Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич (прочитать книгу .TXT) 📗
Не стремление к богатству и наживе гнали меня средь лишений и опасности, не мечтал я возводить палат каменных, сундуки добром набивать и жён в неге тряпочной утешать, а звала меня опять тайга в свои объятия, кормила и поила, на ухо шептала разные чудеса, глазам их открывала, и был я счастлив, как беспечное дитя, был я волен и свободен, как орёл, а потому, не глумлюсь над судьбой своей.
Хорошо прожил! Трудно и сладко. Что нас ждёт впереди — заведомо не гадаю, в этом она и судьба. Спать давай. Нам ещё далеко тащиться бездорожьем. Спи, ясно дело, утро вечера мудреней…
— Игнатий, можешь на меня положиться, — раздумчиво проговорил Егор, — работы и лишений я не боюся, так же, как и ты, хочу быть свободным и вольным, охотиться и бродить по новым местам, это — по мне. К чему палаты каменные, сундуки и жёны. Это — тюрьма и цепи, тоска смертная. Копил Опарин свои миллионы, доски и скобы собирал, а хлопнула революция — и где все его стремленья? Где смысл его богатства? В чём?
— Мой знакомый японец в Харбине, — откликнулся Парфёнов, — хоть идолопоклонник, но старик жуть любопытный. Как-то он мне изрёк восточную мудрость: «Человек должен жить по велению души». Это — так просто, что даже не чуешь всей правды в словах. Он помешан на своих белых журавлях, может часами глядеть, как льётся вода, на простой цветок или слушать шелест листьев. Пытался я понять его, но так и не сумел. Но, в то же время, он может быть жестоким, как тигр, когда дело доходит до борьбы с учениками. Он их швыряет на землю слепыми щенками, трещат кости, в крови песок на площадке. Чёрт разберёт нас, людей. Что нам сладко и что горько. Каким идолам молиться, в какого Бога веровать. Не разобрать вовек. Вот я решил откачнуться от всего, надеяться только на себя. Да оказался в дураках, если б тебя не принесло в ресторан, грызли б меня счас китайские черви. Одному против миру не выстоять… Ясно дело…
8
Егор очнулся и сунулся к потухшему костру. Дрожа от холода, откопал под нагоревшей золой угли, развёл огонёк. Сверху положил тонких палочек и отёр рубахой вздутый на лицо пепел.
Дрова нехотя занялись, щекотнули ноздри сладким дымком, и пыхнувшие язычки пламени сразу заворожили теплом, принесли радость в остывшее тело.
Стреноженные лошади паслись невдалеке, объедая ветки ерника с проклюнувшимися почками и молодую травку на бугорках. Солнце лениво продиралось через густолесье на сопке, щедро рассыпая искры по частой росе.
Верка, зажмурив от удовольствия глаза, глодала кость, зажатую в аккуратные передние лапки с белыми чулочками. Согревшийся Егор набрал чайник воды и подвесил его над пламенем, притулил поближе к жару котелок с застывшим кабаньим мясом.
Игнатий безмятежно храпел в пологе, пошевеливая пальцами босых ног, их припекал костёр. Высохшие за ночь кожаные сапоги висели на колышках длинными раструбами вниз.
Зима ещё пряталась на северных склонах, в затишных местах плешинами белел не стаявший снег, весь испятнанный хвоей, корой деревьев и палыми ветками.
В осиннике ворковали горлинки, по наклонной лесине, торчмя напушив хвост, пронёсся бурундук и яростно заверещал, приметив лежащую собаку. Лайка подняла голову, укоризненно поглядела на баламута. Бурундук замер столбиком, потом опустился и нахально пробежал через поляну.
Верка скосила на него глаза, нехотя тявкнула. От её голоса вздрогнул Игнат, разом поднялся, поймав зевок широкой ладонью. Взглянул на Егор и разулыбался.
— Здорово, приискатель! Как спалось в России, чё снилось?
— Как дома… Без снов обошлось, спал, как убитый.
— То-то же… Воздух тут, супротив степного, как медовый. А вскорости тайга оденется в летнее платье — век бы не помирать. Славные места. Немного счас перекусим и кинемся весну догонять. За Яблоновым хребтом и пристигнем, голубушку, ишо в снегах да льдах поблукаем вдоволь.
Там откроется тебе, брат, дикая и нехоженая земля Якутии. Нечистая сила её забери, страсть какая интересная земля. Реки её прозрачны, как слеза, и рыбны, тайга полна зверем и птицей, недра неведомы, таят они нетронутые богатства.
Край золота и снегов. Ясно дело, присох я тут намертво, и ты примёрзнешь. Это — Якутия, брат. Это — мой дом, куда ворочаюсь перелётной птахой. Увидишь…
На исходе недели упёрлись в широкую реку. Лёд со дна ещё не сорвало, но поверх него стремительно неслась вода, вскипая бурунами на вмёрзших валунах. С другого берега впадала река чуть меньше по ширине, но полноводнее и злее, лёд на ней стоял в заторе дыбом.
— Вот, брат, и Тында-река, а то бесится Гилюй, — крикнул Парфенов и, не останавливаясь, погнал коня поперёк течения. Вода рассосала затопленную поверхность льда колючими иглами, лошади испуганно всхрапывали, осторожно щупали копытами хрустскую опору.
В иных местах струя лизала коням брюхо, вспенивалась и журчала, сталкивая вниз. Верка сама переплыла реку. И теперь носилась по косе, звонко взлаивая, отряхивая с шубы россыпи брызг.
— Лешак тебя забери! — ласково ворковал Игнатий. — Вот непутёвая пустолайка, накличет беды на нашу голову, — и, чтоб унять её, кинул лепешку мяса на мокрую гальку. Верка в восторге взвыла. — Тьфу! — опять заворчал Парфёнов. — Баба и есть баба. Чуть лаской тронь и забирай с потрохами. Ясно дело, не кобель.
Егор посмеивался, любил он охоту и собак, эта приветливая бездомка так и вынуждала потрепать ей лохматый загривок и почесать за ушами. От берега, впереди каравана — густые заросли низкорослой лиственницы и берёзовая непролазь.
Вокруг раскинулись горбы лохматых от леса сопок. День выдался по-летнему жаркий. По болотным кочкам каплями крови набрызгана прошлогодняя клюква, марево испарений дрожит кисеёй, а под мхом ещё хрустит ледок, дробится подковами.
Ехали до самого вечера по широкой тропе, Игнатий стал осторожным, часто привставал на стременах и вглядывался, крутил головой, не выпуская из рук винчестера. С клюквенных кочек сорвался огромный глухарь и, раскачиваясь, умостился на вершину лиственницы.
Тревожно цокал, взмахами крыльев удерживал равновесие. Верка со всех ног пустилась к дереву, но Егор опередил. Впервые выстрелил из прикладистой винтовки. Птица, ломая ветки, завертелась к земле. От выстрела Парфенов дрогнул спиной и обернулся — в глазах испуг.
— Ты что, сдурел? Тут недалече бывший прииск Могот золотопромышленника Сорокина. Верным делом там народишко обитает, не дай Бог, власть какая. Не время счас нам с людьми встречаться, ясно дело, не время.
— Я же не знал, — смущённо оправдывался стрелок.
— Так знай наперёд. Без моей воли никакой стрельбы. К тому ж, с этой стороны Яблонового хребта больше всего хунхуз лютует, он по выстрелу нас скоро отыщет. Весной — не так страшно, а вот осенью… Тут — на каждой тропе бандитские заставки… Да ладно уж, езжай подбери, ловко ты ево ссадил, а ить, сажен полста будет. Ясно дело, не меньше.
Верка галопом тащила глухаря к людям. Он ещё хлопал крыльями, роняя угольные перья на мох.
— Ты погляди на неё, — изумился Парфенов, — видать, грамотная, стерва. Нам с такой собакой не пропасть с голода. Фа-а-арт, явный фарт, как тебя встретил, ясно дело… Чую, гребанём с тобой удачу этим летом. Всё идёт путём. Но-о-о… Ясно дело.
Затаборились под вечер у широкого и прозрачного ручья. Оголодавшие лошади разбрелись вдоль него, выщипывая старую траву и едва проклюнувшиеся ростки молодой. Чем севернее путники забирались, тем становилось прохладнее.
В пустом и огромном небе колесом ходили орланы, клекотали, дурачились и играли меж собой в парном застое воздуха. У ручья бесновались кулики, налетая на собаку, пронзительно кричали и дразнили её.
Верка невозмутимо полакала воды, принялась ловить блох в своей мохнатой шубе, изредка огрызаясь, если кулики совсем наглели и садились перед носом.
…Игнатий степенно пьёт густой чай, его щёки опять обрастают непроглядной щетиной, глаза устремлены на собаку.
— Ну, не дурень же я, а? Егор?
