Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗

Султан смотрел на простертого перед ним алай-чауша со строгостью, но также с недоумением. Особого гнева Мухаммед пока не выказывал, сдерживая, по-видимому, себя.

— Встань, мой Юнис, — сказал он наконец, слегка наклонившись вперед. — Что с тобой, по какой причине тебя оставил разум?

— О великий султан! — воззвал провинившийся, не вставая с колен. — Вели меня казнить, но пощади этого юношу!

— За что, Юнис-бек, опомнись! — улыбнулся султан. — Ведь это кяфир, и он вел себя перед нами дерзко. Ради аллаха, что может тебя связывать с этим ак-ифляком?

— Долг крови и жизни, великий! Этот человек спас меня, вытащил из болота, в котором я тонул!

— Стало быть, это он, — устало молвил султан, слышавший о том, как молодой молдаванин дважды спасал смелого Юниса — от зыбучей трясины и от гнева своего бея. — Слишком много дел для такого юнца, да покарает его аллах. Тебя он спас — и заслуживает прощения. У меня отнял добро — и заслуживает казни. Как же быть нам теперь, о неразумный?

— Казни, великий царь! — воскликнул Юнис-бек, с обожанием взирая на своего повелителя. — Но молю аллахом: одного меня!

Султан Мухаммед давно принял решение; заслуги Иса-бека и его горячего сына стоили ничтожной жизни сотника бея Штефана, что бы тот раньше ни натворил. Но безрассудный мальчишка-бек должен был до конца ощутить тяжесть своего преступления. Султан медлил, сверля провинившегося тяжелым взглядом, выжидая, когда появится повод смягчиться. И он появился в лице Иса-бека, отца преступника. Смертельно бледный Иса-бек, поддерживаемый двумя агами своего полка, внезапно вырвался из толпы и стал медленно опускаться на колени. Двое визирей, повинуясь знаку султана, едва успели подхватить его под руки.

— Ты потрясен своеволием сына, мой славный лев, — с горечью сказал Мухаммед дунайскому беку. — Успокойся, мой спаситель, Юнис-бек в нем уже раскаялся. А ты, неразумный, не ведаешь милости своего хана? Я подарил бы тебе этого раба, стоило тебе только попросить. Хоть раб сей и лукав, и злокознен, поверь.

Султан благословляюще простер руку над Юнисом — знак окончательного прощения и благоволения. И тот, со слезами благодарности на глазах, побежал обратно на площадь — резать путы на руках побратима, освобождать его от цепей.

17

— Лежи, о брат мой, лежи, — сказал Юнис-бек Чербулу, удобно устроенному на мягком ложе из рысьих шкур в шатре молодого алай-чауша. — Испей, это вернет тебе силы. Наш механеджи, грек из Пирея, клялся всеми святыми, что это лучший из всех напитков, когда-либо рождавшийся на Эгейских островах.

Войку взял серебряный кубок, наполненный красным вином, отпил половину. Густая, терпкая жидкость цвета свежей крови рождала дивные алые блики в бездонной глубине позолоты, покрывавшей изнутри узорчатый сосуд. Сотник вспомнил: такой же носил за пазухой его недавний спутник, князь лотров, тоже, верно, не купивший его на рынке и не обретший как добровольный дар.

— Эту вещь в молодости добыл отец на взятой в бою гишпанской галере, когда служил капуданом-пашой, — пояснил Юнис, будто подслушав мысли иноверного побратима. — Тебе уже лучше, Войку?

— Спасибо, мой Юнис, — благодарно улыбнулся витязь. — Готов хоть сейчас в седло.

— Не спеши с этим, не спеши, — встревожился молодой осман и хлопнул в ладоши; босой гулям тут же явился с подносом, на котором дымились две небольшие чашечки, стояли пиалы с шербетом и кувшин с водой. — Испей вот этого, и будешь снова силен, как див.

Войку принял крохотную чашку на маленьком блюдце из белого фарфора с диковинными цветами и приготовился осушить ее одним духом. Юнис-бек с улыбкой остановил его.

— Не так, ожгешься; смотри, как это делается, — и начал сам осторожно прихлебывать из чашечки, запивая шербетом. — Это отвар молотых зерен; эмиры Счастливой Аравии с недавних пор присылают их его священному величеству вместе с золотом ежегодной дани. Арабы называют удивительный сей напиток кафией.

Войку осторожно попробовал. Темная жидкость в чашечке была горячей и отдавала неведомой терпкой горечью. Вслед за Юнисом не без опаски прихлебывая странное варево, Чербул почувствовал, как по телу разливается приятная легкость. Этот коричневый напиток был чем-то сродни крепкому вину, хотя не пьянил, не мутил рассудка. У Чербула, однако, слегка закружилась голова, и он отставил опустевшую чашечку на низкий столик, поставленный у ложа.

— Тебя охватило вихрем? — дружелюбно усмехнулся алай-чауш. — Это с непривычки, сейчас пройдет. Кафия восстанавливает силы, бодрит, помогает бороться с сонливостью. В нашем войске, в Обители счастья в Истамбуле молодые беки и аги едят и пьют гашиш, употребляют опий. Вот это, скажу тебе, яд!

— Ты пробовал его? — спросил Чербул.

— Однажды, в бане, меня уговорили, — признался бек. — Поначалу были дивные видения, но после стало скверно, меня замертво отнесли в дом отца. Мой баба Иса меня любит, но в тот день хотел убить. Я поклялся ему на мече не впадать более в сей тяжкий грех. Коран не запрещает этих снадобий, — добавил Юнис, — коран не велит лишь пить вина. Но отец прав: они стократ опаснее виноградного хмельного.

— Тебе везет, мой Юнис, — чуть вздохнул Войку, — ты не покидаешь отца. Вот уже год, как я не видел своего.

— Благородный капитан Тудор по тебе, верно, скучает, — кивнул Юнис-бек. — Но я ведь тоже не виделся с тобой добрых полтора года. Хотя кое-что о том, чем ты отличился, ведаю.

— Что же ведаешь, мой Юнис? Каким ветром к вам занесло эти слухи?

— Разное знаю, и ветры были разные, — усмехнулся молодой бек. — Имя одному из них, например, — Зульфикар-ага.

— Но ведь он снова стал венецианцем Зеноби! И собирался домой, в республику святого Марка!

— Ты плохо рассмотрел, мой Войку, какова на кафтане этого аги подкладка, — пояснил Юнис-бек. — Едва ступив на берег в Ак-Кермене, славный Зульфикар пересел на корабль, шедший в Истамбул. Наш повелитель приказал было его схватить — за потерю корабля и казны; но он собрал, не знаю уж как, достаточно денег для подарков, так что сам великий муфтий заступился за нечестивца и добился для него прощения. От него мы и узнали о твоих делах на том корабле, о Мангупе и той, кого ты оттуда увез.

— Вам говорили, верно, украл, — заметил Войку.

— Османы так не считают, — молвил бек. — Ибо нельзя сказать, кто в таком случае кого похитил или увел, а значит — над кем расстилать покров своей жалости, кому сочувствовать. Ты назвал эту девушку своей женой, мой Войку? Ты с нею обрел счастье?

— Какое только может быть на этом свете, где есть разлука, — ответил Чербул.

Юнис-бек, допив кофе, снова хлопнул в ладоши. Гулям принес другие сладости — баклаву, пирожные с фиалкой и гиацинтом, сочные персики.

— Вы, пребывающие в заблуждении, [93] — слишком многого ждете от любви женщины, от женщины самой, — заметил Юнис-бек, самолично ставя поднос перед гостем. — Знаю, что сказал пророк Сулейман: сильна как смерть любовь, и стрелы ее — стрелы огненные. Только и его, недолго порадовав, ввергла она в печаль до кончины. Верю: ты встретил женщину, которая не обманет. Но сколько на одну такую и ветренных, и кованных?

— Не считал, мой Юнис, — улыбнулся витязь, — что мне до них! Но и я знавал женский обман.

— И, верно, страдал. — Молодой бек понюхал персик, тщательно разрезал его ножиком, затем — на дольки и предложил побратиму. Вот почему мы, османы, не устаем восхвалять мудрость пророка Мухаммеда — да благословит и приветствует его аллах! Ибо превзошел он в ней преславного Сулеймана, царя иудейского, названного Премудрым, но западни любви все-таки не избежавшего. Пророк великий был мудр, повелев мусульманам брать в свой дом столько женщин, сколько они смогут прокормить, ибо там, где женщина не одна, не может быть любви, иссушающей и погубляющей душу мужа.

— Но Хафиз в своих газелях назвал ее животворной! — воскликнул Войку.