Посол Урус Шайтана(изд.1973) - Малик Владимир Кириллович (книги серия книги читать бесплатно полностью .txt) 📗

— А меня — Ненко, — ответил он и добавил: — Я — гайдутин! А ты?

Теперь сомнений не было. Детская непосредственность развеяла их, как дым. Итак, я в руках гайдутинов, и меня лечат, перевязывая таким же белым полотном, как и мальчика, — вероятно, для того, чтобы потом допросить и подвергнуть нечеловеческим пыткам. Это открытие вконец испортило моё настроение, но я, не показывая этого, ответил:

— А я — турок.

Моё признание не взволновало его.

— Почему же ты не страшный? — удивился он.

— Ведь ты тоже не страшный, хотя и гайдутин, — ответил я ему в тон.

— Гайдутины — это герои, они борются за свободу Болгарии, — гордо сказал Ненко, повторяя, наверно, чужие слова. — Когда я вырасту, то стану настоящим гайдутином, как мой отец! Гайдутинов все любят и уважают, кроме турков и помаков [39], которые убивают их, сажают на колья и выжигают глаза.

Я не нашёлся, что ответить: все, что он говорил, была святая правда. Не все, но очень многие из спахиев [40], а особенно из янычар, действительно жестоко мучили пленных гайдутинов, и даже изощрённее, чем это представлял Ненко. Я перевёл разговор.

— Кто же твой отец, Ненко?

— Воевода Младен… Он скоро победит турок. Тогда вся Болгария станет свободной!

Мне все больше нравился мальчик, хотя он и говорил неприятные для моего уха вещи.

Значит, его отец — воевода Младен, вождь повстанцев. Мы все слышали о нем, знали также, что это он окружил наш полк в той проклятой долине, откуда не было выхода.

— А как звать твою маму?

— Маму зовут Анка, — коротко ответил Ненко.

— Что это у тебя с рукой?

Мальчик глянул на белую повязку.

— Ястреб когтями цапнул. Я хотел достать его из клетки, а он ка-ак схватит меня — да к себе!.. Еле оторвали. Так и разодрал руку почти до кости.

— Сильно болит?

— Болело. А теперь нет. Уже заживает.

Я не успел произнести и слова, как Ненко быстро размотал повязку и протянул мне свою тоненькую ручку. От локтя до запястья чернели три длинных струпа. В некоторых местах они уже отпали, и там просвечивали свежие розовые рубцы.

— Ты не плакал?

— Плакал, но… немного. Гайдутины не плачут!

— Ты молодец. Хочешь, я расскажу тебе сказку?

Мальчик ловко завязал руку. Видно, не одному мне показывал свои раны и уже научился сам делать перевязку.

— Хочу, если она про разбойников или героев… Но подожди, я позову Златку.

— Златку?

— Это моя сестричка, — пояснил он.

Он исчез за дверями и вскоре привёл девчушку лет трех. Она была похожа на брата, но, в отличие от него, синеглазая, хотя волосы у неё были чёрные, кудрявые.

Дети забрались ко мне на кровать, и я начал рассказывать что-то из сказок об Аладдине. Глазёнки детей впились в меня, как иголки, и в течение всего рассказа уже не отрывались от моего лица. Ненко забыл, что я турок, да и я тоже, что он сын воеводы гайдутинов, против которого я воевал и которого должен ненавидеть всем сердцем. Прекрасная сказка захватила и детей и меня. Карие глаза Ненко сияли от восторга, а мне казалось, что уже не так жжёт под правой лопаткой.

За первой сказкой последовала вторая и третья. Мальчик не шевелился, весь превратившись во внимание, и даже когда послышался женский голос, зовущий Ненко, он не откликнулся, а прижал палец к губам, чтобы я молчал.

Но Златка вскочила с кровати и мягким клубочком выкатилась из комнаты в приоткрытые двери. А через минуту на пороге появилась молодая красивая женщина в черно-белом болгарском одеянии.

— Ненко, сынок, мы с ног сбились, разыскивая тебя и Златку по всему замку и во дворе! Что ты здесь делаешь?

— Я слушаю сказки. Пожалуйста, не мешай нам, — недовольно ответил мальчонка.

Женщина удивлённо взглянула на меня, взяла детей за руки и молча вышла из комнаты. Двери остались немного приоткрытыми.

Я закрыл глаза и задремал. Не знаю, сколько прошло времени. Меня разбудили мужские голоса, долетавшие из соседней комнаты. Один из них я сразу узнал — это был голос Гамида. Второй тоже был вроде знакомый, но я никак не мог вспомнить, где и когда я его слышал.

— Я рассказал все, ага Младен, — говорил Гамид. — Передал тезкере на все пять дней. С ними твои воины могут легко проникнуть в расположение наших войск и захватить их врасплох. Они голодают и едят конину, но и её мало, так как паша не позволяет резать коней. За них ему придётся отвечать. А за людей — нет. Таков закон! Теперь остаётся только отпустить меня, поскольку это единственное условие, которое я поставил, перед тем как откровенно рассказал про свой отряд все, что знал.

— Не торопись, ага, — отвечал другой голос. — Я отпущу тебя, когда мы разобьём их и все твои сведения подтвердятся… Одного понять не могу: что заставило тебя изменить своим? Ты даже не пытался бежать…

— Я не смог бы далеко убежать. Меня все равно поймали бы твои люди, и я давно болтался бы на суку либо сидел на колу, вытаращив глаза. Ни то, ни другое меня не привлекает. К тому же у меня есть и другие причины, о которых я ничего сейчас не могу сказать.

— Для чего же тебе понадобилось убивать своего товарища?

— Я не хотел иметь свидетеля.

Наступило молчание. От ярости я едва не лишился сознания. Мерзкая тварь! Теперь я точно знаю, что стрелял в меня Гамид! Если раньше ещё колебался, думал, что все это почудилось в бреду, то теперь сам Гамид развеял мои сомнения. Перед глазами снова поплыли жёлтые круги, меня всего трясло как в лихорадке. Я хотел крикнуть, но из груди вырвался только слабый стон.

Не знаю, как я не задохнулся от переполнившей меня ненависти. У меня было только одно желание — тут же, на месте, убить этого подлого пса. Рванулся с подушки, но острая боль в груди свалила опять в постель. «Лежи, Якуб, лежи! — казалось, говорила она. — Ничего ты сейчас не сможешь сделать со здоровым Гамидом. Набирайся сил, надо ещё вырваться из рук гайдутинов, а потом уже думать о мести!»

Открылись двери, и я увидел среднего роста мужчину моих лет, в суконном кунтуше и в мягких юфтовых сапогах, с саблей на боку и богато инкрустированными пистолетами за широким болгарским поясом. Это был, безусловно, воевода, который недавно разговаривал с Гамидом. Он вышёл из глубокой дверной ниши и, улыбаясь, подошёл ко мне.

— Ты не узнаешь меня, Якуб? Тебе уже, кажется, лучше?

Свет из окна упал на его лицо, и я с удивлением узнал в воеводе своего бывшего школьного товарища, Младена. Так вот почему голос воеводы показался мне таким знакомым! Младен, друг и товарищ моих юношеских лет, — вождь повстанцев, гайдутинский воевода! Кто бы мог подумать, что произойдёт такое превращение! Теперь я понял, как я очутился в этой комнате и почему меня усердно лечили, вместо того чтобы повесить или расстрелять. Младен узнал меня и заботится обо мне.

— Младен! — воскликнул я, превозмогая боль. — Младен, неужели это ты?

— Как видишь, Якуб, это действительно я, — ответил он, осторожно сжав мою руку. — Вот как, друг мой, пришлось нам встретиться, — ты в одном, а я в другом лагере. Ты, очевидно, уже догадался, что я и есть воевода Младен, которого проклинают во всех мечетях и на всех перекрестках империи. Да и сам, должно быть, не раз посылал меня в преисподнюю и хотел видеть мою голову на копьё спахии…

— Ты не преувеличил, Младен, — ответил я. — Но все же я рад видеть тебя в полном здравии, хотя и не уверен, в полном ли ты разуме.

— Почему?

— Ничем иным, как потерей рассудка, я не могу объяснить твоё участие в этом несчастном восстании, которое с самого начала было обречено на гибель.

— Ты ошибаешься, Якуб, — возразил воевода. Голос его зазвучал, как туго натянутая тетива лука. — Как тебе было известно, я болгарин, болгарский худородный князь, у которого турки отняли все, кроме имени: родину, людей, землю, скот. Сохранилось только это горное гнездо, что стало моим пристанищем, моим укрытием. Всюду я видел гнёт и несправедливость. Султан захватил наши плодородные земли, разделил и раздал их своим воинам. Наши хлеборобы должны теперь работать на них, платить харадж — десятину, что только зовётся десятиной, а на самом деле почти половина их доходов. Кроме этого, они выплачивают в казну джизе — подушную и испендж — подать кровью: отдают болгарских ребятишек, которыми султан потом пополняет свой янычарский корпус… Турки закрывают наши церкви, лишают коренное население всех прав. Беглер-беи, санджак-беи и паши, как чёрное вороньё, налетели на Болгарию, на Балканы и терзают кровавыми когтями самое сердце народа! Мог ли я спокойно смотреть на эти издевательства, унижения, убийства и грабежи? Могло ли моё сердце мириться с чёрной несправедливостью? Разве оно каменное или наполнено мёртвой сукровицей, а не горячей кровью?.. Вот почему ты видишь меня сегодня воеводой болгарских гайдутинов — повстанцев, борцов за свободу своего народа и своей страны!