Зори над Русью - Рапов Михаил Александрович (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗

«Надо уходить!»

Но тут Семен увидел пешего русского воина. Прикрывшись щитом, изнемогая, он еле отбивал удары трех конных татар. Семен кинулся на помощь. Не успел. Воин упал, татары ускакали куда–то в сторону. Подбежав, Мелик не поверил своим глазам.

— Дмитрий Иванович!

Припал ухом к груди, услышал слабое трепыхание сердца, поднялся, озираясь. Вытащить князя из сечи нечего и думать: татарская лава совсем близко. Рядом шелестела молодая березка, чудом устоявшая во вражьем потоке. Несколькими ударами меча Семен подрубил ее и, повалив, густой вершиной накрыл князя. В следующий миг налетели татары. Семен подхватил с земли копье, достал им передового ордынца, отскочил, мечом сбил другого, но где устоять пешему перед конной лавой! Татарская сабля рассекла кольчужную бармицу шлема и панцирь на плече.

Семен упал.

Упала стрела жизни Семеновой, о которой когда–то еще в Новгороде Нижнем сказал Юрий Хромый. Нет, не красное слово Юрия вспомнил Семен, — о Насте своей, о Ванюшке вздохнул последним вздохом.

А Ваня в этот час с вершины дуба глядел, как тает полк Левой руки, как врубаются в него татары.

Снизу донесся вопрос Боброка:

— Ну как там?

— Не устоит полк!.. — Ваня проглотил комок, подступивший к горлу. — Не устоит! Пятеро на одного нашего!

— Пора! — твердил Владимир Андреевич.

— Рано, княже, рано! — сурово резал Боброк.

— Да пойми ты: наши гибнут, а мы стоим… — задыхался Владимир.

— На то битва, а нам рано!

За спиной громкий шепот:

— И пошто Митрий Иванович над нами такого идола поставил?

Слышит Боброк, нет ли — понимай как знаешь. Молчит, только брови насупил. А голоса все злее, все больше их. Уже не в спину, в лицо кричат:

— Оробел Боброк!

— А был лихой воевода!

— В том и беда, што был, а ныне…

— Ну как? — в который раз кричал Владимир дозорам.

Сверху, с дубов, неслось:

— Видно худо. Пыль…

— Беда, беда лютая!

Боброк наконец не стерпел, прикрикнул:

— Будет вам! Кто вы — ратники аль свиньи супоросные, что так голосите!

— Как не голосить, Митрий Михайлович, глядеть индо страшно.

— Ведь прорвут они, прорвут полк Левой руки! — Владимир уже не говорил, кричал.

— Прорвут, — соглашался Боброк, — того и дожидаюсь. Вспомни: позади Запасный полк стоит. Дмитрий Ольгердович, чаю, его уже налево сдвинул. Он и примет удар.

— А мы?

— А мы в свой черед!

Боброк хотел еще что–то сказать, но сверху закричали:

— Прорвали вороги полк! Прорвали! Рубят!

Боброк, вслушиваясь в нарастающий, злорадный рев орд, ринувшихся в прорыв, медленно вытаскивал меч. Поглядывая вокруг, он сказал:

— Тут надо старому помолодеть, а молодому чести добыть да силу плеч своих испытать…

Меч Боброка остановился, наполовину вынутый из ножен.

— Что ж медлишь?

Боброк перекатил взгляд на Владимира, усмехнулся.

— Хочу поболе зверья сетью накрыть. Слышишь: все новые орды в прорыв лезут… Ну вот!.. — Боброк на мгновение замолк, вслушиваясь, потом рванул меч и крикнул в полную силу:

— Наш час настал, братья!

Ваня видел, как плеснула приречная дубрава сталью, как закрутилась смятая ударом орда. Потом, обдирая о сучья лицо и руки, он кинулся вниз к коню, в битву.

Яростно отбивались ордынцы, но не устояли и не могли устоять перед внезапным натиском свежих, истомившихся в бездействии сил. Сорок тысяч мечей врубились в орду, прижали ее к Большому полку, рубили, рубили, рубили.

Мамай чувствовал: подкашиваются ноги. Сперва плечом прислонился, потом щекой, лицом прижался к шее своей лошади, окостенел, вцепившись в гриву. А грохот битвы близится, близится. Бегут орды! Бегут!

В ушах завяз срывающийся шепот Хизра:

— Солнце Орды померкло! Померкло!..

Мамай стряхнул наконец оцепенение, закричал, чтоб встречали русских в обозах. В последний раз с Красного холма взвыла труба, битва закипела здесь, рядом, в гуще возов.

Но Мамай вдруг понял, что и здесь не остановить напора, что нет больше у орды ни сил, ни мужества. Вопя без смысла, без слов, он кинулся животом на седло, погнал лошадь прочь, за ним кинулись мурзы, и лишь Хизр по–стариковски топтался, с трудом удерживая испуганно рвущуюся кобылу. Так и не успел Хизр сесть на седло — русские конники взлетели на вершину холма. Хизр выпустил повод, метнулся в сторону и попал под копыта коня, на котором сидел Ваня Мелик. Тяжелый удар подковы оборвал жизнь одного из злейших врагов Руси — «святого» и «бессмертного» Хизра.

Не знал Ваня, что татарин, в ужасе закрывший голову руками под занесенным над ним мечом, был мурза Ахмед, двадцать лет тому назад похитивший его мать. Как и других ордынцев, Ваня рубанул его и, не оглядываясь, поскакал дальше.

Нет, не только для лихой сечи оказался годен князь Владимир. По его приказу пели трубы, и все, кто мог сидеть на седле, устремлялись следом за ордой рубить бегущих.

В пыльную багровую мглу садилось солнце. Стихло Куликово поле, только стоны, стоны повсюду. Тысячи и тысячи лежали мертвыми, а Фома все еще был жив. Трудно умирать, когда в груди бьется богатырское сердце, бьется даже тогда, когда почти не осталось крови в теле, когда сил хватило лишь на то, чтобы поднять веки.

Издалека серебряным голосом поет труба. Издалека летят крики:

— Победа! Победа!

Наше, русское слово. Наша, русская победа! Фома облегченно вздохнул. За эту победу лег он на Куликовом поле, лег, не поднимется, не засмеется и сильным мира сего не надерзит. Трижды скидывал он с себя рабство — смерть не скинешь. Смерть надавила на веки, закрыла глаза, выпила силы…

Сколько еще сынов твоих, Русь, полегло здесь — за Доном, за речкой Непрядвой, на поле Куликовом! А труба поет и поет над живыми и павшими:

— Победа! Победа Руси!

30. ВЕЧЕР НА ПОЛЕ КУЛИКОВОМ

Темно–красный бархат великокняжеского стяга горел багрецом в лучах заходящего солнца, а в тени казался совсем черным. Под огромное рассеченное, разорванное во многих местах полотнище стяга стал князь Владимир. Загремели трубы, собирая рассеянные рати. Замотанные кровавыми тряпицами, в иссеченных доспехах отовсюду шли воины, шли не прямиком, а пробираясь между грудами тел. Мало кто остался цел, кто не нес раны, но не о ранах думали люди. Думали другое:

«Побита Орда!»

«За Батыево разорение расквитались!»

«За горе, за слезы, за дани…»

«Побита Орда!»

Перекликая стоны, нарастали крики:

— Слава!

— Слава!

— Слава!

Кто–то помянул Мстислава Удалого. [302]Его сразу горячо, зло обругали:

— У тя на плечах голова аль кочан капустный? Сказал тоже!

— Не дай бог удали Мстиславовой!

— Мстислав на реке Калке себе славы искал, потому и побили его татары.

— На Калке начало руских бед лежит, и поминать Мстислава на поле Куликовом к чему!

— Не Удалым, а Храбрым Владимира Серпуховского надо звать!

— Истинно! Храбрым!

— Во главе Засадного полка рубился, Засадный полк орду сокрушил!

— Слава!

— Храбрым его звать!

— Хоробрым!

Но сейчас Владимиру было не до славы.

— Кто видел брата? Где Дмитрий Иванович? — спрашивал он.

Ответа не было.

По всему полю виднелись люди, искавшие своих близких. Владимир приказал:

— Пусть ищут Дмитрия Ивановича, пусть все смотрят… — Надо было договорить: «Пусть смотрят, где брат лежит», — но сил у Владимира не хватило сказать эти слова.

Совсем близко от стяга, разбирая тела убитых, Юрка Сапожник да Васюка Сухоборец увидали золоченый шлем, алый плащ. Юрка тронул ладонью грудь, в которой торчала стрела.

— Жив? — шепотом спросил Васюка.

— Какое! Похолодел.

— Зови.