Ева - Перес-Реверте Артуро (список книг .TXT) 📗
– Поднимите его и откройте ему рот.
Чтобы взять Фалько за шиворот, стоявшему сзади пришлось отвести пистолет и наклониться. Фалько в тот же миг ухватил облюбованный камень – большой, корявый, тяжелый – и, воспользовавшись тем, что его рывком вздернули вверх, пружинисто распрямился и с разворота ударил заднего в лицо. Хрустнули кости и зубы, тот выронил пистолет и опрокинулся навзничь, не успев даже вскрикнуть, а Фалько уже швырнул камень в голову второму. Все произошло очень стремительно. Водитель схватился за рассеченный лоб, выронил бутылку, и та разбилась у его ног. Фалько ударом кулака свалил ошеломленного Горгеля и сразу же обернулся к водителю, который показался ему более опасным противником – он, хоть и шатался и не отрывал руки от залитого маслом и кровью лица, но устоял на ногах. Фалько ударил его ногой в пах, а когда тот с воем покатился наземь, для верности пнул вторично. На всякий случай. Предусмотрительность – добродетель и мать… чего она там мать? Мудрости, кажется.
– Сволочь… – процедил Горгель.
Отброшенный к заднему колесу «бентли», он силился подняться. Теперь уже Фалько рассмеялся сквозь зубы. Он начал получать удовольствие от всего этого.
– В этом можешь не сомневаться.
У него было в запасе еще примерно полминуты. Времени для отступления больше чем достаточно. Потирая ноющую руку, он оглядел место действия: в свете фар видны были те двое, что привезли его сюда, – один лежал неподвижно, лицом вверх, второй еще корчился от боли. Этого Фалько обшарил и обнаружил пистолет. Убедившись, что он на предохранителе и, значит, не выстрелит, Фалько несколько раз с силой ударил лежавшего рукоятью по голове, и когда тот затих, отбросил пистолет во тьму. Потом подобрал валявшийся на земле кольт второго и спокойно направился к Горгелю. Тот, еще оглушенный ударом, сумел все же подняться на ноги и запустил руку в задний карман. Фалько опередил его, вырвал оттуда маленький никелированный пистолет и тоже отшвырнул подальше. Потом, разжав Горгелю рот, всунул туда ствол. И заметил при этом, что бессмысленное выражение в его глазах сменилось страхом. Теперь, подумал Фалько со свирепой радостью, твой черед. Герой недоделанный.
– Слушай, кретин. Я видел твою жену три раза в жизни и ни разу пальцем до нее не дотронулся. Хотя был бы и не прочь. Да не сложилось. Понял?
Горгель смотрел на него не моргая, не отводя глаз. Фалько заметил, что левая сторона его лица отекла. Из открытого и заткнутого стволом рта бежала слюна и вырывался утробный хрип. Зубы лязгали о вороненую сталь. Граф де ла Мигалота сейчас был не так элегантен, как в капитанском мундире или в непринужденной позе у крыла «бентли» с бутылкой касторки в руке. Он был растрепан, перепачкан землей, узел галстука съехал куда-то под ухо. Фалько придвинулся вплотную и проговорил тихо, словно по секрету:
– Не попадайся мне больше на дороге. А попадешься – убью. А когда твоя жена овдовеет, я ее с большим удовольствием… И ее, и мамашу твою, и сестер, если есть. А сперва обоссу твое надгробье.
С этими словами он вытащил ствол у него изо рта. Намереваясь на этом со всем и покончить, однако Горгель рассудил иначе. В конце концов, он, ветеран Харамы, был совсем не трус, а ярость придала ему сил. В следующую минуту он кинулся на противника – или только хотел кинуться, ибо Фалько был настороже и ждал этого. С холодным любопытством естествоиспытателя. Интересно же – особенно если меж лопаток не уткнут ствол – наблюдать все это: реакцию мужей, ревность, задетую честь и всякое такое прочее. Это интересно. Это познавательно.
Первый удар стволом пистолета пришелся в висок. Когда Горгель упал, Фалько три раза, спокойно и размеренно, пнул его в голову, и тот наконец перестал шевелиться. Кровь текла у него из носа и из уха, полуоткрытые глаза остекленели.
– Клоун, – процедил Фалько.
И ударил еще раз – чтобы уж точно не осталось ни одного целого зуба. Потом наклонился к лежащему узнать, дышит ли он. Дышит. И это хорошо, подумал Фалько. Дыши. Хотелось бы посмотреть, в каком виде будешь ты ходить по Севилье, прежде чем вернуться на фронт. Когда сможешь вернуться, разумеется. С рожей, расписанной, как географическая карта. И послушать, что скажут твои друзья. И твоя благоверная, когда увидит тебя.
Он подхватил Горгеля под мышки и оттащил подальше от машины. Развязал и сдернул у него с шеи галстук и с ним в руке вернулся к «бентли», отвинтил крышку бензобака, сунул туда галстук, оставив конец снаружи, и поджег.
Потом сел за руль второго автомобиля и, прежде чем развернуться и тронуться в обратный путь, в Севилью, бросил прощальный взгляд на три неподвижных тела.
Последнее, что отразилось в зеркале заднего вида, был запылавший как факел «бентли». И удалявшееся красноватое свечение накрыло лицо Фалько, словно маской, сквозь прорези которой смотрели серые жесткие глаза.
Голова болит, мрачно отметил он. И рука. Хотелось только поскорее добраться до отеля, обложить руку льдом, а потом принять горячую ванну и выпить коньяку с двумя таблетками кофе-аспирина.
4. Белый город
Фалько, сидя на балконе своего номера в отеле «Континенталь», созерцал панораму танжерского порта. Внизу ветер-левантинец развевал бурнусы мужчин, трепал подолы женских одеяний. Покачивались кроны пальм, а за ними и за зданием таможни, за бетонно-каменной громадой волнореза на темно-синей глади, тянувшейся до серой линии испанского побережья, посверкивали белизной пенные барашки. Стоявшие в бухте корабли, натягивая якорные цепи, смотрели носом к ветру.
– Еще дня два задувать будет.
Эти слова с заметным каталанским выговором произнес стоявший за спиной Фалько тучный мужчина. По имени Антон Рексач, по легенде – торговый агент. Весил он, должно быть, не меньше ста килограммов. Носил белый костюм – очень измятый и несвежий. Казалось, что его светлые волосы приклеены к черепу и что таких студенистых, белесо-голубоватых глаз у людей не бывает. Он как-то по-особенному двигал руками, как будто они помогали ему сохранять равновесие при ходьбе, а правильней было бы сказать – при перемещении в пространстве. Рядом на стуле лежала его видавшая виды соломенная шляпа.
– Нашей затее это, полагаю, никак не помешает, – отозвался Фалько.
– Совершенно не помешает. «Маунт-Касл» и «Мартин Альварес» ошвартованы у причала, команды сошли на берег. – Рексач подошел к железным перилам, протянул Фалько маленький театральный бинокль и показал в сторону порта: – Вон они, полюбопытствуйте.
Фалько взглянул через окуляры. У республиканского сухогруза корпус и надстройка были темные, а очень высокая труба – черная, без герба. Чуть поодаль, на краю причала, у последних кнехтов зловещим часовым застыл франкистский миноносец. Стальной пес сторожил свою жертву.
– Наряд международной полиции глаз не спускает с судна, – продолжал Рексач. – Близко не подпускает никого, кроме членов экипажа.
– На берегу столкновений не было?
– Нет, насколько я знаю. Время от времени матросы оказываются в одних барах, кабаре и кафе. Разумеется, братания не происходит. Поглядывают враждебно, могут отпустить какую-нибудь шпильку… Не более того. Могут, конечно, помянуть чью-нибудь мать. Это в порядке вещей. Но им даны строгие инструкции, а те и другие – ребята дисциплинированные. Понимают, что к чему, и стараются вести себя прилично.
Фалько вернул ему бинокль.
– Общая ситуация никак не изменилась за это время?
– Никак. У нас и у них тут имеется по консулу. Республиканский беспрерывно хлопочет, наш – блокирует все его усилия. Все застыло в мертвой точке. Самое большее, чего нам удалось добиться, – им сейчас не разрешают грузить уголь.
– И что произойдет, если все останется по-прежнему?
– По истечении срока «Маунт-Касл» должен будет выйти в море, иначе его интернируют. А если выйдет – наш миноносец перехватит. В обоих случаях мы остаемся в выигрыше. Теоретически.
– От чего же зависит окончательное решение?
