Граф Вальтеоф. В кругу ярлов - Даймоук Джульетта (книги без регистрации .TXT) 📗

Он опустил голову на руки, забыв про еду, борясь с отчаянием и стыдом последних недель хаоса и торга, близкого к предательству. С ночи, когда Вильгельм Незаконнорожденный одержал победу на холме у Сангелака, не было хороших новостей, и каждый день приносил известия о потерях.

– О Боже, как мы дошли до этого? Если бы только Гарольд был жив или Гурт – им…

– Мой бедный мальчик, – ласково проговорил аббат. – Я знаю, граф Леофвайн был тебе очень дорог…

– А я не знаю, где он лежит, – взорвался Вальтеоф. – Гарольд похоронен под грудой камней на утесе у Гастингса, по решению Вильгельма – не на святой земле, но он хотя бы имеет покой, пока Леофвайн – один Бог знает, где он лежит, – обобранный и… – Он не плакал с той самой жуткой ночи в овраге, но теперь разрыдался снова, потому, что осознал не только потерю, неизвестно было даже, где последнее пристанище его друга.

Немного погодя Ульфитцель сказал:

– Множество прекрасных людей не имеют могил, но Бог милосерд. Отсутствие могилы ранит тебя больше, чем это было бы с графом Леофвайном, чья душа покинула тело и сейчас, без сомнения в раю.

Вальтеоф глубоко вздохнул и вытер слезы краем плаща. Немного помолчав, он спросил:

– Как это вы всегда находите нужное слово? Я хотел бы отслужить мессу за упокой его души и за Альфрика тоже. Он пал на Телхаме у знамени, вместе с Гарольдом.

– Да, я слышал. Успокой, Господи, его душу.

Аббат перекрестился. Вальтеоф, тоже перекрестившись, продолжил:

– Я пошлю тебе дарственную на мою виллу в Барнаке. Там ты сможешь поправить свое здоровье.

– Спасибо тебе за доброту, сын мой, – тепло улыбнулся Ульфитцель. – Бог наградит тебя за твою щедрость, и, без сомнения, здесь тебя будут помнить вечно.

– Нет, – очень тихо сказал Вальтеоф, и наступила тишина. Ульфитцель долго рассматривал его лицо в мерцающем свете свечей. Он вдруг увидел, что юноша, который уехал отсюда три месяца назад, исчез. Вместо него приехал муж, испытанный в боях, страдающий от ран в теле и в сердце. Все это читалось в знакомых чертах человека, все еще достаточно молодого, чтобы спрашивать совета, и сохранившего доброту, которая часто сопутствует большой физической силе.

– Что мне делать? Я не знаю, встречаться ли мне с графами?

– А если нет? Что потом? Сможешь ли ты один выстоять против герцога?

Вальтеоф невесело рассмеялся:

– Я? Нет, отец, и ты это знаешь. – Ульфитцель наклонился вперед, он был очень серьезен.

– Ты не можешь не учитывать, что твоя борьба с ним не принесет ничего, кроме возмездия и страдания, простому народу. Если бы я видел какой-нибудь путь отправить нормандского герцога домой, я бы тебе его указал. Но, кажется, наши господа думают, что самое лучшее – принять Вильгельма как короля, и, хотя он и чужеземец, он, во всяком случае, кузен последнего короля. Возможно, Эдуард обещал ему корону.

– Может быть, но у него не было права это делать. Народ избирает короля, как мы избрали Эдгара. Но он не объединил нас. Нам сейчас нужен Гарольд Годвинсон. – Он вздохнул и, встав, начал ходить по комнате. – Отец, ты говорил мне перед отъездом в Йорк, что хорошо вооружен тот, кто познал сам себя. Вот и я понял две вещи – я могу бороться и вести в бой людей, но я не способен к делам государственным.

– Значит, ты понял что-то очень важное, – сказал аббат, – нельзя прыгнуть выше головы. Ты выглядишь уставшим, сын мой. Вы остановитесь здесь?

– Если вы позволите. Спасибо за приют. Завтра я должен поехать домой, а потом в Геллинг. Я обещал Альфрику, что его сын будет мне как родной, если он погибнет. – Он помолчал немного и добавил: – Я хотел бы помолиться эту ночь в церкви за погибших.

Ульфитцель поднялся и снял нагар со свеч. Ветер заглянул в комнату и заклубил дым от огня под потолком.

– Нет, сын мой, не сегодня. Я подниму тебя за час до мессы, и ты сможешь помолиться. Сейчас тебе нужно спать.

Давняя привычка повиноваться аббату одержала верх, к тому же он действительно очень устал. Граф завернулся в плащ:

– Не могу забыть, что именно из этой комнаты Леофвайн отвез меня ко двору. Помните, лет девять-десять тому назад.

– Я очень хорошо помню, – улыбнулся аббат. – Нам всем было грустно разлучаться с тобой. Сейчас ты господин этой земли, и не расточай свою жизнь в пустом сопротивлении. Умирая, аббат Леофрик велел тебе это передать. – На мгновение он снова узрел лицо Леофрика, но тут же отогнал призрак. – Храни мир, сын мой. И считай его справедливым. Это ты можешь сделать.

Вглядываясь в лицо графа, он заметил, что хотя усталость и берет верх, но решение им принято. Спускаясь вместе с ним по узкой лесенке, аббат думал, не противно ли его призванию то, что он с такой любовью относится к этому молодому человеку.

Рихолл встретил своего господина с теплотой, которая его сначала удивила, а затем обрадовала. Очевидно, кто-то принес им красочный рассказ о боевых подвигах их господина, и все – и слуги, и рабы – спешили приветствовать его. Служанка, покраснев, присела, когда он вошел в дом. Он нашел это необычайно приятным. Но именно здесь свободные места за столом были особенно очевидны, и так сильно недоставало Альфрика. Борс ластился к нему, счастливый, что, наконец, вернулся хозяин. Но даже этот пес был напоминанием о потере.

Торкель час или два занимался подбором наиболее важных дел на рассмотрение своего господина и вскоре представил ему список арендаторов, которые хотели бы его видеть, нарушителей закона, готовых предстать перед его судом, мелких ссор, которые надо было разобрать. Так что забот хватило на целый день. Разбор дел тянулся до самой темноты, закончившись делом двух крестьян, не поделивших поросенка, – пока господин не приказал убить его и разделить поровну. В такое время есть более серьезные вещи, чем владение поросенком.

На ужин Вальтеоф пригласил всех мужчин, которые были с ним в сражении, и после Торкель пел им – сначала о белом корабле с головой лебедя, который западный ветер подгонял к стране вечного покоя; затем он спел драпу, [2] после нее все подняли чаши. Он выждал, пока не улегся шум, лицо его стало серьезным, и огонь высвечивал на нем шрамы. Он извлек грустные ноты из арфы и, когда все стихло, он спел им песню скитальца, безродного мужа.

Это была столь грустная песня, что когда он занял свое место, Вальтеоф спросил его:

– Ты скучаешь по своей стране, Торкель Скалласон?

– Иногда, – синие глаза исландца затуманились. – Иногда, минн хари. – Кажется, он не заметил, что слова на родном языке сорвались с его губ.

Вальтеоф продолжил:

– Если ты захочешь уехать, оставить мою службу… Торкель поднял голову, его чувства невозможно было понять.

– Ты позволил бы мне уехать?

– Разве я мог бы тебя остановить? – улыбнулся Вальтеоф. – Ты делаешь, что хочешь. Но даже, если бы мог, я не стал бы. Человек должен идти своим собственным путем. – Он понял, что повторил слова Ульфитцеля, и пожалел о сказанном.

– И ты не был бы против?

– Против? – Он не думал, что разговор примет такой серьезный оборот, ему не хотелось даже думать о возможности расставанья. Однако у Торкеля тоже есть кровные узы. Он мог называть его «мой господин», но до сих пор иногда слова эти он произносит на исландском языке.

Вальтеоф, как обычно, прямо посмотрел ему в глаза.

– Мне кажется, сейчас у меня не осталось друзей, кроме тебя, и если ты приехал издалека, нет причин здесь оставаться…

– Есть одна, – быстрая чудная улыбка озарила лицо поэта. – Я – твой слуга, мой господин, до твоей смерти или до моей.

Как будто волною радости обдало Вальтеофа. Немного погодя он сказал: