За светом идущий - Балязин Вольдемар Николаевич (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
И Яков, и Ферапонт, и возчики, ничегошеньки не понимая, вконец обалдели.
Плещеев пошел к воротам. Яков, вырвав у кого-то из рук фонарь, побежал следом. Возчики видели, как хозяин постоялого двора мельтешил то слева, то справа, а воевода шел не останавливаясь и лишь в воротах досадливо махнул рукой — ладно, мол.
Ярославцы долго еще не могли заснуть — все ломали голову: зачем было воеводе по кладбищу среди ночи блукать и почему, заметив обоз, кинулся воевода бежать?
Ни до чего не договорившись, заснули крепко. Лишь двое не сомкнули глаз: Яков Дыркин — ему с воеводой дальше жить было надо, не то что ярославцам, кои ныне здесь, а завтра дома, да Ферапонт Лыков — шуточное ли дело государеву воеводе зубы выбивать?
Варлааму о случившемся донесли, когда он еще не встал с постели. Архиепископ понял: Плещеева нужно брать под стражу, и брать тотчас же. Утром, когда соберутся люди на базар, о ночных похождениях воеводы узнает вся Вологда. И тогда может произойти все, что угодно: не только воеводу, кладбищенского шатуна, — всех приказных людей побьют, а дома их и лавки пожгут и пограбят. А после того если гилевщики и оставят в покое самого Варлаама и церкви с монастырями, то вышнее церковное началие архиепископу того дела не простит, и сам патриарх Иоасаф строго за то с него взыщет, ибо более всего боялись на Москве смуты и колдовства, а здесь одно с другим могло оказаться столь тесно повязанным — не отделить.
Все это пришло в голову Варлааму мгновенно. Одеваясь, он продумал все, что надлежало ему сделать, до того как люди в городе узнают о ночном происшествии.
Пока архиепископ облачался, конюхи запрягали в карету владыки тройку самых резвых лошадей.
Варлаам въехал на воеводский двор, будто не к соседу явился, из-за стены, отделявшей его подворье от владений Плещеева, а прибыл из дальней епархии.
Привратник от удивления даже в дом к воеводе не побежал — тотчас же растворил ворота.
Тройка со звоном и шумом влетела в воеводский двор и замерла у крыльца. Ударом ноги Варлаам распахнул дверь, взбежал по лестнице и снова — ногой — толкнул дверь в горницу.
Леонтий Степанович бегал вдоль стола. На лавке неподвижно сидел незнакомый Варлааму чернец, темноволосый, худой, страшноглазый. Увидев владыку, чернец встал — только ряса мотнулась — и ушел в дальние покои.
Плещеев суетливо обернулся. С удивлением поглядел на Варлаама и тотчас же заулыбался — жалко, не разжимая губ, пряча от чужого глаза выбитые зубы.
Взглянув на Плещеева, Варлаам вспомнил слова, вычитанные в какой-то книге: «Кого боятся многие, тот сам многих боится». Ни жалости, ни сострадания не почувствовал архиепископ, увидев перед собою перепуганного воеводу.
«Нашкодил, курвин сын, да еще и склабится», — со злостью подумал Варлаам и, с трудом сдерживаясь, проговорил:
— А ведь нечему улыбаться, раб божий Леонтий. Беда идет к твоему дому. И истинно говорю тебе — не останется от него камня на камне.
Плещеев метнулся к окну.
— Где?! Кто?! — закричал он. — Не вижу!
— Они придут, Леонтий. Не успеет прокричать петух, они будут здесь, и имя им — легион. И никто не спасет тебя: ни люди, ибо они ненавидят тебя, ни бог, ибо ты ожесточил его против себя.
— Отобьюсь! — крикнул Плещеев зло и отчаянно. — У меня одних холопов две дюжины. Стрельцов кликну! Кто меня в доме моем возьмет?!
— Не дури, Леонтий. Разве от народа отобьешься? Али ты забыл, как убили царя Федора Борисовича? Как зарезали Гришку Отрепьева? Твоим ли холопам чета были их защитники?
— Дак что ж мне — перед мужичьем на колени становиться? Лапти им целовать?
— Ты со страху-то последнего ума лишился, воевода. Помолчи лучше да послушай.
Плещеев замер, вслушиваясь. За стеной скрипели проезжающие к торгу телеги, слышались голоса множества людей. Варлаам подошел к окну и увидел, что привратник, открыв в калитке небольшое оконце, неспокойно с кем-то переговаривается. Он то отходил от калитки, то снова к ней возвращался и, наконец, затворив оконце, пошел к воеводской избе. Из-под руки владыки, не доставая ему головою и до плеча, глядел на все это и Леонтий Степанович.
Услышав на лестнице шаги привратника, Плещеев стал подобен натянутой струне — скрыто трепетал, готовый сорваться в любой момент. Дюжий холоп смущенно потоптался в дверях.
— Мужики к твоей милости, Леонтий Степанович.
— Сколько? — взвизгнул Плещеев.
— Не считал, боярин. Да и сгрудились они возле ворот — передних видно, а сколь за ними еще, того мне было не счесть.
Плещеев метнулся к двери, ведущей во внутренние покои, передумал, выскочил на лестницу.
— Скорее, владыка, скорее! Кони-то, я чай, у тебя добрые?
— Лучше ни у кого нету, Леонтий Степанович.
Добежав до кареты, Плещеев юркнул в угол и прерывающимся от страха голосом крикнул:
— Гони!
Кони рванули. Варлаам еще и сесть не успел — от толчка упал на сиденье рядом с воеводой. Мелькнули распахнутые настежь ворота и возле них два десятка мужиков без шапок, тихих, просительных.
«Ярославские обозники, — сообразил Варлаам. — Прощения пришли просить и, должно, немалую мзду принесли с собою». Покосившись на умостившегося в углу воеводу, Варлаам не без злорадства подумал: «Истинно сказано: не ведаем, от чего бежим и к чему придем».
Ушел Плещеев от холопов своих и своего дома, от друга собинного, коего бросил одного в минуту ужаса. Ушел от сладких яств и вин, от веселых сотрапезников, от тепла и сытости.
Пришел Плещеев в тенета дьявола: привез его хитроумный поп в пригородный Спасо-Прилуцкий монастырь, за стены с бойницами, за железные ворота, в подземную тюрьму, откуда и мышь не сбежит. А там час за часом стали появляться ближние его — собутыльники, а среди них и те, кто остроломейского учения держался. Только не было среди них самого ближнего — страшноглазого черноризца.
Увидев бегущих к погосту обозников, брат Феодосий метнулся в сторону к старой могиле, изрядно уже осевшей. Феодосий втиснулся в узкую земляную трещину и учуял под ногами спасительную пустоту. В этот миг живых он боялся больше, чем мертвых, и потому с радостью нащупал подошвами сапог слежавшуюся твердую землю и, присев на корточки, еле уместился в темном и тесном пространстве.
Феодосий втянул голову, касаясь подбородком острых коленей, и даже в этакой передряге — живой в могиле — подумал с усмешкой: «Лежу, как дитя во чреве матери. А мать-то моя — сыра земля». Он услышал, как зашныряли вокруг его убежища перепуганные не меньше, чем он, возчики, подбадривая друг друга громкими криками, услышал, как визжит и матерится собинный друг Леонтий Степанович, как постепенно затихают удаляющиеся к дороге возбужденные голоса мужиков, и, лишь когда до его слуха донесся равномерный скрип колес, высунул голову наружу.
Дождавшись, когда стих шум обоза, Феодосий выбрался наружу и быстро пошел к городу.
В доме воеводы он оказался раньше незадачливого хозяина.
Леонтий Степанович, войдя в горницу, рухнул на лавку, дыша тяжело и часто:
— Ну, а теперича чево будем делать, любезный брат мой Феодосий?
— Спать будем.
— Не до сна, однако.
— Тогда вино пить.
Леонтий Степанович холопов звать не стал — сам пошел в погреб, принес две сулеи, затем принес полдюжины кубков.
— А это кому? — спросил черноризец. — Отцу нашему сатане и иже с ним?
Леонтий Степанович понял, что с перепугу совсем уж потерял голову, но только досадливо махнул рукой и улыбнулся жалко — криво, одной стороной.
Выпили по первой чаре и по второй, но хмель не брал: все стояли перед глазами голое кладбище, озверевшие мужики — их оскаленные пасти, всклокоченные бороды, тяжелые кулаки.
— Уйду я, — вдруг сказал Феодосий. — Худо мне здесь, не с кем словом перемолвиться.
— А я тебе не ровня? — с обидой проговорил Леонтий Степанович. — Мужик я, сермяга, лапоть лыковый?
