Власть меча - Смит Уилбур (книги полностью бесплатно txt) 📗

Он замолчал и стал изучать их лица. И увидел патриотическую гордость и новый свет в глазах.

– Господа, одобряете ли вы мои дальнейшие действия? – спросил он, и командующий по очереди посмотрел на всех и получил от каждого короткий кивок.

Тогда он повернулся к Манфреду.

– Мы даем вам свое благословение. Я позабочусь, чтобы каждый член братства оказывал вам необходимую поддержку и помощь.

– Благодарю, господа, – негромко сказал Манфред. – А теперь позвольте передать вам слова самого Адольфа Гитлера из его великой книги «Майн кампф»: «Господь всевышний, благослови наше оружие, окажи ту справедливость, которую Ты всегда оказывал! Суди сам, заслуживаем ли мы теперь свободы. Господь Бог, ниспошли благословение нашей борьбе!»

– Аминь! – воскликнули все и встали, сделав условный знак братства – прижимая сжатый кулак к груди. – Аминь!

Зеленый «ягуар» был припаркован на открытом месте у дороги там, где она огибала утес. Машина выглядела брошенной, как будто стояла здесь несколько дней или недель.

Блэйн Малкомс остановил свой автомобиль за ней и подошел к краю утеса. Он никогда не бывал здесь раньше, но Сантэн описала ему бухту и объяснила, как найти туда дорогу. Он наклонился и посмотрел с утеса. Спуск крутой, но не чрезмерно: он разглядел тропу, которая зигзагами спускалась к заливу Смитсвинкель, и на самом дне увидел крыши трех или четырех примитивных хижин, вытянувшихся вдоль берега – точно как описала Сантэн.

Он снял пиджак и бросил на переднее сиденье «бентли». Спуск задаст ему жару. Блэйн закрыл машину и пошел вниз по каменистой тропе. Он приехал не только по просьбе Сантэн, но и потому что сам любил Шасу Кортни, гордился им и чувствовал ответственность за него.

В прошлом он не раз ожидал, что Шаса станет либо его приемным сыном, либо зятем. Спускаясь по тропе, он испытывал глубокое сожаление – нет, больше чем сожаление, глубокую печаль, – оттого что эти его ожидания до сих пор не оправдались.

Они с Сантэн не поженились, хотя Изабелла умерла почти три года назад. Он помнил, как Сантэн убежала от него в ночь смерти Изабеллы и как избегала его много месяцев спустя, противясь его усилиям отыскать ее. В ту ночь у смертного одра Изабеллы произошло что-то ужасное. После примирения Сантэн никогда не говорила об этом, даже не намекала на то, что произошло между нею и умирающей. Он не мог простить себе, что отдал Сантэн во власть Изабеллы. Изабелле нельзя было доверять: рана, нанесенная ею, никогда не заживет. От Блэйна потребовался почти год терпения и мягкости, прежде чем Сантэн успокоилась и вернулась к роли любовницы и защитницы, которой так наслаждалась раньше.

Однако она не соглашалась даже обсуждать с ним вопрос о браке и очень нервничала, когда он пытался настаивать. Как будто Изабелла была еще жива, как будто в своей холодной могиле она обладала властью над ними. Ничего в жизни он не желал сильнее, чем сделать Сантэн своей законной женой, женой перед Богом и людьми, но теперь начинал сомневаться, что это когда-нибудь осуществится.

– Пожалуйста, Блэйн, не проси. Я не могу – просто не могу говорить об этом. Нет, я не могу объяснить почему. Мы и так были счастливы много лет. Я не могу рисковать этим счастьем.

– Я прошу тебя быть моей женой. Подтвердить нашу любовь, а не уничтожать ее.

– Пожалуйста, Блэйн, прекрати. Не сейчас.

– Но когда, Сантэн, скажи когда?

– Не знаю. Честно не знаю, дорогой. Знаю только, что я очень тебя люблю.

Затем – Шаса и Тара, две заблудшие души, ищущие друг друга во тьме. Он знал, как отчаянно они нуждаются друг в друге, он видел это с самого начала, видел, как близки они к тому, чтобы соединиться. Но им никогда не удавалось сделать последний шаг, и они снова отдалялись. Казалось, для этого не было никаких причин, кроме гордости и упрямства, а друг без друга они слабели, никто из них не мог осуществить то, чего все от них ждали, воспользоваться всеми теми редкими дарами, которыми Господь благословил их с рождения.

Два прекрасных, талантливых молодых человека, полные сил и энергии, отвергали все это в поисках чего-то, что никогда не существовало, погружались в неисполнимые мечты или сжигали все из отчаяния и невоздержанности.

– Я не могу этого допустить, – решительно говорил он себе. – Даже если они меня возненавидят, я должен это предотвратить.

Он спустился до низу и остановился, осматриваясь. Отдыхать ему не требовалось: хоть спуск был трудным, а Блэйну уже почти пятьдесят лет, он был крепче и выносливее, чем многие мужчины на пятнадцать лет моложе.

Залив Смитсвинкель полукругом обступают высокие утесы; только его дальний конец открывается в просторный залив Фальс-Бэй. Защищенная со всех сторон вода спокойна, как в озере, и так чиста, что видны водоросли на глубине в тридцать футов, где они цепляются за дно. Замечательное укромное место… он потратил еще несколько секунд, оценивая эту спокойную красоту.

Четыре хижины, построенные главным образом из плавника, стояли вразброс на скалах над узким пляжем. Три хижины были пусты, их окна заколочены. Последняя в ряду – та, что ему нужна. Блэйн пошел к ней по пляжу.

Подойдя ближе, он увидел, что окна открыты, но занавеси, поблекшие и изъеденные соленым воздухом, задернуты. На перилах веранды висели сети для ловли раков, у одной стены стояли два весла и длинная удочка. На берегу шлюпка, вытащенная выше границы прилива.

Блэйн поднялся по каменным плитам на веранду, пересек ее и подошел к двери. Дверь была открыта, и он вошел в единственную комнату.

Стоящая у дальней стены небольшая девонская печь [91] была холодна, на ней стояла сковорода с остатками жира. На столе посреди комнаты – грязные тарелки и кружки, по ножке к ним поднималась колонна черных муравьев. Деревянный пол хижины давно не подметали, он был усыпан песком, нанесенным с пляжа. У стены напротив окна стояла двухярусная койка. Наверху поверх голых досок не было матраца, внизу – ком серых одеял и жесткий матрац, набитый кокосовым волокном, грязный и в пятнах. На нем лежал Шаса Кортни.

Без нескольких минут двенадцать он еще спал. На усыпанном песком полу в пределах досягаемости свесившейся руки Шасы стояла почти пустая бутылка с виски и стакан. На Шасе были только старые шорты для игры в регби; его тело загорело до цвета намасленного красного дерева – темный загар бичкомбера [92], волоски на руках выгорели на солнце до цвета золота, но на груди остались темными и кудрявыми. Не вызывало сомнений, что он много дней не брился – волосы, рассыпавшиеся по грязной подушке, были грязными и спутанными. Но глубокий загар скрывал другие, более очевидные следы пьянства.

Он спал спокойно, на его лице не было ни следа смятения, которое должно было прогнать его из Вельтевредена в эту жалкую лачугу. Во всех отношениях он был по-прежнему великолепен, настоящий красавец – и поэтому отсутствие левого глаза шокировало еще сильнее. Верхний край глазницы был вдавлен там, где кость раздробило; темную бровь перечеркивал белый бугорчатый шрам. Пустая глазница была глубокой, а между темными ресницами виднелась влажная красная ткань.

Невозможно было без жалости смотреть на это страшное уродство, и Блэйну потребовалось несколько минут, чтобы решиться на то, что он задумал.

– Шаса!

Он заставил себя говорить резко. Шаса негромко застонал, и веко, прикрывавшее его пустую глазницу, дернулось.

– Проснись, парень. – Блэйн подошел к койке и потряс Шасу за плечо. – Проснись. Нужно поговорить.

– Уходите, – пробормотал Шаса, еще не вполне проснувшись. – Уходите и оставьте меня в покое.

– Проснись, черт побери!

Здоровый глаз открылся, и Шаса затуманенным взором посмотрел на Блэйна. Но вот его взгляд сфокусировался, и выражение изменилось.

– Что вы здесь делаете?

Он отвернулся, пряча пустой глаз, порылся в сбитой постели и нашел полоску черной ткани на черной эластичной ленте. Все еще отворачиваясь, он приложил повязку к поврежденному глазу, потом приспособил через голову ленту и повернулся к Блэйну. Повязка делала его похожим на пирата и каким-то извращенным образом только подчеркивала его красоту.