Набег - Витаков Алексей (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
Джанибек действительно изменил свое решение и заставил нести бревно только женщин. Бабы шли, шатаясь от непосильной ноши, резали ноги о рогатки, проваливались в ямы, скользили и падали, но поднимались и шли дальше. Шли не торопясь, поскольку знали по крикам со стены, что казаки ждут, когда стемнеет. За их спинами, натянув луки, стояла тысяча татар. Расчет хана, как всегда, был прост: пусть тяжелое бревно несут те, кого не жаль подставлять под стрелы и пули, а заодно и казакам сердца повыкручивать. Пусть там на стенах волками воют да задыхаются от ярости. Потом таран останется у стен. Воинам без тяжести будет быстрее и проще достичь ворот. Все потерь меньше. Так думал хан. Но он не догадывался еще, что за стенами крепости есть инок Савва, который всегда был поперек чужих тактик.
– Давай, Тимофей Степанович, чай, татарским языком владеешь. Крикни, чтобы священнику разрешили выйти к бабам да грехи отпустить. – Савва взял свой посох и покрутил его в крепкой руке.
– А палка-то те для чего? – Кобелев удивленно вскинул брови.
– А то палка не простая. Вот вишь… – Савва нажал на верхний конец посоха, и тот согнулся в дугу. – Быстрехонько тетивку звонкую раз – и уже лук у меня в руках, а не палка иночья. И стрелки в сапоге под подолом. То-то, атаман. Не видывал такого еще?
– Вот так выдумал! Эх, нам бы с тобой, Савва, этот набег пережить, я бы у тебя многому поучился.
– Оружие, конечно, не дальнобойное, но с пятидесяти шагов медвежью шкуру портит изрядно. Давай, атаман, пора. Солнышко уже только пяткой одной по-над лесом греет. Пока выйду, и мгла падет.
Кобелев, высунувшись из-за частокола крепости и, сложив руки в раковину, крикнул несколько слов на татарском языке. Ряды лучников заколыхались, началось легкое движение, послышалась резкая, отрывистая речь. Крымчане о чем-то спорили между собой. Затем несколько человек отделилось от строя и скрылось в надвигающихся сумерках. Через несколько минут опустилась полная мгла. Люди в крепости, полонянки, крымские лучники – все ждали ответа от хана Джанибека. Наконец, показались всадники. Много всадников. Они встали полукольцом на безопасном расстоянии, поблескивая в лунном свете начищенными, островерхими шлемами. Один отделился и, пройдя рысью до линии лучников, прокричал слова, которые ему велел передать хан.
– Что говорит? – Савва рукавом рясы вытер липкий пот на лбу.
– Говорит, что хан милостиво разрешает выйти священнику. А ну как поймут, что ты инок? – Атаман закусил длинный ус.
– Да откуда ж им знать, где поп, а где монах! Для них ведь всё одно: ряса есть, и ладно. Ворота не открывай. Даже щелки нельзя.
– А как ты тогда?
– А вот эдак. – Монах схватился двумя руками за пики частокола и одним махом перелетел на другую сторону.
Все те, кто видел прыжок, разом выдохнули, поскольку высота крепости была не менее трех человеческих ростов. Словно черная птица, Савва опустился на воду, шарахнул брызгами во все стороны и, приподняв подол рясы, крикнул:
– Посох давай, батька. И факел. Помни, как только я огнем оземь ударю, так все разом палите.
– Понял тебя! – Кобелев дал знак рукой казакам, чтобы были во внимании.
Савва шел медленно, держа в одной руке факел, в другой – посох.
– Слушайте меня, девоньки, да запоминайте. Как начну читать молитву, вы все дружно на колени вставайте. Читать буду до той поры, пока вон то облачко луну не скроет. А как скроет, так огонь брошу, вы тогда все разом лицом в землю падайте. Кто услышал меня хорошо, шепотом соседу передайте.
Монах встал у самого края ямы и начал с молитвы «Отче наш». Полонянки хором повторяли. Ветер чуть ослаб, и облако двигалось очень медленно. По крайней мере, так казалось. Прочитал одну молитву, начал другую, затем третью, поглядывая на чернеющую твердь неба. И вот облако полностью закрыло лик полной луны. Монах бросил факел и тут же взаправду «провалился сквозь землю».
Грянул залп из пищалей и всех пушек, полетели горящие стрелы. Сизый дым выбросился в черную ночь. Картечь врезалась в человеческие тела. Опрокинула на землю. Крики раненых вспороли густой воздух весенней ночи. Еще добрых три десятка воинов не смогут больше встать под знамя своего войска. А спустя мгновение полонянки уже с криком и визгом бежали в разные стороны. Татары пришли в себя через пару секунд. И вот уже натянуты луки, грозно скрипит тетива. Но куда стрелять? Ночью да еще в дыму почти ничего не видно. Крымские всадники рванули с места, понимая, что сабля в такой ситуации вернее стрелы. Савва видел их перекошенные злобой лица. И бил из своего лука прямо по этим смуглым, не прикрытым бронею лицам. Стрелял из ямы, снизу вверх, выпуская стрелу за стрелой с такой скоростью, что позавидовал бы такому умению любой самый искусный степняк. Пять всадников вылетели из седел, остальные вздыбили коней, останавливаясь, не понимая, откуда их разят. Но ветер и тьма в ту ночь были на стороне защитников крепости в Песковатом.
Пешие татары тоже отбросили луки и устремились в погоню за полонянками. Но навстречу им с саблями наголо уже бежало несколько казаков, не выдержавших и перемахнувших через стену. Савва рывком поднялся из ямы. Тетива уже была снята, и грозный лук снова превратился в не менее грозный посох, которым монах владел с небывалым совершенством. В темноте ночи он напоминал страшного русского ворона, огромного, неуязвимого, то и дело выпускающего когти, чтобы разить без жалости и только в полную силу. Удар из-за пояса, от локтя, через плечи, с поворотом корпуса, из вращения. Он бил и, кружа по полю, отступал к частоколу, на ходу командуя казакам, чтобы те были ближе к нему.
Савва и два десятка казаков прижались к стене, образуя полукруг. А сквозь бойницы и с верхнего яруса частокола в татар летели стрелы, пули, камни, не давая им подойти к небольшому отряду. Затем казаков по одному с помощью веревок стали втаскивать наверх. Монах остался последним. Но неприятель ничего не мог поделать. Настолько плотен был разящий огонь, защищающий его. А еще ночь и дым, ночь и дым, едкий синий дым из пищалей и пушек.
В ту ночь отряд Тимофея Кобелева понес первые потери. Четыре казака были убиты наповал, семерых ранило. И двадцать четыре молодых полонянки навсегда остались лежать на мерзлой земле песковатского поля.
Джанибек был в ярости. Он ходил по шатру, распинывая ногами посуду и походную утварь, хлестал плетью стены и ломал каблуки о дорогие бухарские ковры, в бессилии топая ногами. Свита хана боялась заглянуть за полог, телохранители, от страха белее мела, стояли на карауле, боясь шевельнуть мизинцем, знать и военачальники, опустив головы, молили Аллаха, чтобы тот усмирил гнев великого хана.
– Мубарек!
– Да, повелитель.
– Готовь пеших лучников и тех, кто пойдет разбивать ворота.
– Уже ночь, великий хан. Завтра утром прибудут янычары с мушкетами.
– Завтра, говоришь! У тебя ослиная голова, Мубарек.
– Я смею напомнить моему хану, что Мубарек-гирей принадлежит к очень знатному роду.
– Смеешь напомнить? Ну, напомни мне о том, как твой отец просил меня обходиться с тобой. Я не хочу сейчас выяснять отношения и мерится мозолями от седла. Сегодня воины лягут спать голодными. Завтра голодными пойдут в бой. Легко им будет одержать победу, Мубарек? Ты этого хочешь.
– Я всего лишь хочу дождаться утра.
– Дождаться утра? О, Аллах, помоги мне вразумить этого человека! Мы дождемся утра и отправим янычар обстреливать эту крепость. Прекрасный план. Только ты одного не учел, дорогой Мубарек. Русские получат возможность до утра тоже отдохнуть, восстановить силы, оказать помощь раненым. А такой возможности им предоставлять нельзя. Иначе мы тут завязнем, подобно тупому ишаку в болоте.
– Я не подумал об этом, хан!
– Так-то лучше. Ты же видишь, – Джанибек подошел и взял за плечи своего подчиненного, – никого, кроме тебя, я ни о чем не прошу. Нет даже настоящего военного совета, потому что вокруг меня сборище растолстевших, самодовольных пастухов, а не воинов. Крымское ханство катится к своему закату. Я чувствую это. Очень остро, понимаешь?
