Войку, сын Тудора - Коган Анатолий Шнеерович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Да, силы твоей не счесть, — признавал в душе Штефан, глядя, как густеют, вздуваются, словно полые воды, людские массы по ту сторону Белой долины. — Воинское счастье, столь верное нам до сих пор, не всегда способно нас выручить. Тем упорнее должно биться, не щадя живота, не даваясь врагу живыми — на позор, какого ни разу не видели ни государи, ни простые люди моей земли. Нигде еще на рабьих рынках мира не продавали молдаван, как торгуют повсюду другими языками. И не было на Молдове господаря, когда-либо сдававшегося супостату.
— А если доведешь упрямство свое до того, что будешь убит, буду карать тебя и мертвого, — пообещал Мухаммед. — Я найду то место, где ты укрываешь семью; жену лишу имущества и пущу по миру, дочерей заберу в сераль, а сынов сделаю янычарами в моем непобедимом войске; юноши доброго рода, они станут, быть может, славными сераскерами, предводителями наших армий. И еще я возьму в гарем жену и дочь Красивого Раду, любимого мною когда-то друга, прекрасного душой и ликом, коего ты, злой бей Штефан, неоступно преследовал, пока не погубил. Им не место в руках убийцы отца и мужа; им более к лицу покровительство и милость его государя и друга. Я заберу этих женщин в Стамбул, отдам младшую сыну Баязету. А ты увидишь это из ада, и обольется еще раз кровью твоя порочная душа.
Но Штефан не поддерживал уже спора с противником. Воевода наблюдал за тем, как медленно выдвигаются вперед турецкие пушки, на расстояние, с которого могли бы добросить до паланки железные и каменные ядра.
Выполняя приказ князя, Влад Русич поспешил к левому краю укреплений, откуда по мунтянам ударила пищаль. Он возвращался уже обратно, когда к нему подошел воин из стражи, выставленной Шендрей на лесных тропах, в тылу укрепленного лагеря.
— Меня послал сотник Опря, пане Русич, — сказал войник. — Пришли какие-то люди, молдаване и иноземцы, биться с турком. Доложить пану портарю или поглядишь на них сам?
Влад поспешил в лес. И очутился в объятиях Войку, чей отряд как раз подоспел к месту будущей сечи.
— И не знаю, что сказать, — молвил Влад, выслушав своего побратима. — Государь перед боем милостив, час назад Морлака-лотра принял с его разбойниками, велел становиться к гынсарам. Но что решит, как увидит тебя? Проводить тебя, что ли, к нему, падешь князю в ноги, повинишься?
— Мне не в чем себя винить перед господарем, — к удивлению Русича твердо ответил Войку. — Не изменил ему, не предался врагу, не подался в бега в дни сбора под знамя. Я еще вольный воин. И не валяться в ногах приехал, но биться.
— Тогда к воеводе не ходи, — решил, подумав, Влад. — Встань к белгородцам, в чету Молодца-капитана. И милостивые паны и витязи, что с тобой прибыли, пусть становятся там же, — добавил Русич, знавший приехавших по последнему своему посольству в Брашов. Только позже, — государев дьяк чуть понизил голос, если господь попустит и поганые станут одолевать, придвигайтесь, коли сможете, к государеву знамени. В тяжкий час своим людям надобно вместе быть.
Султан Мухаммед, к которому то и дело подлетали за приказаниями алай-чауши на быстрых арабских конях, деятельно распоряжался последними приготовлениями к бою. Уехали к своим полкам его сераскеры: носивший титул Защитника Дуная отец Юнис-бека — славнейший Иса-бек, Сулейман-визирь, другие знаменитые воители. Давно ускакал к своим мунтянам Лайота Басараб. Только великий визирь Махмуд, не командовавший в сражениях войсками, оставался при падишахе вместе с другими сановниками — эндерун-агларами, с шейхами, муллами и хадиями. И не отпускал никуда покамест султан любимца войска, неугомонного Юниса. Ждали приказа к наступлению янычары. Впереди стояли полки, набранные из принявших ислам христианских пленников, еще считавшихся рабами, без права владеть своим имуществом; только подвиг в бою делал их свободными. За ними изготовились янычары из аджеми-огланов — «иноземных мальчиков», насильно отобранных турками в подвластных странах у христианских семей, воспитанных в набожных мусульманских семействах в сердце империи — старой Анатолии — и потому самых стойких и храбрых в боях за веру пророка. Ждали сечи, подпирая правое крыло осман, двенадцать тысяч мунтян, хоть и не лучших бойцов, но равных числом войску Штефана.
Кучка бояр-изменников пришла наконец в движение. Один из них подъехал к султану; воины охраны — алайджи — с копьями наперевес преградили ему путь. Мухаммед дал им знак — пропустить иноверного друга.
— Дозволь молвить слово, о царь времени, — на чистом анатолийском наречии склонился Гырбовэц. — Еще не поздно приказать: пусть бояре наши, врагу твоему на погибель, проведут по лесной тропе в тыл бею Штефану две тысячи мунтян. Тропа хорошо известна верным тебе молдавским боярам, о великий!
— В минувшую битву, — покачал головой султан, — сераскер Сулейман такому совету внял. Он послал с проводником отряд осман, и где теперь их кости, о боярин?
— Великий падишах! — вскричал Гырбовэц. — Тот проводник был мунтянин.
«Все предатели одинаково ненадежны», — хотел было напомнить султан, но сдержался. Исход борьбы еще не определился, и союзников, какими бы они ни были, следовало беречь.
— Теперь уже трудно сказать, кем был тот человек, — сказал Мухаммед вслух. — И была ли гибель их от судьбы или измены. И неведомо что ждет мунтянских воинов в лесу, какие ловушки устроены врагами на ваших тропах. Мы ударим на бея Штефана спереди; у нас для этого достаточно сил, а победа — в руках аллаха!
— Дозволь же и нам, о царь мира, обнажить мечи в рядах твоих газиев! — воскликнул Гырбовэц, указывая рукой на своих товарищей.
— Нет нужды, — султан опять покачал головой. — Вы будете нужны мне после того, как бей Штефан поплатится за строптивость своей дубовой головой.
Мухаммед еще раз бросил гордый взор на свои войска. Великая армия, великие воины! Вот подошел наконец на большой арбе, влекомый десятью волами, великий бубен войска с девятью собратьями поменьше, на меньших телегах. Вот развернулось и поплыло над морем голов в руках знаменосца-алемдара — огромного ростом янычара Рустема — священное зеленое полотнище главного знамени империи, воскового алема, сопровождавшего в походе султана. Беспокойные кучки дервишей-воинов, возбужденные появлением святыни, пришли в движение, пробираясь поближе к переднему краю.
Обычаи осман не велели падишаху самому воодушевлять бойцов, тем более — сражаться в битве; считалось, что его священного присутствия достаточно. Мухаммед обернулся к шейх-уль-исламу, верховному духовнику армии, кивнул: пора. Белобородый старец, воздев руки к небу, издал протяжный призыв к молитве, подхваченный голосами сотен муэдзинов, расставленных среди боевых порядков. Армия осман как один человек, во главе с повелителем правоверных повалилась ниц, моля всевышнего о победе.
Помолясь, Мухаммед Фатих выпрямился и, вскочив в седло, извлек из ножен саблю легендарного Османа. Это был знак двигаться на врага.
13
Полтора года тому назад, под Высоким Мостом близ сожженного — тогда, как и нынче, — города Роман, Войку Чербул бился с турками в тумане, почти все время ослеплявшем сражающихся. Во время осады Мангупа сын белгородского капитана Боура взирал на врага с высоты городских башен и стен, вознесенных на сотни локтей над равнинной столовой горой, на которой их построила династия крымских Палеологов, и Асанов, и Гаврасов, и Комненов; к тому же, как ни было многочисленно экспедиционное войско сераскера Гедик-Мехмеда, его нельзя было сравнить с великой армией самого султана. Теперь Войку впервые видел такое небывалое скопище вражеских полков. За морем белых кафтанов и высоких войлочных колпаков янычар вставали пестрые волны богато разодетых бешлиев, копьеносцев-джамлиев, азапов в красных рубахах и синих куртках без рукавов, акинджи в многоцветных чалмах, повязанных поверх шлемов. Шальвары, халаты, головные повязки, длиннополые развевающиеся накидки — бабьи наряды, сказал бы немец или испанец. Но Войку знал, что это суетное тряпье прикрывало мускулистые тела жестоких и храбрых мужей, не склонных щадить не только чужие жизни, но также собственные. Все силы огромного нашествия вставали перед Войку, надвигаясь на него, на тот малый сгусток воинских сил, который представлял сейчас собою его землю и был, собственно, в этот час самой Молдовой. Враги шли стройно, бодро, постепенно убыстряя свое движение, высоко поднимая оружие, прикрываясь блестящими круглыми щитами, как на праздник, с каким-то грозным весельем, от которого нельзя было ждать пощады. Это море охваченных жаждой уничтожения, богато наряженных и вооруженных людей казалось неуместным среди мирных, покрытых лесом и зелеными травами холмов, меж которыми, где-то далеко, лежали малые, скромные и тихие деревеньки с их небогатым бытом, с простыми трудами и радостями здешних крестьян. Неисчислимые, переливающиеся многоцветьем, сверкающие металлом под жарким солнцем, шумливые османские орды казались ненастоящими среди спокойных, дремучих молдавских кодр, словно их принесло злое волшебство, и лишь настойчивый, тревожный бой больших турецких бубнов на высоких арбах придавал им призрачную достоверность вбивая ритмическими ударами незримые громадные гвозди, долженствующие навек приковать многокрасочный чуждый покров к не приемлющей его земле.
