признания Лестока обвинили лишь в корыстных связях с иностранными послами, все прочие обвинения были отсечены. То страсти кипели вокруг изменника и заговорщика, а то вдруг о нем словно забыли. Движимое и недвижимое имущество Лестока без остатка было отписано ее императорскому величеству. Лесток и супруга его просидели в изолированных камерах под крепким караулом пять лет, а затем были сосланы в Углич.
Дело бывшего лейб-медика и фаворита нашло отклик в Европе, суд над ним называли расправой. Однако следствие было произведено по всем правилам, так сказать по заранее изготовленному трафарету, но нельзя не сознаться, что в какой-то момент в ходе следствия наметился серьезный перелом. Словно вдруг исчезло вдохновение и у судей и у главного организатора этого дела- Бестужева.
По прошествии времени стали говорить о загадочности дела Лестока, мол, осталось в нем много темных пятен, мол, могли бы довести все до конца, но почему-то не сделали этого.
Попытку объяснения подобной загадочности читатель найдет в следующей главе.
23
Когда прошел первый азарт после ареста Лестока и наступили будни- обычная работа Тайной канцелярии с подследственным, в Бестужеве умный человек возобладал над идеалистом. Не получилось сочинить хороший, большой заговор, чтобы разом свернуть шею «формальной потаенной шайке» — всем этим Трубецким, Румянцевым, Санти и Воронцову, особливо вице-канцлеру Воронцову. Во всех шифрованных депешах Финкенштейна Воронцов шел бок о бок с Лестоком, а теперь Смелый сидит перед следователем,а Важный разгуливает на свободе, и разгуливает гоголем.Не отдала государыня Воронцова в руки правосудия. Может, и Лестока ей было трудно отдать,но скрепила сердце, а на Воронцова сил уже и не хватило- размягчилась. Наверняка не обошлось здесь без слез и воплей супруги вице-канцлера Анны Карловны, в девичестве Скавронской, кровной родственницы государыни.
А если он, Бестужев, с этакими козырями на руках даже Воронцова достать не может, то идея заговора о перемене правления, о котором якобы хлопочет молодой двор, тоже уходит в песок.
Примерно такие мысли неторопливо возились в голове канцлера, когда после трудового дня добрался он наконец до своего кабинета, облачился в домашний шлафрок и потребовал бутылку вина. Бокал подали вместительный, как он любил, вино чуть кислило, но было забористо и запах имело приятный.
Но дню этому не суждено было кончиться столь успокоительно и в приятном одиночестве, в доме Алексея Петровича появился неожиданный гость. С великим шумом подъехала карета с гайдуками и пажем-скороходом. Лакею было объявлено, что с канцлером желает иметь беседу князь Иван Матвеевич Черкасский.
Бестужев из окон кабинета увидел парадный экипаж и узнал герб, и хоть упредил челядь, что его ни для кого нет дома, поскольку занят делами государственными, теперь поспешил перехватить слугу, чтобы самому принять именитого гостя. Интуиция подсказала, что визит этот неспроста, и не только для его выгоды, но и для пользы отечеству, позднего визитера надо принять, и принять хорошо.
Давненько они не виделись. То есть на балах изредка возникала внушительная фигура Черкасского, но всегда где-то в отдалении, в соседней зале. В карты князь не играл, в менуэтах по причине возраста и больной ноги не приседал. «Кто ты- друг или враг?»- мысленно спросил Бестужев, следуя за гостем в гостиную. Расселись в креслах, канцлер вежливо осклабился в улыбке. Черкасский достал табакерку,неторопливо вложил в нос понюшку табаку, шумно высморкался.
— Крепок?
— Заборист — подтвердил князь, устроился поудобнее и, вскинув на Бестужева внимательный взгляд, поинтересовался:- Что ж не спрашиваешь, Алексей Петрович, зачем пожаловал?
— Так ведь и сам скажешь, Иван Матвеевич. — Бестужев поправил парик и сложил руки на животе, движения его были неторопливы и полны достоинства.
— А ты постарел… — сказал вдруг князь.
— Да и ты, сударь мой, временем потрепан.
— Не только временем, а еще пытками да острогом. Иль забыл? По твоей вине срок отбывал.
— А вот это есть клевета,- укоризненно произнес Бестужев. — Это навет недоброжелателей. И кабы недоброжелатели эти паскудные метили в меня, то полбеды, но метят они в Россию, чем приносят ей непоправимый урон!
Историки говорят, что Бестужев умел в самых унизительных положениях оставаться величественным и важным,обманывая собеседника, но князь Черкасский явно не принадлежал к этим обманутым.
— Эко ты говоришь-то складно,- рассмеялся он.- Стало быть, если ты подлость сочинишь, то тебя и к ответу призвать нельзя? Вроде бы всю Россию к ответу призываешь?
— Это какую же подлость?- начал Бестужев гневливо, но Черкасский остановил его решительным движением руки.
— России ты служишь… Умно ли, честно ли, это потомки рассудят, но служишь старательно. Но ты еще не Россия, хоть ты ее канцлер. От имени России сподручнее мне говорить, потому что я ее страдалец.
Разговор явно шел не в ту сторону,и Бестужев, дабы не усугублять положения, не стал прерывать гостя. Страдальцы говорливы, стерпим для пользы дела и это.
— Так вот,- продолжал Черкасский,- я смею утверждать, что в деле раскрытия заговора в Смоленске ты, Алексей Петрович, принимал самое активное участие. Мы еще пятнадцать лет назад возжаждали посадить Елизавету Петровну на трон русский, а ты нас всех за это к дыбе привел.
— Это ложь,- не удержался Бестужев.
— Бумагу нашу в Киль к герцогу Голштинскому повез Красный-Милашевич, а ты эту бумагу,в Гамбурге сидя, перехватил и накропал на нас донос… в Петербург. Бирону. Так?
— Это все выдумки Красного-Милошевича.- Как всегда бывало в минуты волнения,канцлер стал заикаться и уж совсем невеличественно брызгать слюной.
— Да полно,Алексей Петрович… Неужели в свой смертный час,ведь придет же он когда-нибудь, ты тоже будешь лгать? Но как уверенно ты защищаешься. Не будь у меня на руках этого твоего доноса, я б тебе и поверил.- Черкасский неожиданно подмигнул канцлеру.
Вот здесь с Алексеем Петровичем и произошла внутренняя метаморфоза, он, что называется, обмер, но виду не показал, только насупился и еще зорче глянул в темные непримиримые глаза Черкасского. Этот врать не будет. Коль говорит,что петиция из Гамбурга у него,то,стало быть, так и есть. Но как она попала к нему? Старый я дурак! Не уничтожить вовремя такую бумагу! Неужели весь похищенный архив прошел через руки князя? Но, может, этот мальчишка-гардемарин продал ему петицию? Среди возвращенных бумаг этого документа как раз и не было. Ладно… Белов в тюрьме и уж теперь оттуда не выйдет. Да скажи же наконец, что ты хочешь, какого черта явился ко мне с подобным разговором? Не томи душу!
— Приятно иметь дело с умным человеком,- удовлетворенно сказал Черкасский. — Я вижу,что ты, Алексей Петрович, все понял. Документ сей я тебе не отдам, он останется в моем тайнике в назидание потомству. Но меня ты не бойся. Я с тобой счеты сводить не хочу и не буду. А пришел я к тебе с просьбой.
Бестужеву хотелось крикнуть: «С какой?» — но он превозмог себя, только подбородок рукой потер, эдак сильно, словно челюсть хотел на место поставить.
