Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую - Лихоталь Тамара Васильевна
Купец, узнав большого боярина, бросился показывать товар: червленое серебряное блюдо, рога, оправленные в серебро, по которому тоже шел тонкий черный узор. Рога были обычные, турьи. Добрыня не раз стрелял таких туров в своей вотчине. И теперь он усмехнулся про себя, подумав, что, наверное, и этих туров подбили где-нибудь на Русской земле, потому что туры водятся, как известно, только на Руси да еще в лесах ляшского короля. Скорей всего, так и было. Тура убили, и вот такой же тароватый купец повёз рога за море к тамошним мастерам, а теперь привезли их назад. Небось свой же холоп, если показать ему такой рог, сделает не хуже. Мало ли на Руси умельцев! Да вот недосуг заняться искусными делами. Не до жиру, быть бы живу. Купец заломил за украшения втридорога. Плакался — скоро и вовсе никто не отважится ездить через степь. Чего доброго, не только товару лишишься, но и самой жизни. Сколько купцов-молодцов сложили свои головы в пути. По всей степи гниют их неприбранные, неоплаканные кости. А те, кто уцелел, льют горькие слезы в неволе у степняков или же проданы в рабство. Кому охота так рисковать?
Добрыня, отогнав неотступные думы, радушно улыбался гостю. Пусть этот византийский поп делает свое дело. Пусть навсегда останется добрым другом не только этого терема — всего огромного дома, имя которому Русь. Доверенный слуга, склонясь над хозяйским ухом, что-то прошептал. Добрыня кивнул, так, между прочим. Снова с вниманием и улыбкой повернулся к гостю, продолжая беседу.
Наконец гость поднялся. Был он не по годам строен и прям, сух в кости. Но даже вставши во весь свой высокий рост, рядом с Добрыней выглядывал дробненьким. Хозяин учтиво проводил гостя до крыльца. Смотрел, улыбаясь, пока подсаженный слугами в возок новый митрополит не тронулся со двора. Потом взбежал по ступеням, торопливо прошел в горницу, где навстречу ему поднялся узколицый, тонкий станом юноша с нежным девичьим румянцем на щеках и длинными, бросающими тень ресницами. Он привез вести о делах новгородских.
Новгород… Город, с которым столько связано. Там начал когда-то княжить малолетка Владимир. Может, потому и согласился тогда великий и богатый Новгород, оспаривавший первенство у стольного Киева, принять князем сына холопки, чтобы чувствовать себя вольнее и свободнее.
Добрыня сумел поладить с новгородцами, так что не было ни обиды городу, ни урона княжеской чести. Там, опекаемый своим вуем, рос и креп будущий Великий князь, постепенно входя в силу.
Добрыня уважал новгородцев за вольный нрав, деловитость и особую напористую сноровку в работе. Не зря спесивое боярство стольного прозвало новгородцев плотниками. Смеялись — дескать, приходите нам хоромы строить. Но при всей своей любви к новгородцам, знал Добрыня и другое: невзнузданный конь несет всадника куда хочет. Не успеешь охнуть — скинет, полетишь вверх тормашками. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Надобно крепко держать вожжи. Вольный Новгород желал воли, своей, отдельной от Руси. И потакал этому не кто иной, как посаженный там отцом на княжение родной сын Владимира. И он, Добрыня, должен быть, как прежде, искусен и хитер в этой игре. Одно он знает нерушимо: Русь должна оставаться единой, а поэтому должен у неё быть один бог и один князь. Не взыщи, друг молодости моей, вольный Новгород. Русь — превыше всего. В таком деле нет ни друга, ни сына. Прозеваешь, и под удалыми плотницкими топорами полетят не щепки — головы. Снова польется русская кровь. И не в битвах с погаными — в сваре между собой.
Добрыня исподволь взглянул на гонца. Тот, молвив доверенное, глядел из-под длинных ресниц спокойно и непроницаемо. Будто передав тайные слова, тотчас забыл о них, навсегда, напрочь.
— Как тебя зовут? — спросил боярин. — Откуда ты сам? Новгородский?
— Нет, из Ростова, — отвечал гонец. — Попович я. Батюшка там служит в церкви. А зовут меня Алёшей.
Так встретились впервые Добрыня с Алёшей. На этом мне хотелось закончить рассказ о Добрыне и вместе с вами разузнать, куда подевался Илюша, почему он до сих пор не прибыл к Великому князю Владимиру. Но день Добрыни ещё не окончился. Боярин только собирался идти отдыхать, как в ворота, несмотря на поздний час, громко застучали, разбудив уже начавший засыпать дом. Челядин спешно провел к боярину уже второго за сегодняшний день гонца.
Весть, привезенная этим гонцом, была не менее тревожна, чем предыдущая. Орды степняков печенегов вторглись на Русскую землю. Они всегда так: налетят, разграбят и сожгут дома, перебьют или уведут в полон жителей. Захватив добычу, ускачут. Но на этот раз, по сведениям, которые привез гонец, степняков было — несметная сила. И двигались они все дальше и дальше.
Добрыня, отпустив гонца, кликнул доверенного челядина, велел седлать коня. Сейчас, не мешкая, надо скакать на княжеское подворье, собирать, готовить в поход дружину. С рассветом двинуться в путь.
В большой парадной гриднице, где по бревенчатым стенам висели мечи и копья, сверкающие серебром сабли и кованые, украшенные медными бляхами щиты, Добрыня остановился, в раздумье разглядывая оружие. Все это было добыто в бою у поверженного врага или преподнесено в дар в знак покорности или дружбы. Постояв немного, Добрыня снял со стены тяжелый меч с узорчатым клинком и отделанной драгоценными каменьями рукояткой. Это был подарок киевлян, и на клинке стоял знак знаменитого киевского оружейного мастера, и, вилась меж узоров надпись: «Делал Братила».
Когда Добрыня уже в кольчуге и латах вышел из гридницы, в обеденной горнице, несмотря на поздний час, его ждала вся семья — и мать, и жена, и дети, и домочадцы. Крепко обвила белыми руками мужнину шею красавица Настасья. И потом, уже когда Добрыня ускакал вместе со своим челядином, прижав к себе детей, ещё долго сидела, глотая слёзы. Но у матери Добрыни, старухи Офимьи, глаза были сухи. Казалось, она не чувствовала, не понимала, что сын ушел на жёстокую сечу, на смертный бой.
Нет, Офимья всё понимала. Да и как могла она не понимать: в бою с врагами сложил голову её муж Мал, оставив её многодетной вдовой, В диком поле, неизвестно где лежат и выращенные ею сыновья. Но Добрыня… Когда самый её любимый сын Добрыня в кольчуге и латах ехал впереди дружины под развевающимися знаменами, она неотрывно смотрела горячечными глазами на закованных в металл всадников, на одномастных, голова к голове идущих коней, смотрела и верила: её последний сын, её Добрыня, и в этот раз вернётся домой с победой.
4
Итак, мы познакомились с Ильей Муромцем — крестьянским сыном из села Карачарово. Знаем, как он тяжко и долго болел, а выздоровев, решил ехать в Киев на службу к князю Владимиру. Познакомились мы и с сыном ростовского священника Алешей. Не оправдал молодой попович надежд своего отца, батюшки Федора. Хоть и рос он при монастыре, учился в монастырской школе, но в попы не пошел. Тоже ускакал в Киев с важным поручением к Добрыне.
И у самого Добрыни мы побывали в Киеве, в его богатом тереме. Был Добрыня смердом, сыном бедного крестьянина, стал большим боярином, первым советником князя, хитрым дипломатом, смелым и искусным полководцем. Много забот на его плечах, а мысли все об одном — оберегать родную Русскую землю.
А теперь, прежде чем начать новую главу, я хочу немного поговорить с вами о самой книге. Что это? Пересказ былин? Нет. Былины в пересказе не нуждаются. Они прожили большую долгую жизнь и будут жить дальше такими, как сложил их народ. Тогда, может быть, это научная работа историка или фольклориста? Открытие новых сюжетов или вариантов былин? Тоже нет. Былины известные.
Я не переводчик, перекладывающий былины на современный язык, не историк, не фольклорист. Я, как и вы, — читатель, читатель былин. Впервые я читала былины, как и все вы, в детстве. И даже наизусть заучивала. Не знаю, как вам, а мне, по правде говоря, когда я читала былины, становилось скучно. Прочитаешь немного: «Ох ты гой еси, добрый молодец… Ох ты гой еси, мой богатырский конь…» — и тебя словно укачивает медленный тягучий ритм. И только потом уже, когда сын мой подрос настолько, что взял в руки сборник былин, я стала перечитывать вместе с ним про исцеление Ильи Муромца, про Илью и Соловья-разбойника, про Добрыню и Алёшу Поповича, про Илюшину ссору с князем и вдруг… Вдруг они для меня ожили — и Илья, и Алёша, и Добрыня…
