Сотрудник ЧК (с илл.) - Лукин Александр Александрович (электронную книгу бесплатно без регистрации TXT) 📗
Силин смотрел на коптящий огонек светильника, и лицо его, освещенное снизу, казалось составленным из углов и теней.
— Вот как было, хлопцы, — сказал он помолчав. — Там мы кого убивали? Своего же брата — фронтовика, такого же горюна, как и мы сами. Не хотел он воевать невесть за что. А эту шпионку я бы расстрелял и не поморщился! Это же враг. Не то чтоб тебе враг или, скажем, мне — всей революции враг. Ты подумай: ведь она барыня, генеральская дочка, всю жизнь в роскоши жила, заграничные языки знала, ей один наш запах хуже козлиного, а пошла к нам в машинистки шпионить. Крепко надо нашего брата ненавидеть, чтобы на такое решиться! И наделала делов. Да хорошо бы, чтоб на том кончилось… — Он покашлял в ладонь. — Нынче она что хотела сделать? Передать немцам, что мы убрали матросов, центр оголили. Ведь если они об этом узнают — всему конец…
— Теперь не узнают, — сказал Пантюшка.
— Думаешь? А про того шпиона, что удрал, ты забыл?
— Бумажка-то не у него была.
— Мало что! На словах разве нельзя передать?
Пантюшка подумал и встревоженно заерзал на топчане.
— А и верно! Как же теперь, товарищ Силин? Надо, значит, матросов назад!
В голосе Силина появились злые нотки:
— А я что говорю? Попов уперся, понимаешь, и не своротить его: как решили, так, мол, и будет. Эх, больно много у нас начальства, каждый себя Суворовым воображает! Киренко тоже его сторону взял, вот и поспорь с ними!.. Слышь, Алексей, Киренко-то на тебя зол. Отчего, говорит, он за шпионку заступился? Сам, должно быть, белая кость, контра…
Лешка вскочил:
— Я?! Это я-то белая кость?!
Силин потянул его за руку, заставил сесть.
— Сам виноват: не надо было лезть. Нашел тоже кого защищать!.. Я Киренко говорю: «Ты что, Павло, ведь этот паренек сам ее выследил». И про отца твоего рассказал. Только тем и успокоил. Да-а, Алексей, в другой раз будешь осторожней: ведь это война, в спешке, бывает, не разберешься, кто свой, а кто не свой. Думаешь, я не понимаю, почему ты психанул? Я понимаю, я все, брат, понимаю. Да нельзя так. Воевать только начинаем, много еще будет крови. Враги кругом. Немцы — что! Пострашней есть враг. Каждый буржуй на нас волком смотрит, норовит в спину ударить. Или возьми Бодуэна. Посмотрел я нынче, как он живет. Везде фарфор, полы паркетные блеском блестят, на потолке ангелочки намалеваны и висят такие штуки для ламп, что я век не видывал. А в спальне под кроватью — винтовки. Вот тебе и ангелочки!
— Товарищ Силин, — сказал Пантюшка, — не понимаю я, какая ему прибыль немцам помогать. Его-то страна тоже с немцем воюет. Он как-то на митинг приезжал. Народу было тьма. Сам думный председатель говорил, что союзники нам помогут немцев одолеть, и на Бодуэна показывал. А тот все поддакивал.
— Чудак ты человек, — улыбнулся Силин. — Это он городскому голове был союзник, а не большевикам. Теперь все по-другому. Была здесь раньше «электрическая компания», свои фабрики имела, и этот самый Бодуэн в ней пайщиком состоял, вроде хозяина, что ли. А большевики те фабрики прибрали в пользу народа. Нынче Бодуэну наплевать, кто будет — немцы ли, черт ли, дьявол, — лишь бы не большевики. Понял? Он с немцами от одной мамы…
— А почему же тогда не взяли его? — приставал дотошный Пантюшка. — А Попов еще говорит: «Дадим уехать»?
Силин по привычке потер подбородок.
— Я в этом, брат, и сам не разбираюсь, — признался он. — Дипломатия… Хитрое дело! Попов говорит: «Нельзя», а он образованный, ему видней. В Петрограде, слыхал, Чрезвычайную комиссию организовали по борьбе с контрреволюцией? Чрезвычайную! — повторил он многозначительно. — Доберутся, должно быть, и до этих самых бодуэнов… Ну вот, хлопцы… Влезли вы в развеселую заваруху, так надо держаться. Сами говорите: не маленькие. Погоди, Алексей, дай срок, такими станете революционерами — загляденье! — Силин засмеялся и похлопал Лешку по колену. — Что-то еще хотел тебе сказать, Алексей… — Он поморщился, тронул пальцем висок. — Что же это?.. Нет, не припомню… Все. Пойду… А устал я — сил нету! — Он посмотрел на свободный топчан, и было видно, что его одолевает нестерпимое желание прилечь.
Вздохнул:
— Ну, ладно, отдыхайте. Завтра пойдем того гимназиста брать, что к ней ходил.
— Маркова, — подсказал Лешка.
— Во-во. Прощупаем, что за фигура… Если, конечно, все будет в порядке, — неожиданно добавил он.
И, распрямив плечи, точно стряхивая с них какую-то тяжесть, грузно пошел к двери. Лешка задул огонек.
— Хороший он человек! — сказал Пантюшка.
— Хороший, — согласился Лешка.
Пантюшка спросил:
— Поспим, Леш?
— Поспим, Паня…
Но долго еще лежал Лешка без сна.
Перед рассветом вернулись фронтовики и Ващенко. Молча составили винтовки в пирамиду, молча разошлись по топчанам.
Незаметно поредела ночь. Точно нарождаясь из мрака, очертились предметы. Прошло еще немного времени, и воздух за посветлевшими окнами приобрел легкий золотистый оттенок.
Наступало утро четвертого апреля — дня решающего сражения за Херсон.
С первыми лучами солнца за городом грянула канонада…
Четвертое апреля
Были ли тому виной шпионские донесения или немцы сами разгадали несложный маневр повстанцев — неизвестно. Как бы там ни было, наступление они начали именно в центре. Дружина вадоновских рабочих не смогла сдержать их натиска. В последний момент Совет пяти перебросил черноморцев на прежнее место, но они явились слишком поздно. Фронт был прорван, и немцы начали быстро расширять брешь.
Если и раньше защитники города значительно уступали врагу в численности и вооружении, то у них по крайней мере была единая крепкая оборона. Теперь они лишились и этого преимущества.
Еще шли бои у вокзала, еще лилась кровь за каждый домишко на городской окраине, еще заградитель «Ксения», раскаляя стволы своих двух небольших пушчонок, посылал снаряд за снарядом по наступающим немцам, но судьба Херсона уже решилась. Он был обречен.
Около девяти часов утра немцы заняли вокзал и ворвались в город.
По всем улицам, тянувшимся к Днепру, двинулись их серо-зеленые цепи…
Лешка растерял всех — и Пантюшку, и Силина. В суматохе, выскочив из штаба вместе с караульной командой, он каким-то образом очутился на Говардовской улице возле старых кирпичных лабазов.
Здесь строили баррикаду. Фронтовики и рабочие ломали лабазные ворота, валили столбы, выкатывали из складов бочки. По мостовой тек пахучий огуречный рассол. Из ближних дворов вытащили несколько телег и, опрокинув набок, перегородили ими улицу. Откуда-то взялись матрацы, тюфяки, большой дубовый буфет, черный от времени… Все это сваливалось в одну кучу.
Когда баррикада была готова, со стороны вокзала пришла группа матросов, человек шесть. Двоих вели под руки: они были ранены. Матросы сообщили:
— Идут, сейчас здесь будут!..
Раненых увели в порт, а два моряка остались на баррикаде.
— У кого есть патроны? — спросили они.
У Алешки в патронташе было несколько заряженных обойм. Их сразу же разобрали. Последнюю обойму Алешка загнал в патронник и вскарабкался на кучу бочек, составленных на самой середине укрепления.
Шумные, громогласные моряки сразу же стали главными людьми на баррикаде, особенно один из них — высокий парень с волосатыми руками и квадратным подбородком.
— Ложись! — командовал он. — Стрелять не торопитесь, пусть ближе подойдут.
Алешке он крикнул:
— Куда ты, дурья голова, залез? Собьют тебя, сейчас же слезай!..
Он сам расставил защитников баррикады, в душу обматюгал какого-то бородатого фронтовика, который устроился под телегой, потом велел разобрать доски на тротуаре, сделать проход на случай контратаки. Ему с готовностью подчинялись.
Показались немцы. Они густой цепью шли вдоль улицы. Полы их серо-зеленых шинелей были подоткнуты за пояс. Стальные глубокие шлемы были насунуты чуть ли не на плечи. Белым блеском отсвечивали ножевые штыки.
