Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже) - Дюма Александр (книги полные версии бесплатно без регистрации .TXT) 📗

— Это моя каюта, — отвечал Грослоу. — Вы и ее хотите посмотреть?

— Откройте дверь! — потребовал д’Артаньян.

Англичанин повиновался. Д’Артаньян протянул руку с фонарем, просунул в полуоткрытую дверь голову и, увидев, что вся каюта была величиной с половину яичной скорлупы, решил:

— Ну, если и есть на фелуке вооруженная засада, то уж это никак не здесь. Пойдем теперь посмотрим, что Портос предпринял по части ужина.

И, поблагодарив шкипера кивком головы, он вернулся в каюту, где сидели его друзья.

По-видимому, Портос не нашел ничего или, должно быть, усталость взяла верх над голодом, потому что, растянувшись на своем плаще, он спал глубоким сном, когда вошел д’Артаньян.

У Атоса и Арамиса, убаюканных легкой качкой, тоже начали понемногу слипаться глаза, и они уже готовились отойти ко сну. Шум, произведенный д’Артаньяном при входе, заставил их очнуться.

— Ну что? — спросил Арамис.

— Все, слава богу, благополучно, — успокоил он их. — Мы можем спать спокойно.

Услышав эти успокоительные слова, Арамис снова склонил свою усталую голову. Атос попытался было изобразить на своей физиономии бесконечную благодарность, которую он чувствовал по отношению к д’Артаньяну за его предусмотрительность и заботливость, но из этого ничего не вышло. Да и сам д’Артаньян, подобно Портосу, больше чувствуя потребность в сне, чем в еде, отпустил Гримо, разложил плащ и улегся вдоль порога таким образом, что загородил собою дверь, и в каюту нельзя было попасть, не наткнувшись на него.

Глава 29

Портвейн

Минут через десять господа уже спали. Нельзя было того же сказать об их слугах, положительно страдавших от голода и особенно от жажды.

Мушкетон и Блезуа приготовили себе постели, положив дорожные сумки прямо на доски. На висячем, как и в другой каюте, столе стояли и покачивались, когда судно накренялось, кувшин с пивом и стаканы.

— Проклятая качка! — проговорил Блезуа. — Я чувствую, что буду все время лежать пластом.

— И что всего хуже, для борьбы с морской болезнью у нас есть только ячменный хлеб и это варево из хмеля. Скверно! — заметил Мушкетон.

— А где же ваша фляжка, Мушкетон? — спросил Блезуа, кончив приготовления для ночлега и подходя нетвердыми шагами к столу, у которого уже сидел Мушкетон. — Где ваша фляжка? Уж не потеряли ли вы ее?

— Нет, я не потерял ее, она осталась у Парри, эти черти шотландцы всегда хотят пить. А ты, Гримо, — обратился Мушкетон к своему товарищу, когда тот вернулся после обхода судна с д’Артаньяном, — тебе тоже хочется пить?

— Как шотландцу, — лаконически отвечал Гримо.

Он сел рядом с Блезуа и Мушкетоном, вынул записную книжку и стал подсчитывать общие расходы, так как он нес, между прочим, обязанности казначея.

— О! — застонал Блезуа. — Меня уже мутит.

— Если тебя мутит, — наставительно заметил Мушкетон, — съешь что-нибудь.

— По-вашему, это еда? — сказал Блезуа, презрительно указывая на ячменный хлеб и пиво.

— Блезуа, — объявил Мушкетон, — помни, что хлеб — пища каждого истинного француза. Да и всегда ли есть он у француза? Спроси-ка Гримо.

— Ну, пусть хлеб. Но пиво? — продолжал Блезуа с живостью, свидетельствовавшей о блестящей способности находить нужные возражения. — И пиво, по-вашему, настоящий напиток?

— Ну, — проговорил Мушкетон, поставленный в тупик, — тут, я должен признаться, это не так: пиво французу противно, как вино англичанину.

Блезуа всегда испытывал безграничное удивление перед жизненным опытом и глубокими познаниями Мушкетона; однако его вдруг обуял дух сомнения и недоверия.

— Как же это так, Мустон? Неужели англичане не любят вина?

— Они ненавидят его.

— Однако я сам видел, что они пьют его.

— Это в виде наказания. Вот тебе доказательство, — продолжал, надуваясь от важности, Мушкетон. — Один английский принц умер от того, что его посадили в бочку с мальвазией; я сам слышал, как об этом рассказывал аббат д’Эрбле.

— Вот дурень! Хотел бы я очутиться на его месте.

— Ты можешь, — заметил Гримо, продолжая свои подсчеты.

— Как так? — удивился Блезуа.

— Можешь, — повторил Гримо, считая в уме и перенося цифру четыре в следующий столбец.

— Могу? Но как же? Объясните, Гримо.

Мушкетон хранил полное молчание и даже, казалось, не обращал никакого внимания на вопросы Блезуа. Тем не менее и он насторожил уши.

Гримо продолжал считать и наконец подвел итог.

— Портвейн, — проговорил он только одно слово, указывая на среднее отделение нижней палубы, которое он и д’Артаньян осматривали в сопровождении капитана.

— Что такое? Эти бочки, что видны в щель двери?

— Портвейн, — повторил Гримо и вновь погрузился в арифметические вычисления.

— А я слышал, что портвейн — превкусное испанское вино, — снова обратился Блезуа к Мушкетону.

— Отличное, — сказал Мушкетон, облизываясь, — превосходное. Оно имеется и в погребе господина барона де Брасье.

— А что, если мы попросим этих англичан продать нам бутылку портвейна? — предложил Блезуа.

— Продать? — изумился Мушкетон, в котором пробудились его старые мародерские инстинкты. — Видно сейчас, что ты еще мальчишка и не знаешь как следует жизни. Зачем покупать, когда можно взять и так?

— Взять так, — отвечал Блезуа, — то есть присвоить себе добро ближнего своего? Ведь это запрещено, кажется.

— Где это запрещено?

— В заповедях божиих или церковных, уж не знаю наверное, а только помню, что сказано: «Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего».

— Ты совсем еще ребенок, Блезуа, — покровительственным тоном заметил Мушкетон. — Совсем ребенок, повторяю еще раз. Скажи-ка, где в Писании сказано, что англичанин твой ближний?

— Этого действительно не сказано; по крайней мере я что-то не помню, — отвечал Блезуа.

— Если бы ты, вроде меня или Гримо, десяток лет провел на войне, мой дорогой Блезуа, ты научился бы делать различие между домом ближнего и домом врага. Я полагаю, что англичанин есть враг, а портвейн принадлежит англичанину, и, следовательно, он принадлежит нам, так как мы французы. Разве ты не знаешь правила: все, что ты взял у неприятеля, — твое?

Речь эта, произнесенная со всей той авторитетностью, на которую Мушкетон, как ему казалось, приобрел право в силу своего долгого опыта, поразила Блезуа; он опустил голову, словно размышляя, но внезапно поднялся с видом человека, неожиданно напавшего на новый аргумент, который припрет противника к стене.

— Ну а наши господа, они тоже так думают?

Мушкетон пренебрежительно усмехнулся.

— Недоставало только, чтобы я нарушил сон наших храбрых и добрых господ, чтобы доложить им: «Ваш слуга Мушкетон хочет пить. Пожалуйста, дайте ему ваше разрешение». Ну, спрошу я тебя, на что господину де Брасье знать, хочу я пить или нет?

— Да ведь это дорогое вино, — проговорил, качая головой, Блезуа.

— Да хоть бы оно было жидкое золото! Наши господа все равно не стали бы стесняться. Знай, что один барон де Брасье настолько богат, что мог бы выпить целую бочку портвейна, даже если бы ему пришлось платить по пистолю за каплю. И я, право, не вижу, — продолжал Мушкетон, все более и более надуваясь от чванства, — почему бы слугам отказывать себе в том, в чем не стали бы себе отказывать господа?

Встав с места, он взял кувшин с пивом, вылил его через иллюминатор в море и величественно двинулся к двери соседнего отделения на палубу.

— Ага, дверь заперта! Эти черти англичане страшно подозрительны.

— Заперта! — воскликнул Блезуа не менее жалобно. — Ах проклятие! Вот горе-то! А у меня прямо кишки переворачиваются.

Мушкетон обернулся к Блезуа с обескураженным выражением на лице, которое ясно показывало, что он в полной мере разделяет отчаяние славного парня.

— Заперта! — повторил он.

— Но, — робко заметил Блезуа, — я слышал, господин Мустон, как вы рассказывали, что однажды в молодости, кажется в Шантильи, вы прокормили себя и своего господина, ловя куропаток в силки, карпов на удочку и бутылки на шнурок.