Графиня де Монсоро (ил. Мориса Лелуара) - Дюма Александр (книги полностью .TXT) 📗

— Шико, ты забываешь, что люди, о которых ты говоришь, мои друзья, мои единственные друзья.

— Хочешь проиграть мне тысячу экю, о мой король? — сказал Шико.

— Ну!

— Ты поставишь на то, что эти люди сохранят тебе верность при любом испытании, а я — на то, что трое из четырех будут принадлежать мне душой и телом уже к завтрашнему вечеру.

Уверенность, с которой говорил Шико, заставила короля, в свою очередь, задуматься. Он ничего не ответил.

— Ага, — сказал Шико, — теперь и ты призадумался, теперь и ты подпер кулачком свою прелестную щечку. А ты башковитее, чем я думал, сын мой, вот ты уже и почуял, где правда.

— Ну так что же ты мне советуешь?

— Мой король, я советую тебе ждать. В этом слове заключена половина мудрости царя Соломона. [157] Если к тебе прибудет посол, делай приятное лицо, если никто не прибудет, делай что хочешь, но, во всяком случае, будь признателен за это своему брату, которого не стоит, поверь мне, приносить в жертву твоим бездельникам. Какого черта! Он большой мерзавец, я знаю, но он Валуа. Убей его, если тебе это нужно, но, ради чести имени, не позорь его, с этим он и сам вполне успешно справляется.

— Ты прав, Шико.

— Вот еще один урок, которым ты мне обязан. Счастье твое, что мы не считаем. А теперь отпусти меня спать. Генрих. Восемь дней тому назад я был вынужден спаивать одного монаха, а когда мне приходится заниматься такими упражнениями, я потом целую неделю пьян.

— Монаха? Не тот ли это достойный брат из монастыря Святой Женевьевы, о котором ты мне уже говорил?

— Тот самый. Ты еще ему аббатство пообещал.

— Я?

— Разрази господь! Это самое малое, что ты можешь для него сделать после того, что он сделал для тебя.

— Значит, он все еще предан мне?

— Он тебя обожает. Кстати, сын мой…

— Что?

— Через три недели Праздник святых даров.

— Ну и что?

— Я надеюсь, ты удивишь нас какой-нибудь хорошенькой небольшой процессией.

— Я всехристианнейший король, и мой долг подавать народу пример благочестия.

— И ты, как всегда, сделаешь остановки в четырех больших монастырях Парижа?

— Как всегда.

— Аббатство Святой Женевьевы входит в их число, правда?

— Разумеется, я рассчитываю посетить его вторым.

— Добро.

— А почему ты спрашиваешь об этом?

— Просто так. Я, как тебе известно, любопытен. Теперь я знаю все, что хотел знать. Спокойной ночи, Генрих.

В эту минуту, когда Шико уже расположился соснуть, в Лувре поднялось страшное волнение.

— Что там за шум? — спросил король.

— Нет, решительно, Генрих, мне не суждено поспать!

— Ну так что же там?

— Сын мой, сними мне комнату в городе, или я покидаю свою службу. Слово чести, жить в Лувре становится невозможно.

В это время вошел капитан гвардии. Вид у него был очень растерянный.

— В чем дело? — спросил король.

— Государь, — ответил капитан, — к Лувру приближается посол монсеньора герцога Анжуйского.

— Он со свитой? — спросил король.

— Нет, один.

— Тогда ему надо оказать вдвойне хороший прием, Генрих, потому что он храбрец.

— Хорошо, — сказал король, пытаясь принять спокойный вид, хотя мертвенная бледность лица выдавала его. — Хорошо, пусть весь мой двор соберется в большой зале, а меня пусть оденут в черное: когда имеешь несчастье разговаривать со своим братом через посла, надо иметь похоронный вид.

Глава XXXVI,

которая является всего лишь продолжением предыдущей, сокращенной автором по случаю новогодних праздников

В парадной зале возвышался трон Генриха III.

Вокруг него шумно толпились возбужденные придворные.

Король уселся на трон грустный, с нахмуренным челом.

Все глаза были устремлены на галерею, откуда капитан гвардии должен был ввести посла.

— Государь, — сказал Келюс, склонившись к уху короля, — знаете, как зовут этого посла?

— Нет, что мне в его имени?

— Государь, его зовут господин де Бюсси. Разве оскорбление от этого не становится в три раза сильнее?

— Я не вижу, в чем тут оскорбление, — сказал Генрих, стараясь сохранить хладнокровие.

— Быть может, ваше величество и не видит, — сказал Шомберг, — но мы-то, мы прекрасно видим.

Генрих ничего не ответил. Он чувствовал, как вокруг трона кипят гнев и ненависть, и в душе поздравлял себя, что сумел воздвигнуть между собой и своими врагами два таких мощных защитных вала.

Келюс, попеременно то бледнея, то краснея, положил обе руки на эфес своей рапиры.

Шомберг снял перчатки и наполовину вытащил кинжал из ножен.

Можирон взял свою шпагу из рук пажа и пристегнул ее к поясу.

Д’Энернон подкрутил кончики усов до самых глаз и пристроился за спинами товарищей.

Что касается Генриха, то он напоминал охотника, который слышит, как его собаки рычат на кабана: предоставляя своим фаворитам полную свободу действий, сам он только улыбался.

— Введите, — сказал он.

При этих словах в зале воцарилась мертвая тишина. Казалось, можно было услышать, как в этой тишине глухо рокочет гнев короля.

И тут в галерее раздались уверенные шаги и гордое позвякивание шпор о плиты пола.

Вошел Бюсси с высоко поднятой головой и спокойным взглядом, держа в руке шляпу.

Надменный взор молодого человека не остановился ни на одном из тех, кто окружал короля.

Бюсси прошел прямо к Генриху, отвесил глубокий поклон и стал ждать вопросов. Он стоял перед троном гордо, но то была особая гордость, гордость дворянина, в ней не было ничего оскорбительного для королевского величия.

— Вы здесь, господин де Бюсси? Я вас полагал в дебрях Анжу.

— Государь, — сказал Бюсси, — я действительно был там, но, как вы видите, меня уже там нет.

— Что же привело вас в нашу столицу?

— Желание принести дань моего глубочайшего почтения вашему величеству.

Король и миньоны переглянулись, было очевидно, что они ждали иного от несдержанного молодого человека.

— И… ничего более? — довольно высокомерно спросил король.

— Я прибавлю к этому, государь, что мой господин, его высочество монсеньор герцог Анжуйский, приказал мне присоединить его изъявления почтения к моим.

— И герцог ничего другого вам не сказал?

— Он сказал мне, что вот-вот должен выехать с королевой-матерью в Париж и хочет, чтобы ваше величество знали о возвращении одного из ваших самых верных подданных.

Король, почти задохнувшийся от изумления, не смог продолжать свой допрос.

Шико воспользовался этим перерывом и подошел к послу.

— Здравствуйте, господин де Бюсси, — сказал он.

Бюсси обернулся, удивленный, что в этой толпе у него мог найтись друг.

— А! Господин Шико, приветствую вас от всего сердца, — ответил он. — Как поживает господин де Сен-Люк?

— Отлично. Он сейчас прогуливается возле вольеров вместе со своей супругой.

— Это все, что вы должны были сказать мне, господин де Бюсси? — спросил король.

— Да, государь, если есть еще какие-нибудь важные новости, монсеньор герцог Анжуйский будет иметь честь сообщить их вам лично.

— Прекрасно, — сказал король.

И, молча встав с трона, он спустился по его двум ступеням.

Аудиенция окончилась, толпа придворных рассеялась.

Бюсси заметил уголком глаза, что четверо миньонов окружили его и как бы замкнули в живое кольцо, исполненное напряжения и угрозы.

В углу залы король тихо беседовал со своим канцлером.

Бюсси сделал вид, что ничего не замечает, и продолжал разговаривать с Шико.

Тогда король, словно и он был в заговоре и хотел оставить Бюсси в одиночестве, позвал:

— Подите сюда, Шико. Мы должны вам кое-что сказать.

Шико поклонился Бюсси с учтивостью, по которой за целое лье можно было узнать дворянина.