Письма Кэмптона — Уэсу - Лондон Джек (читать книги без регистрации TXT) 📗
Ах, Дэн, вспомните первое неясное стремление дифференцировавшихся организмов и всю грязь и безумие многих тысяч поколений, затемнивших основное проявление его. Вот она, ваша любовь, в этом вся ее история. Сама по себе она не позорна, позор заключается в том, что мы не хотим ее перерасти.
XVIII
ТОТ ЖЕ — ТОМУ ЖЕ
Ридж.
Беркли — Калифорния.
4 апреля 19… г.
Я забыл ответить на некоторые вопросы из вашего письма. В ваших словах много красоты и бесконечное число несогласованных фактов. Под многими из них я охотно подписываюсь. Но мне кажется, что вам не удается слить их для связного вывода.
Я весьма многословно установил, что всем живым существам присущи две функции — питание и воспроизведение. Вы не поняли значения этих функций, отвергая мое определение любви, и я должен пояснить свою мысль подробнее. Если пренебречь этими функциями — жизнь исчезнет с нашей планеты. Это основное дело всех живых существ. Особь должна охранять свою жизнь и жизнь своего рода. Она более склонна заботиться о себе, чем о себе подобных, и еще менее склонна приносить себя ради них в жертву. Поэтому естественный подбор применил безумную страсть, заставляющую особь жертвовать собой. Все животные ведут жестокую, беспощадную борьбу за существование. Малейшее проявление слабости у особи служит сигналом к ее уничтожению. Поэтому все, что ведет к ослаблению особи, причиняет ей вред. С другой стороны, закон установил, что каждая особь должна воспроизводить себя. Но воспроизведение влечет за собой ослабление и временную беспомощность. Задача: как заставить особь воспроизводить, идти на опасность, угрожающую ее существованию? Ответ: ее должно понуждать нечто более глубокое, чем разум, и это нечто — нерассуждающая страсть. Если бы особь могла рассуждать, она бы, наверно, воздержалась. Жизнь сохранилась до наших дней, потому что страсть не поддается контролю разума. Человек, пройдя путь от низших организмов, пронес с собой эту необходимую страсть. Развив воображение, он смешал оба начала; результатом этого смешения явилась любовь.
Итак, пусть наше воображение не затемняет нам конечной цели. Перед человеком стоит великая задача воспроизведения. Страсть заставляет его выполнить ее. Страсть, действуя на воображение, порождает любовь. Страсть является движущим фактором, воображение — тревожащим; затемнение страсти воображением порождает любовь.
Освободим любовь от всего наносного и посмотрим, какова ее функция в схеме жизни. Ее функция — воспроизведение. Нет, не возражайте, Дэн; и вы, давая ваше определение любви, говорите, в сущности, то же самое, только не так прямо. Вы говорите: «Любовь — это пробуждение личности к восприятию красоты и ценности другого человека и стремление пройти жизненный путь совместно с любимым». Другими словами, ваше определение гласит, что стремление к воспроизведению порождает любовь, а воспроизведение все же остается ее непременной целью. Так природа обманывает свои создания, и род продолжает существовать.
Затем вы возражаете: «Любовь — это не болезнь ума и тела и не безумие, если она зарождается в самом ценном чувстве, если она является завершением высокого внутреннего процесса и если она оздоровляет душу, делая человека сильным и счастливым». Я показал вам ценность страсти и процессы, порождающие любовь, и доказал, что чувства эти не поддаются контролю разума, а также выяснил, почему они не поддаются контролю разума. Покажите мне, в чем моя ошибка.
Далее вы пытаетесь установить: «Вначале стремление к воспроизведению порождало любовь; в наши дни любовь порождает стремление к воспроизведению». Это очень умно, но верно ли? Не похоже ли это на такое утверждение, которое я осмелюсь высказать после вашего: вначале человек ел оттого, что был голоден; в наши дни он голоден оттого, что ест.
Я на многое хотел бы возразить, но я пишу письмо между завтраком и лекцией. Время кончать. Студенты ждать не могут.
XIX
ДЭН КЭМПТОН — ГЕРБЕРТУ УЭСУ
Лондон.
3-а Куинс Роод. Челси.
22 апреля 19… г.
Природа обманывает свои создания, и род продолжает существовать, а я, стоящий на вершине культуры упадочник-мечтатель, радуюсь тому, что прошлое обязывает нас, и горжусь такой древней и многозначительной историей и таким чудесным наследством. Природа обманывает свои создания, и род продолжает существовать, а я преисполнен молитвенной благодарностью. А ты неблагодарен — вот в чем заключается разница между нами. Ты страдаешь оттого, что справедливо было названо печалью знания. Ты принимаешь положение об общем происхождении только для того, чтобы горевать над ним. Ты открыл, что любовь имеет историю, и… любовь исчезла. Ты — Вертер знания, меланхолия завладела всем твоим существом, и ты проливаешь бессильные слезы пред алтарем собранных тобой фактов.
Ты идешь рука об руку со своим поколением. Каждый возраст страдает от свойственных ему телесных хворей, и каждому возрасту присущи свои духовные недуги. Наше время корчится в родовых муках. Мы держим в руках дитя нашего вечно ищущего разума, но нас ждет иное освобождение, и наше страдание велико. За знанием следует философия знания. Наши взоры погружены в Откровение, но музыка Слова не коснулась еще нашего слуха. До тех времен, когда значение всего не вспыхнет над миром, человечество не освободится от своей грубости и будет охвачено малодушной печалью. Мы до сих пор не знаем, что делать с нашим запасом знаний, и болеем пессимизмом бездеятельности и пессимизмом плохого пищеварения. За последние сто лет мы жили чересчур напряженной умственной жизнью. В этом-то и заключается тайна нашего различия. Жизнь потеряла для тебя цену оттого, что ты ясно понял, что явления совершаются по закону всеобщности, а я, со своей стороны, громко восхваляю этот закон. У меня захватило дыхание от благоговения, но ради других я в своих произведениях провозглашаю ему славу.
Выскажусь яснее. Я считаю, что ты поддался настроению современности, что твое положение является случайной фазой современного материализма. Наш спор в сущности является поединком между пессимизмом и оптимизмом, причем твой пессимизм бессознателен, — а это-то и опасно для тебя. Ты слишком печален, чтобы осознать, что ты несчастлив, или чтобы поберечь себя. Мой диагноз поражает тебя? Проанализируй твое последнее письмо. Ты намечаешь рост любовных эмоций от протоплазмы до человека. Ты следишь за развитием силы, более мощной, чем голод и холод, и более страшной, чем смерть, начиная от ее потенциального состояния на ступени одноклеточного организма, где жизнь размножается делением, рассматриваешь многоразличные формы полового содружества у животных и доходишь до половой любви человека. И это исследование приводит тебя к убеждению, что человеку нечем дорожить и что жизнь проста, неизменна и потому неприемлема.
Ты возносишь к небесам вопль Экклезиаста: «Все суета и томление духа, и нет добра на Земле». Поэты и мудрецы Омар Хайям и Суинберн глубоко человечны, и мы, столь же человечные, как они, откликаемся на их слова, печально-горькие расчеты с жизнью и едкую обиду. Мы повторяем за ними: «Суета сует» и, ропща, склоняем голову, протягивая руку, чтобы опрокинуть пустой бокал. Все это проделывается в сумеречном настроении, когда душа охвачена смутным чувством умирания.
Немногие помнят утро или сохраняют в душе сияние юного дня до глубокой ночи. Они опровергают постулат тождества и пресыщения, они не подавлены видимостью фактов, как ты, они видят «прочные основания жизни в ее целом».
Нам нечего бояться ярлыков. Когда я говорю, что ты пессимист, то это не обвинение — то же было бы, если бы я назвал тебя оптимистом. Единственно важным является вопрос: что ближе к истине? Ты спрашивал меня: «Какова ценность любви?» И ты давал вполне удовлетворявший тебя ответ: «Сама по себе любовь не имеет никакой ценности, она служит лишь целям слепых, строящих жизнь сил». Отрицая внутреннюю красоту этого чувства и рассматривая его как несчастный случай в жизни человека, ты высказываешь смутную надежду, что люди смогут перерасти эту силу.
