Рукопись, найденная в Сарагосе (другой перевод) - Потоцкий Ян (электронная книга .txt) 📗

На следующий день я пошел к княжне и рассказал ей о вчерашних моих наблюдениях. Я не утаил неизъяснимого наслаждения, какое испытал. взирая на невинные забавы её сестры, осмелился даже приписать мой восторг сходству с княжной, которое я усмотрел в Леоноре.

Слова эти отдаленно напоминали признание в любви. Княжна нахмурилась, взглянула ещё холоднее, чем обычно, и сказала:

— Сеньор Авадоро, если и существует сходство между двумя сестрами, прошу, чтобы ты никогда не соединял их вместе в твоих восхвалениях. А пока — жду тебя завтра утром. Я намереваюсь уехать на несколько дней и хотела бы перед дорогой с тобой поговорить.

— Госпожа, — отвечал я, — я должен был бы погибнуть под ударами твоего гнева: черты твои запечатлелись в душе моей, как образ некоего божества. Я знаю, что слишком большое расстояние нас разделяет, чтобы я смел посвятить тебе свои чувства. Сегодня, однако, я внезапно нахожу изображение твоей божественной красоты в особе молодой, веселой, искренней, прямой и откровенной, так кто же запретит мне, сударыня, обожествлять в ней тебя?

С каждым моим словом черты княжны становились все более суровыми. Я думал, что она прикажет мне уйти и не показываться больше ей на глаза; но она только повторила мне, чтобы я завтра вернулся.

Я отобедал с Толедо, вечером же вернулся на свою новую квартиру. Окна напротив были отворены, так что я ясно мог видеть, что творится во всем доме. Леонора стояла у кухонного стола и заправляла олью-подриду. Ежеминутно она просила у дуэньи совета, резала мясо и укладывала его на блюде, без конца смеясь и являя живейшую радость. Затем она накрыла стол белой скатертью и поставила на нём два скромных прибора. На ней был пристойный корсаж, а рукава рубашки были закатаны до самых локтей.

Потом окна и жалюзи были затворены и заперты, но то, что я увидел, произвело на меня сильное впечатление, ибо какой молодой человек может хладнокровно взирать на подобного рода сцены домашней жизни. Именно подобные картины служат причиной того, что люди женятся.

На следующий день я пошел к княжне; сам уже не ведаю, что я ей говорил. Казалось, она вновь опасается объяснения в любви.

— Сеньор Авадоро, — сказала она, прерывая мои излияния, — я уезжаю, как я тебе уже вчера сказала, чтобы провести некоторое время в княжестве Авила. Я позволила моей сестре совершать прогулки после захода солнца, однако, все же не отходя далеко от дома. Если тебе захочется к ней подойти, я предупредила дуэнью, чтобы она не запрещала тебе с ней разговаривать так долго, как только ты сам захочешь. Старайся изучить сердце и характер этой юной особы, ты дашь мне потом отчет о них.

После этих слов она легким кивком велела мне уйти. С болью я расставался с княжной, ведь я любил её от всего сердца. Её необыкновенная гордыня меня не оскорбляла, ибо я полагал, что если она захочет отдать кому-либо своё сердце, то выберет, конечно, возлюбленного более низкого сословия, как это обычно делается в Испании. Я воображал, что, быть может, даже и меня она когда-нибудь полюбит, хотя обхождение её со мной должно было развеять все мои надежды. Одним словом, весь день я размышлял о княжне, но вечером начинал думать о её сестрице. Я пошел на улицу Ретрада. В ярком лунном сиянии я увидел Леонору, сидящую с дуэньей на скамье у самых дверей. Дуэнья заметила меня, подошла ко мне, пригласила, чтобы я сел рядом с её воспитанницей, сама же ушла. После непродолжительного молчания Леонора сказала:

— Сеньор, ведь ты тот самый молодой человек, с которым мне позволено видаться? Я могу рассчитывать на твою дружбу?

Я ответил утвердительно и прибавил, что дружба моя никогда не предаст и не обманет.

— Превосходно, — сказала она, — в таком случае благоволи сказать мне, как меня зовут.

— Леонора, — ответил я.

— Я не об этом спрашиваю, — прервала она, — ведь у меня должна быть ещё и фамилия. Я уже не та простушка, какой я была у кармелиток. Там я думала, что мир состоит только из монахинь и исповедников, но теперь я знаю, что есть жены и мужья, которые никогда их не покидают, что дети носят фамилию отца. Вот потому-то я и стремлюсь узнать, как моя фамилия.

Так как кармелитки в некоторых монастырях живут по весьма строгому уставу, то меня и не удивило это наивное неведение, столь удивительное у двадцатилетней девушки. Я ответил поэтому, что, увы, не знаю её фамилии. Потом я сказал, что видел, как она танцует в своей комнате, и что наверное не у кармелиток она научилась танцевать.

— Нет, — ответила она, — князь Авила поместил меня у кармелиток, но после его кончины меня отвезли к урсулинкам, где одна из воспитанниц обучила меня танцам, другая — пению; о том же, как мужья живут со своими женами, все мне говорили, вовсе не считая этого тайной. Что до меня, то я хотела бы обязательно иметь фамилию, но для этого мне необходимо выйти замуж.

Потом Леонора говорила мне о театре, о прогулках, бое быков и проявила страстное желание увидеть все эти вещи. С тех пор я несколько раз с ней говорил, но всегда вечером. Неделю спустя я получил от княжны письмо следующего содержания:

Я ответил ей такими словами:

И получил следующий ответ:

Хотя я и был влюблен в княжну, столь необузданная гордыня сильно меня уязвила. Сперва я хотел во всем признаться кавалеру Толедо и прибегнуть к его опеке, воспользовавшись его покровительством, но кавалер, без памяти влюбленный в герцогиню Сидония, был чрезвычайно привязан к её подруге и никогда бы ничего против неё не предпринял. Поэтому я решил молчать и вечером сел у окна, чтобы присмотреться к моей будущей супруге.

Окна были отворены, мне ясно было видно все жилье. Леонора сидела посреди комнаты, её окружали четыре женщины, которые наряжали её. На ней было белое атласное платье, расшитое серебром, венок из цветов на голове и бриллиантовое ожерелье. Длинная белая фата покрывала её с головы до пят.

Меня удивили эти приготовления; вскоре удивление моё ещё возросло. В глубине комнаты поставили стол, украсили его, подобно алтарю, и зажгли на нём свечи. Вошел священник с двумя господами, которые, казалось, должны были стать свидетелями обряда, не хватало только жениха. Я услышал стук в мои двери и голос дуэньи, которая говорила мне:

— Тебя ждут, сеньор. А может быть ты намереваешься воспротивиться приказам княжны?

Я пошел вслед за дуэньей. Невеста не сняла фаты; её руку вложили в мою, словом, нас поженили. Свидетели пожелали мне счастья так же, как и моей супруге, лица которой они не видели, и ушли. Дуэнья повела нас в комнату, слабо озаренную лучами луны, и заперла за нами двери.

Когда цыган досказывал эти слова, некий человек из его табора потребовал его присутствия. Авадоро ушел, и больше в тот день мы уже его не видели.