Валентин Гиллуа - Эмар Густав (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗

Если исключить Лиму, город великолепный, Мехико, может быть, самый большой и самый прекрасный из всех городов, бывшей Испанской Америки.

С какой стороны ни рассматривать его, — Мехико представляет великолепные виды; но, если хочешь насладиться истинно волшебным зрелищем, надо на закате солнца войти на одну из соборных башен, тогда внизу предстанет самая странная и самая привлекательная панорама, какую только можно вообразить.

Мехико существовал задолго до открытия Америки.

Вот каким образом основание этого города рассказывается старинными авторами; без сомнения, читатель простит нам это отступление.

В самый год смерти Гуэцина, короля Тэцкуко, то есть места, где останавливаются — потому что в этом самом месте кончилась миграция чичимеков, мексиканцы ворвались в страну и в начале 1040 нашей эры достигли того места, где теперь находится Мехико; это место составляло тогда часть владений Окульхуа, владельца Ацкапуцалко.

По описаниям древних историков, эти индейцы пришли к границе провинции Ксалиско; кажется, они были одного рода с толкетами и из фамилии благородного Гуэцина, который со своим семейством и своими слугами спасся во время истребления толтеков и остался в Чапультепеке, который после был разрушен.

Рассказывают, что он прошел с ними страну Мичоакан и укрылся в провинции Ацтланд, где и умер; преемниками его были Оцалопан, его сын, и Ацплан его внук, наследником которого был Оцалопан Второй. Тот, помня страну своих предков, решился воротиться туда со всем своим народом, которого уже называли мецетин; он повелевал им так же, как и Ицкагуй, Куэкспал, Иопи и другие вожди, между которыми первое место занимают Ацтлал и Акатл; после многих приключений и битв, они добрались до берегов большого озера, усыпанного множеством островов; воспоминание о местоположении их страны по преданию сохранилось между ними, поэтому они тотчас ее узнали, хотя никто из них никогда ее не видал. Слишком слабые для того, чтобы сопротивляться окружающим их народам, они не могли поселиться в чистом поле; они основали на самом озере, на нескольких островах, которые соединили между собой, город, названный ими Мехико, по их имени, который должен был впоследствии сделаться столицей могущественной империи.

Хотя мексиканцы пришли к озеру в 1040-м только в 1042-м американская Венеция начала выходить из недр вод.

Мы распространились об этих подробностях, для того чтобы исправить ошибку, сделанную одним современным автором, который приписывает ацтекам основание этого города и называет его Теноктитлан, вместо Темикститлан.

Для того чтобы защитить себя от несчастий, которые уже их постигли, мексиканцы отдали себя под покровительство короля Ацкапуцалко, на землях которого они поселились. Этот государь дал им в правители двух своих сыновей; первым был Акамапиктли; он был вождем тенуккас; прибыв в Анахуак эти индейцы нашли наверху скалы смоковницу, на которой орел терзал змею. Акамапиктли выбрал эту эмблему для той нации, которой он предводительствовал. Во время войны за независимость, инсургенты снова приняли этот герб, в память древнего и знаменитого происхождения, которое он им напоминал.

Как и Венеция, его европейская сестра, Мехико был составлен сначала из хижин, служивших убежищем прибрежным рыбакам, бывшим беспрерывно настороже от нападений их соседей. Мексиканцы, сначала рассеявшиеся на бесчисленном множестве маленьких островов, почувствовали потребность соединиться, чтобы иметь возможность защищаться посредством терпения и мужества; они успели выстроить высокие дома на сваях, наполненных землей, и устроили род плавучих садов, самых любопытных в свете, в которых посеяли огородные растения, сарачинское пшено, индейский перец, и таким образом сумели, еще и охотясь за водяными птицами на озере, совершенно обойтись без своих соседей.

Мехико был почти разрушен вследствие ожесточенных битв между мексиканцами и испанцами, и через четыре года после завоевания отстроен вновь Эрнаном Кортесом; но новый город вовсе не походил на старый: множество каналов было засыпано и заменено мощеными улицами; великолепные палаццо, величественные монастыри были воздвигнуты, как бы чудом, и город сделался совершенно испанским.

Мехико часто описывали писатели опытнее нас, и мы сами во многих наших сочинениях так часто имели случай говорить о нем, что не будем теперь его описывать, и начнем опять наш рассказ.

Два месяца прошло с того времени, как несчастный граф де Пребуа-Крансе, жертва неправедного суда, геройски пал в Гваймасе под мексиканскими пулями 3. Было 12 октября 1854 года, густой туман целый день носился над городом, иногда шел мелкий дождь, который после заката солнца сделался сильнее, к восьми часам вечера, однако, дождь перестал.

Улицы и площади были пусты, хотя было еще не поздно; гуляющие, прогнанные дождем, поспешили укрыться в дома; глубокая тишина царствовала в городе, огни погасали один за другим, и на скользкой мостовой в длинных промежутках слышались только шаги ночных сторожей, исполнявших свою меланхолическую прогулку с самым равнодушным видом; город как будто спал.

Половина десятого пробило на соборных часах в ту минуту, как на гигантском шоссе, соединяющем город с твердой землей, послышался топот лошадей, и силуэты двух всадников, закутанных в толстые плащи, обрисовались в мрачных лучах луны.

Эти всадники, по-видимому, проделали продолжительный путь: лошади их, покрытые грязью, подвигались с большим трудом.

Они доехали наконец до низкого дома, сквозь грязные стекла которого виднелся огонь, показывавший, что обитатели этого дома еще не спали.

Всадники остановились перед этим домом — это была гостиница — и, не сходя с лошади, один из них раза три ударил ногой в дверь, призывая хозяина громким и отрывистым голосом.

Хозяин не торопился отвечать и, вероятно, еще долго заставил приезжих зябнуть перед дверью своей гостиницы, если бы тот, который стучался, утомившись, без сомнения, от этого продолжительного ожидания, не придумал верного средства получить наконец ответ.

— Если эта собака не хочет отвечать, — сказал он, вынимая пистолет и заряжая его, — я пошлю ему пулю в окно.

Едва эта угроза была произнесена, дверь отворилась, как бы по волшебству, и трактирщик появился на пороге.

Человек этот походил на трактирщиков всех стран: у него была хитрая кошачья физиономия, но в эту минуту его улыбка плохо скрывала глубокий ужас на смертельно бледном лице.

— Имейте терпение, кабальеро! — сказал он, почтительно поклонившись. — Видно, что вы иностранец и не знаете обычаев нашей страны.

— Все равно, кто бы я ни был, — резко отвечал незнакомец. — Вы трактирщик или нет?

— Имею эту честь, кабальеро, — отвечал трактирщик с новым поклоном, еще ниже первого.

— А если так, негодяй, — с гневом закричал незнакомец, — по какому праву позволяете вы себе заставлять меня дожидаться у ваших дверей, когда обязанность ваша угождать посетителям!

Трактирщику очень хотелось рассердиться, но решительный вид человека, который говорил с ним, а в особенности пистолет в руке, принуждали его воздержаться, он отвечал с глубоким смирением:

— Поверьте, сеньор, что если бы я знал, какой знаменитый кабальеро оказал мне честь остановиться у моей бедной гостиницы, я поспешил бы отворить.

— Перестаньте болтать дерзости и отворяйте дверь!

Трактирщик поклонился, ничего не отвечая на этот раз, и свистнул слугу, который пришел помочь ему держать лошадей путешественников; те пошли в гостиницу, между тем как их усталых лошадей отводил слуга в конюшню.

Зала, в которую вошли путешественники, была низка и черна, меблирована грязными столами и скамейками, из которых многие были сломаны, глиняный пол был негладок и грязен.

Словом, в той гостинице не было ничего ни привлекательного, ни комфортабельного, по-видимому, ее посещал самый жалкий класс мексиканского населения.

Одного взгляда было достаточно для путешественников, чтобы узнать в какое место привел их случай. Но они не выказали того, что вид этого разбойничьего притона внушил им. Они поместились, как могли лучше, за одним столом, и тот, кто говорил до сих пор, обратился к трактирщику, между тем как безмолвный его товарищ прислонился спиной к стене и приподнял к лицу складки своего плаща.