Валерия - Марриет Фредерик (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
Леди Р** встала и вышла. Лионель, посмотревши на меня с улыбкой, положил монету обратно на стол.
— Вот что называется честность, — сказал он. — Занял — и возвращаю.
— А если бы она не подарила вам этих денег? — спросила я.
— Все равно, я возвратил бы их, — отвечал он. — Если бы я хотел, то мог бы обкрадывать ее каждый день. У ней деньги всегда так валяются, и она никогда их не считает, и кроме того, если бы я хотел воровать, так уж, конечно, воровал бы не при ваших ясных глазах.
— Бесстыдный!
— Это от того, что я много читаю. Что ж! Не моя вина! Леди заставляет меня читать, а в старых историях пажи всегда бесстыдны. Однако ж мне некогда болтать: ножи еще не вычищены. — И он вышел из комнаты.
Я не знала, рассказать ли леди Р** проделку пажа или нет. Деньги были возвращены, и я сочла за лучшее промолчать. Скоро я убедилась, что он, действительно, не льстится на золото и мог бы, если бы хотел, воровать безопасно. Лионель был хороший и честный мальчик, только едок и нагл, что, впрочем, зависело от обращения с ним самой леди. Он отличался умом и проворством; проворство его было так велико, что ему все как будто нечего было делать, и свободное время посвящал он чтению.
Леди Р** возвратилась и опять села писать.
— Поете вы? Леди Батерст, помнится, говорила, что у вас прекрасный голос. Сделайте мне одолжение: мне хочется послушать какую-нибудь мелодию; описание будет живее, если звуки, действительно, коснутся моего слуха. Я люблю действительность; только пойте без аккомпанемента; моя крестьянка не может же идти по полю с кружкой воды в одной руке и фортепьяном в другой.
— Надеюсь, — отвечала я со смехом, — однако, не слишком ли я близко?
— Да, да, это правда; лучше бы пропеть на лестнице или в соседней комнате, но я не хочу сделать грубость и выслать вас вон.
— Пойду сама, — отвечала я и вышла.
Я спела французскую песню, которая, как я предполагала, придется к цели леди Р**. Когда я возвратилась в комнату, леди писала с яростью и не заметила моего прихода. Я села; через десять минут перо полетело в сторону, и леди сказала:
— Мне еще ни разу не удавалось написать такой эффектной главы! Валерия, вы дороже золота! Вы сделали мне благодеяние. Вы не знаете, что значит авторское чувство. Вы не имеете понятия о том, как льстит успех нашему самолюбию; хорошее место в сочинении Для нас выше всего в мире. Сегодня утром вы дважды оказали услугу моей господствующей страсти, и я от вас без ума. Вы, верно, находите меня странной; меня все находят странной. Но, знаете, мне часто придется обращаться к вам со странными просьбами. Однако я никогда не попрошу вас сделать что-нибудь неприличное. В этом будьте уверены. Закрываю мою тетрадь; на сегодня довольно.
Леди Р** позвонила, приказала Лионелю принять бумаги, сложить деньги в кошелек и спросила, отозвана ли она сегодня вечером куда-нибудь?
— Да, мы отозваны, — отвечал он, — только не помню куда. Сейчас посмотрю.
Он вышел и через минуту воротился.
— Вот записка, — сказал он, — к мистрисс Алльвуд, в девять часов.
— Мистрисс Алльвуд ученая дама; у ней очень приятные вечера, — сказала леди Р**, обращаясь ко мне.
Лионель посмотрел на меня из-за ее стула и покачал головою.
— Пойдем? — продолжала леди Р**.
— Если вам угодно, — отвечала я.
— И прекрасно! Перед обедом мы поедем прокатиться, а вечер будет посвящен пиршеству ума и сердца. Боже мой! Все пальцы запачкала чернилами! Пойду умыться.
Едва только она вышла, как Лионель сказал:
— Пиршество ума и сердца! Спасибо за такое угощение! Я предпочитаю добрый ужин, да побольше шампанского.
— Да вам-то что из этого? — спросила я.
— Как что? Я терпеть не могу этих литературных собраний. Во-первых, на один порядочный экипаж у ворот приходится двадцать колымаг, и компания, следовательно, прескверная; а во-вторых, если вечер кончается хорошим ужином, так и на мою долю в кухне кое-что приходится. Вы не думайте, чтобы мы там праздно проводили время. Я у мистрисс Алльвуд был два раза: ужина не подают; угощают одними сентенциями, и то только в гостиной; питье — вишневая вода; ни музыки, ни танцев, только тара та-та. Ничего не может быть глупее.
— Можно подумать, что вы проводите эти вечера в гостиной, а не в кухне.
— Разумеется, в гостиной. Всех, кто носит ливрею, они втискивают в людскую, и я лучше иду подавать пирожки, чем тереться по целым часам около стола в кухне. Я слышу их разговоры не хуже всей прочей компании, и мне часто приходило в голову, что я мог бы отвечать умнее иных знаменитых литераторов. Когда я сегодня буду подавать пирожки, так вы берите те, на которые я вам укажу: они лучше.
— А почему вы это знаете?
— А я их пробую перед тем, как нести в гостиную.
— И вам не стыдно в этом признаваться?
— Все это от чтения. Я читал, что в старые годы важные особы, короли, принцы и так далее, заставляли слуг пробовать подаваемое им кушанье в избежание отравы. Я пробую пирожки на том же основании и, право, несколько раз чуть не отравился на этих постных вечерах; с тех пор я стал умнее и если вижу, что какой-нибудь пирожок имеет подозрительную наружность, так оставляю его гостям. Однако же мне некогда разговаривать с вами дольше; надо отдать приказание кучеру.
— Никто вас и не просит разговаривать.
— Это так; а слушать меня вам все-таки весело; этого вы не можете отрицать. Пойду, скажу кучеру, в стиле леди Р**, чтобы он опоясал парк в сорок минут.
И он исчез в один миг.
Он был прав: болтовня его меня забавляла до такой степени, что я забывала его бесстыдство и фамильярность. Вскоре потом мы выехали и, прокатившись раза три вокруг парка, возвратились домой обедать. В десять часов мы явились к мистрисс Алльвуд. Меня представили множеству литературных звезд первой величины, о которых я до тех пор ровно ничего не слыхала. Больше всех обращал на себя внимание какой-то граф, которому турки отрезали нос и уши. Это не придавало ему красоты, но представляло своего рода интерес.
Лионель был прав: вечер был прескучный; все говорили разом, каждый в надежде найти слушателей, именно, как выразился Лионель: тара та-та и только. Я была очень рада, когда подали нам экипаж. Вот как провела я первый день у леди Р**.
На тот же лад проходили и следующие дни. Месяц пролетел быстро. Каждый день леди Р** отмечала какою-нибудь особенною эксцентрическою выходкою; это забавляло меня. От меня как от модели часто требовали престранных вещей, но, несмотря на все это, леди Р** была женщина с душою и образованием, и в чем отказала бы я другой, то делала для нее охотно. Я называла ее, по ее желанию, Семпронией и сблизилась с Лионелем, который хотел играть роль близкого человека, не спрашивая согласия других, и был забавен не менее самой леди Р**. Иногда, наедине, я задумывалась о моем положении. Я получала большое жалованье, — за что? Чтобы принимать разные позы и ничего не делать. Это не льстило моим дарованиям, но со мною обращались ласково и доверчиво. Я была подругой леди Р**, принята у всех ее знакомых, и мне никогда не давали почувствовать моей зависимости. Я привязалась к леди Р** и была довольна моим положением. Однажды она сказала мне.
— Валерия, стяните мне, пожалуйста, корсет. Она сидела и писала.
— Крепче, крепче! Еще крепче! Вот так.
— Да вам дышать почти нельзя, Семпрония.
— Зато писать можно. Душа и тело, я уже говорила вам, имеют друг на друга влияние. Я хочу написать строгонравственный разговор, и он мне не удастся, если не зашнуровать корсета. Теперь я готова изобразить хоть жену Катона.
Через несколько дней она рассмешила меня еще больше. Она писала около получаса и вдруг бросила перо в сторону со словами:
— Нет, так ничего не будет! Пойдемте, Валерия, снимите мне, пожалуйста, корсет. Мне надо быть без всяких стеснений.
Мы ушли и, снявши корсет, воротились в будуар.
— Теперь, я думаю, удастся, — сказала она, садясь к столу.
