Карфаген смеется - Муркок Майкл Джон (читать бесплатно полные книги TXT) 📗
Миссис Корнелиус развалилась на крошечном туалетном столике, не сняв хаки и высокие сапоги, и начала ностальгически вспоминать о том, как мы впервые встретились в приемной одесского дантиста. Она прилично выпила и поэтому не смогла вспомнить, где мы столкнулись во второй раз. Я напомнил, что она была в Красной армии Троцкого. Она спасла мне жизнь в Киеве и посадила меня в поезд, который по стечению обстоятельств привез меня к Эсме. Она улыбнулась и коснулась пальцами моей щеки:
— Какая мы занятная парочка, а?
— Не очень, — сказал я.
Она расхохоталась.
Die Rosen wachsen nicht in den Himmel. Esmé, mayn fli umgenoyenist. Bu vest körnen. Hob nisht moyre. Vifl a zeyger fort op der shif keyn Nyu–York? Vifl is der zeyger? S’iz heys. ikh red nit keyn Yiddish! ikh red nit keyn Yiddish! Blaybn lebn… Mayn snop likht in beyn–hashmoshes… Es tut mir leyd. Esmé! Es tut mir leyd! [295]
Nekhtn in ovnt… [296] На следующий день я снова играл превосходно. По крайней мере, в своих собственных глазах мы стали прекрасным сценическим дуэтом, романтической парой, подобия которой теперь можно часто увидеть на экране. Белый рыцарь и красная королева казались почти реальными. Иллюзия передалась и нашей аудитории — простые люди, что бы ни говорили циники, умеют ценить серьезные эмоциональные драмы, — и это также ослабило мою уже привычную тревогу, вызванную мыслями об Эсме. В результате я почти привязался к этой роли и с нетерпением ожидал наших шоу — ничего подобного прежде не случалось. Пришла телеграмма из Тиволи: название корабля не имеет значения. Самое главное — плата за проезд. Эсме любила меня и хотела увидеться вновь. Я уверен, что хочу нашей встречи? Ikh farshtey nit. Firt mikh tsu, ikh bet aykh, tsu di Heim. Khazart iber, zayt azoy gut [297]. Я не понимаю. Я ответил обратной почтой, что деньги вот–вот поступят, а я считаю часы, оставшиеся до нашей встречи.
Во время вечернего шоу я испугался, заметив Джона Хевера на его обычном месте у сцены; он едва не пускал слюни, охваченный безумной страстью к миссис Корнелиус. И все же я почувствовал некоторое облегчение, увидев его. Мы выступали просто прекрасно. У Хевера, должно быть, вздулись волдыри на ладонях — так сильно он хлопал. Он точно по часам подошел к служебному входу, где я вовремя преградил ему дорогу. Я, как обычно, взял дорогие красные и белые розы и визитную карточку цвета слоновой кости. Он был нетерпеливым, простодушным мальчиком; его страсть становилась все сильнее. Хевер обещал все что угодно за знакомство с моей партнершей. Она никогда не играла так блестяще. Она — английская Бернар. Она — само совершенство.
— Пожалуйста, поймите, сэр, что я никогда ничего подобного прежде не делал. Я не просто поклонник у служебного входа. Я влюблен, сэр. — И тут его осенило (довольно поздно, по–моему). — Боже мой! Вы ведь не ее муж?
Я провел большим пальцем по рельефной надписи на карточке.
— Миссис Корнелиус — вдова.
Она по этому поводу высказывалась несколько туманно.
Я вспомнил о том, сколько времени мы провели за разговорами о кино. Хевер продемонстрировал превосходное знание европейских фильмов. Теперь он с энтузиазмом и слезами в голосе рассуждал о том, что миссис Корнелиус суждено стать кинозвездой. Я сказал, что передам и пожелания, и розы. Он извинился, что пропустил наши предшествующие шоу.
— Я только что приобрел долю в кинобизнесе. Думаю, что могу быть вам полезен. Я могу предоставить всю студию в ваше распоряжение.
Как нелепо, что именно таким оказался «ангел», о появлении которого я молился всего несколько недель назад. А в целом Городе Ангелов ни одна проектная фирма не ответила на мои письма. Мне пришло на ум, что можно попросить взятку за то, чтобы провести его в гримерку миссис Корнелиус. Как еще (исключая воровство) я мог сдержать слово, данное Эсме? Но только дурак стал бы таскать с собой наличными сумму, которой хватило бы на билет первого класса из Европы. У меня сложилось впечатление, что мистер Хевер, как он ни был ослеплен страстью, прекрасно знал цену деньгам. Однако теперь я мог представить, как выживет миссис Корнелиус, оставшись одна, без моей поддержки. Я не знал, что собой представляет доля Хевера — акции какой–то никчемной местной компании или пятьдесят процентов «Фокс», — но постарался как можно вежливее выпроводить его. Я испытывал определенное сочувствие к человеку, охваченному навязчивой идеей. Я посоветовал ему зайти завтра после нашего дневного спектакля, к тому времени я надеялся получить какой–нибудь ответ. Он так униженно благодарил, что мне стало противно.
На сей раз я отдал его карточку миссис Корнелиус:
— Думаю, что завел полезное знакомство. Этот человек может помочь вам с работой в кино.
Она покачала головой:
— Никада про его не слышала. — К тому времени она уже держала в голове имена всех важных людей в Голливуде.
— Не надо недооценивать Хевера. Он только что вошел в бизнес. Я точно знаю, что он увлеченный человек. Во всяком случае, он может обеспечить хорошую подготовку шоу. Мы заработаем приличные деньги.
Она подмигнула мне:
— Тут шо–то для тьбя есь, Иван? — Она обдумала мои слова. — Но ты знашь мое правило: «Не продавай дешево то, шо тьбе нишо не стоит» и «Зря одежу не сымай».
Я обиделся.
— Я просто предлагаю встретиться с ним. Он очень приятный парень. Я не прошу вас заниматься проституцией!
— А ’от на свой счет я не очень уверена, — сказала она. — Эт’ запах денег творит со мной ’транные вещи.
Я решил, что смогу раздобыть денег, продав свои грузинские пистолеты. В конце концов, у меня не осталось больше ничего ценного, а нувориши Лос–Анджелеса, по слухам, платили просто огромные суммы за то, что теперь называлось подлинным антиквариатом. Я сказал об этом миссис Корнелиус. Она пожала плечами:
— Без толку. Ты ведь немного гордишься ими. Вроде талисманов, верно? Г’това поклясться, эти пист’леты ’рострелили немало еврейских задниц. А впрочем, делай как знашь.
Она не хотела мне помочь. Я придумал и другой вариант — отправиться в ссудную кассу и узнать, смогу ли я получить деньги под залог шоу. Никому об этом знать не стоило, но, согласно подписанному нами клочку бумаги, за свои пятьсот долларов я получал «исключительные права». Теперь я пребывал в ужасном состоянии — паника, гнев, разочарование и страдание смешались. Я мечтал о своей Эсме. Это было бы настоящим самоубийством — подвести ее и в результате потерять. Как будто убить ребенка. Wie heisst dieses Lied? [298]
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Я играл все лучше, одновременно погружаясь в пучину скорби и отчаяния. В тот краткий период своей жизни я превосходил всяких там Бэрриморов. Еще немного — и мы бы сделали настоящую карьеру. Тем не менее меня очень радовало, что на наших шоу не появлялись поклонники из числа клансменов! Если бы хоть один человек меня узнал, мне не удалось бы избежать приглашения на «ночную скачку». Я видел, что случалось с предателями. Клансмены прибивали их яйца к дереву, зажигали внизу огонь и вручали нож, приказывая: «Режь или сгори!» Я сталкивался с подобными ужасами только на Украине, где такие же скоты заживо снимали с людей кожу и жарили младенцев на листах железа. Именно они и были охранниками в Освенциме. Есть такие украинцы, о существовании которых предпочитают не вспоминать.
В конце дня я, как обычно, увидел мистера Хевера — он дрожал и краснел, готовый провалиться на месте в ожидании ответа. Я сказал ему, что миссис Корнелиус не любит, когда нарушают ее уединение.
— Я понимаю, — сказал он несколько раз.
Отчасти из любопытства, отчасти потому, что мне все еще хотелось вытянуть из него немного денег на оплату билета для Эсме, я попытался разговорить Хевера. Много ли он путешествовал? Давно ли обитает в Калифорнии? Где он проживает постоянно? Что он думает о политической ситуации? Странно, что такой крупный человек оказался таким неловким. Преждевременно поседевшие волосы, тонкий голос, непреодолимое смущение — все в нем вызывало жалость. Хевер отказался от путешествий, предпочитая пользоваться телефоном. Он жил «на холмах», но каждый день садился в автобус и отправлялся на работу. Хевер был верным республиканцем, как и его отец. Он почти всю свою сознательную жизнь провел в этом штате и считал, что партия республиканцев больше других сделала для Калифорнии. Эти слова мне многое объяснили — особенно если вспомнить, чем интересовался Хевер всего пару лет назад. Мне показалось, что он тоже захотел окончательно освободиться от этого нового эрзац–клана, отринувшего былые идеалы ради блек–джека, побоищ и кнутов. Я разделял взгляды Хевера. Тем не менее я не мог выбросить из головы совершенно недостойную мысль: если он вспомнит о нашей встрече в Атланте, то смутится куда больше меня. Я сказал, что, прожив здесь так долго, человек неизбежно начинает испытывать интерес к кинобизнесу. Хевер пожал плечами, заметив, что фильмы — «в некотором роде хобби». Его работа не имела ничего общего с кино. Он был инженером. Я, разумеется, уже знал об этом.
