Олимпия Клевская - Дюма Александр (читать книги онлайн бесплатно регистрация txt) 📗

Шанмеле так расчувствовался, что не мог удержаться, чтобы не обнять Олимпию; при этом он ей сказал:

— Я понимаю, сударыня, что с таким талантом, какой у вас был, и с той красотой, что у вас есть, вам дорого стоил отказ от театра, но эта жертва — залог вашего вечного спасения.

Молодые люди с удивлением уставились на Шанмеле.

— Однако, — робко заметил Баньер, — вы забываете, мой дорогой аббат, что моя жена и я, мы оба бедны, а следовательно, нам не обойтись без театра.

— Э, Боже мой! — вскричал Шанмеле. — Разве на свете нет иных способов преуспеть?

— Вспомните, — с улыбкой заметила Олимпия, — что у него уже нет возможности, подобно вам, стать аббатом.

— Мне все-таки кажется, что можно быть актером и честным человеком, господин Шанмеле, — опять заговорил Баньер, — и вы сами, благодарение Создателю, живой тому пример.

— Я этого не отрицаю, — отвечал Шанмеле, — но послушайте меня, мой дорогой Баньер, и да простится мне, что в этом святом месте я позволю себе мирские речи, ибо я буду говорить с вами как простой человек, да что там, как человек, как комедиант, а не как пастырь.

— Говорите, мы вас слушаем, — откликнулся с улыбкой Баньер.

— Что ж! Если воля Господня не превратит театр в место вашей погибели, это случится из-за вас самих.

— Я вас не понимаю, — сказал Баньер, который, напротив, даже слишком хорошо понял, куда клонит аббат, и заранее содрогнулся, чувствуя, какую болезненную струну тот собирается задеть.

— Да, из-за вас самих, — продолжал Шанмеле, — потому что вам придется сверх меры страдать, видя, как вашу жену с ее талантом и очарованием без конца превозносят, как ей льстят, как ее домогаются… Олимпия встрепенулась.

— Э, Боже правый! — не унимался аббат. — Я вовсе не говорю, что добродетель и любовь госпожи Баньер, ее благородный характер не победят всех этих соблазнов, однако…

— Однако? — повторил, обеспокоившись, Баньер.

— Ну, договаривайте, мой дорогой аббат, — сказала Олимпия.

— О, вы и так все поняли, сударыня, — возразил Шанмеле, — мне нет нужды договаривать. Вы знаете, что те, кому не удается честными путями добиться милостей актрисы, подчас прибегают к силе и вероломству.

— Вы говорите о некоем знатном вельможе, не правда ли, мой милый аббат? — хмуря брови, спросил Баньер.

— Сударь, — произнесла Олимпия мягко, но тем не менее серьезно, — не судите об отсутствующих дурно.

— Увы! — вздохнул Баньер. — Когда задето тщеславие, и лучшим из людей случается поддаться злым побуждениям.

— Стало быть, я прав, — заметил Шанмеле. — Так вот, позвольте уж мне на минутку вмешаться в ваши дела, поспорить с вами о цифрах, доказать вам…

— Здесь? — улыбаясь, спросила Олимпия.

— Нет, давайте покинем это святилище, — предложил Шанмеле, потому что Олимпия уже взяла его за одну руку, а Баньер сжимал другую. — Пойдемте в маленькую залу дома священника и поблагодарим этого превосходного человека, который сегодня ночью согласился уступить мне свое место, чтобы дать мне право сделать вас счастливыми навеки.

— Подождите! — остановила его Олимпия. — Позвольте мне, прежде чем я уйду отсюда, бросить в кружку для сбора пожертвований этот дар вашим беднякам от нашего счастья.

— Одну минуту! — закричал Шанмеле, удерживая маленькую ручку, в которой блеснул двойной луидор.

— Почему? — удивилась Олимпия.

— Потому что бедняки беднякам рознь, — сказал Шанмеле. — Идемте в нижнюю залу, там и поговорим.

Он повел их за собой, отослав юного служку, которому сунул в ладонь монету; потом он запер за ними дверь, соединявшую дом с церковью, и, усадив молодую чету друг против друга на два дубовых, лоснящихся от времени табурета, взял новобрачных за руки.

— Ну вот, — промолвил он, — теперь, когда мы дома, я вам скажу кое-что, и поверьте, у меня есть причины, чтобы это вам сказать. Давайте сосчитаем ваши богатства. Это я предлагаю только вам, сударыня; что же касается богатств Баньера, то они мне известны.

— Да, это те самые десять экю, которые я вам должен, — подхватил Баньер, улыбаясь достойному комедианту.

— Потому-то я и говорю, — продолжал Шанмеле, — что обращаюсь только к мадемуазель де Клев.

— Сударь и дорогой друг, — сказала Олимпия, — у меня драгоценностей луидоров на сто и еще примерно на двести — нарядов, белья и мебели, которую можно продать.

— Вы продадите все это?

— Конечно.

— А зачем?

— Потому что мы, мой муж и я, не собираемся оставаться в Париже, здесь мы слишком на виду, это рискованно, да и жизнь здесь чересчур дорога.

— Стало быть, вы уезжаете…

— В Лион, где мое имя пользуется успехом; в Лион, возможности которого мне известны; в Лион, где я, если буду играть, смогу жить вполне прилично, не имея нужды быть актрисой нигде, кроме как на подмостках.

— Чтобы доехать до Лиона, вы истратите по десять луидоров каждый.

— Примерно так.

— Это уже двадцать луидоров.

— Да.

— Вот ваша казна уже и подтаяла. А это не все. Погодите. Как только вы приедете в Лион, вам придется месяца два ждать ангажемента, и это время надо прожить.

— Что ж! С двумя сотнями ливров в месяц, мой дорогой аббат, мы как-нибудь выкрутимся, — заявил Баньер.

— Ох, нет, госпоже Олимпии даже одной не прожить на такую сумму, — вздохнул Шанмеле. — Она и сама это подтвердит.

— Олимпия Клевская не смогла бы, — возразила молодая женщина, — но госпожа Баньер сумеет сделать многое из того, с чем не справлялась мадемуазель де Клев.

— Вот как раз этого необходимо избежать, — запротестовал Шанмеле. — Напротив, госпожа Баньер должна быть счастливее Олимпии Клевской, иначе наша общая цель не будет достигнута.

— Да, но мы ее достигнем, если оба станем играть на сцене, — сказал Баньер. — Олимпия может заработать шесть тысяч ливров, она ведь такая талантливая. Я буду зарабатывать от тысячи двухсот до тысячи пятисот. Знаю, что и это мне будут платить ради нее, но, в конце концов, заплатят же; с этой суммой мы будем счастливы, каждый сможет тратить столько, сколько получает: она — шесть тысяч ливров, я — тысячу пятьсот.

— В браке все поровну, — заметила Олимпия.

— Так вот, наперекор всем этим доводам, наперекор этой взаимной любви и обоюдной преданности я настоятельно прошу вас не возвращаться в театр.

— Тогда мы умрем с голоду, друг мой, — напомнила Олимпия, — и, позвольте вам заметить, Богу будет не так уж приятно видеть, как два существа, соединенные святыми узами, чтущие и прославляющие его самой своей любовью, которая ныне очищена браком, умирают голодной смертью, губя свою жизнь в этом мире, чтобы обеспечить себе спасение в том.

— Нет, — отвечал Шанмеле. — Именно потому, что Господу не будет приятно такое видеть, он — заметьте это, любезный друг, — всегда пошлет помощь тем, кто умирает или готовится умереть с голоду; Бог не отказывает в помощи, когда она заслужена, а часто и тогда, когда не заслужена.

— О! — с сомнением покачал головой Баньер.

— Господь очень добр, — с тем же выражением сказала Олимпия, — но ведь сказано: «Помоги себе сам, тогда и Бог тебе поможет».

— Но в конце концов, — вскричал Шанмеле, казалось, побежденный этой ссылкой на авторитет священной книги, — разве вы не возблагодарили бы Господа, если бы он послал вам средство спасти свои души, живя счастливо, бок о бок, рука в руке, как в эту минуту, и ожидая, когда Баньеру подвернется достойное место, которого не может не найти такой образованный человек, или пока не случится одно из тех событий, что изменяют лик судьбы?

— Дорогой господин де Шанмеле, — вздохнула молодая женщина, — мы и впрямь были бы счастливы, мы бы действительно возблагодарили Всевышнего, но где же такое средство? Поверьте мне: соединив, вот как сейчас, наши четыре руки и застыв в блаженной мечтательности, мы ни на шаг не приблизимся к тому обеспеченному существованию, что вы нам обещаете.

— Кто знает? — произнес Шанмеле.

— Ох, господин аббат, мне известно, что в любви Господней много сокровищ, но это сокровища не из числа бренных. Такие если где-нибудь и встречаются, то на земле. Можно найти жемчужину в устричной раковине, кошелек на большой дороге, наследство у нотариуса в ящике стола; но за пределами мира сего бедным влюбленным не найти материального пропитания, милый господин де Шанмеле, а если вы спросите Баньера, он вам скажет, что расположен прожить в материальном мире как можно дольше.