Гуарани - де Аленкар Жозе (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Из уважения к матери девушка замолчала и не произнесла больше ни слова, а потом, улучив минуту, когда дона Лауриана отвернулась от нее, чтобы выслушать Изабелл, знаками стала просить сестру, чтобы та молчала.
Но Изабелл сделала вид, что ничего не видит, и продолжала:
— Сесилия купалась, а я сидела на берегу. Спустя некоторое время я увидела вдали Пери; он перепрыгивал с ветки на ветку. Вдруг он скрылся, и тут же стрела упала в двух шагах от Сесилии.
— Нет, вы слышите, сеньор Марис! — воскликнула дона Лауриана. — Вы слышите, что этот дьявол вытворяет!
— В ту же минуту, — продолжала Изабелл, — мы услыхали два выстрела из пистолета, которые напугали нас еще больше, потому что стреляли явно в нас.
— Господи боже мой! Это же просто чудовищно! Но кто мог дать этому олуху пистолеты?
— Я, маменька, — робко ответила Сесилия.
— Тебе больше пристало держать в руках четки. Счастье еще, что этими пистолетами… О, господи! Прости меня!
Хотя дон Антонио и стоял на некотором расстоянии от них, он явственно слышал слова Изабелл. Лицо его сразу помрачнело.
Он сделал едва заметный знак Сесилии и отошел с ней в сторону, как бы собираясь прогуляться по площадке.
— Все это было действительно так, как говорит Изабелл?
— Да, отец, но я уверена, что у Пери не было никакого дурного намерения.
— Как бы то ни было, — заметил фидалго, — это может повториться. К тому же твоя мать очень этим напугана. Пожалуй, и в самом деле лучше, если он оставит нас и уйдет.
— Это будет для него таким горем!
— И для меня, да и для тебя тоже; мы оба ему признательны. Но мы не забудем его заслуг. Я сумею отблагодарить его от нас обоих; предоставь это мне.
— Хорошо, отец, — воскликнула девушка, глядя на него полными восторга глазами. — Вы знаете, что такое благородные чувства.
— Как и ты, милая Сесилия! — отвечал фидалго, нежно гладя ее по голове.
— Ведь это вы научили меня всему хорошему; во мне бьется ваше сердце.
Дон Антонио обнял дочь.
— Ах, у меня есть к вам просьба!
— Говори. Ты давно уже меня ни о чем не просила, я даже начал огорчаться.
— Прикажите сделать чучело из этого зверя. Хорошо?
— Раз ты этого хочешь…
— На память о Пери.
— И для тебя и для меня лучшая память о нем — ты сама. Если бы не он, разве бы я мог сейчас тебя обнимать?
— Только я подумаю, что он уйдет от нас, мне плакать хочется.
— Не удивительно, дитя мое, слезы — это бальзам, который господь дал женщине, ибо она слаба; мужчине в нем отказано, ибо мужчина силен.
Фидалго оставил дочь и подошел к двери, около которой в это время стояли его жена, Изабелл и Айрес Гомес.
— Что же вы решили, сеньор Антонио? — спросила его жена.
— Я решил исполнить ваше желание. Так и вам будет спокойнее, и мне легче. Сегодня или завтра Пери покинет этот дом. Но пока он здесь, я не хочу, — сказал он, слегка подчеркнув слово «я», — чтобы он услыхал от вас хоть одно грубое слово. Пери уходит из этого дома, потому что я его об этом прошу, а не потому, что кто-то другой его выгоняет. Вы меня поняли?
Дона Лауриана, почувствовав, сколько энергии и решимости было в интонации, с которой фидалго произнес эти самые обычные слова, кивнула головой.
— Я беру на себя поговорить с Пери! Передайте ему, Адрес Гомес, чтобы он зашел ко мне.
Эскудейро поклонился. Фидалго, который собрался было уже уходить, вдруг вернулся.
— Ах да, совсем забыл. Велите сделать чучело из этого великолепного зверя, я хочу, чтобы у нас осталась память о Пери. Пусть это чучело поставят у меня в кабинете.
Дона Лауриана содрогнулась от отвращения, но постаралась скрыть свое чувство.
— И к тому же жена моя привыкнет к виду этого зверя и не будет так бояться ягуаров.
Дон Антонио удалился.
Теперь его супруга могла привести в порядок волосы и заняться праздничной прической: она одержала большую победу.
Пери в конце концов будет изгнан из этого дома, где — она была в этом убеждена — ему вовсе не следовало и появляться.
Сесилия между тем после разговора с отцом направилась в сад. Тут она столкнулась с Алваро. Задумчивый и озабоченный, он расхаживал взад и вперед.
— Дона Сесилия! — воскликнул молодой человек.
— Оставьте меня, сеньор Алваро, — ответила Сесилия, даже не остановившись.
— Чем же я вас обидел, что вы так со мной суровы?
— Простите меня, мне тяжко. Вы ничем меня не обидели.
— Я совершил проступок…
— Проступок? — удивленно спросила девушка.
— Да, — ответил кавальейро, опуская глаза.
— О каком проступке вы говорите, сеньор Алваро?
— Я ослушался вас.
— О, это непростительно! — сказала девушка, слегка улыбнувшись.
— Не смейтесь надо мной, дона Сесилия! Если бы вы только знали, как меня это мучит! Я тысячу раз уже раскаивался в том, что совершил, и все-таки чувствую, что способен повторить то же самое.
— Сеньор Алваро, вы совсем забыли, что я не знаю, о чем идет речь. Какое непослушание?
— Помните, вы вчера велели мне приберечь одну вещь, которую…
— Да! — оборвала его девушка, покраснев. — Вещь, которая…
— Которая принадлежит вам и которую, вопреки вашей воле, я вам вернул.
— Как так вернули? Ничего не понимаю.
— О, простите меня! Я поступил дерзко! Но…
— Но я просто ничего не могу понять! — воскликнула девушка, начиная терять терпение.
Алваро превозмог наконец свою робость и в нескольких словах рассказал о том, что он сделал прошлой ночью.
Сесилия слегка нахмурилась.
— Сеньор Алваро, — сказала она с упреком, — вы поступили дурно, очень дурно. Пусть, по крайней мере, никто об этом не знает.
— Клянусь честью!
— Этого мало. Вы должны взять обратно то, что вы туда положили. Я не стану открывать окна, пока там будет лежать вещь, принять которую я могла бы только от отца и к которой я даже не вправе прикоснуться.
— Сеньора! — пробормотал удрученный молодой человек, побледнев.
Сесилия подняла глаза. Она увидела на лице Алваро столько горя и отчаяния, что сердце ее смягчилось.
— Не корите меня тем, что произошло, — сказала она кротко, — во всем виноваты вы сами.
— Я знаю и ни на что не жалуюсь.
— Поймите, не могу я принять этого подарка. Потому-то я и просила вас сохранить его на память.
— О! Теперь я буду его хранить: он поможет мне искупить мою вину и всегда будет напоминать о ней.
— Это будет печальное воспоминание.
— А могут ли у меня быть радостные?
— Кто знает! — сказала Сесилия, вынимая из своих белокурых волос цветок жасмина. — Надежда так окрыляет!
Отвернувшись, чтобы Алваро не заметил, как она покраснела, Сесилия увидела Изабелл, которая пожирала их обоих горящими глазами. От неожиданности она вскрикнула и убежала в сад. Алваро поймал на лету жасмин, выпавший из ее рук, и поцеловал его, — он был уверен, что в эту минуту его никто не видит. Когда взгляд его упал на Изабелл, он так смутился, что уронил цветок, сам того не заметив.
Изабелл подняла жасмин и, протягивая его Алваро, сказала с какой-то особенной интонацией:
— Вам возвращается еще и это!
Алваро побледнел.
Дрожа от волнения, Изабелл прошла мимо и направилась в комнату сестры. Не успела она открыть дверь, как лицо Сесилии залилось краской. Она не решалась взглянуть на сестру, смущенная тем, что та слышала весь ее разговор с Алваро. В первый раз в жизни девушка почувствовала, что ее чистой любви хочется спрятаться от посторонних глаз.
Изабелл, которую какое-то непреодолимое чувство влекло в комнату Сесилии, войдя туда, сразу же пожалела об этом. Волнение ее было так велико, что она боялась себя выдать. Прислонившись к кровати, она стояла напротив сестры, опустив глаза, и молчала.
Так прошло несколько минут. Потом девушки почти в одно и то же время подняли голову и взглянули на окно; взгляды их встретились, и обе еще больше покраснели.
В Сесилии заговорила гордость. У этой веселой шалуньи где-то в глубине сердца таилась унаследованная от отца сила характера. И она почувствовала себя оскорбленной тем, что ей приходится перед кем-то краснеть, как будто она совершила недостойный поступок.
