Зори над Русью - Рапов Михаил Александрович (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
Князь вздохнул. «Знает поп, что книгам я учен мало, а не может без того, чтоб свою премудрость не показать. Он, вишь, по–русски не может, на греческий сбивается, ввернул словечко «аер». Дмитрий опять повел пальцем по строке:
«Ныне жито на Руси дорого, лето было сухо, жита посохли…»
Отбросив свиток, князь снова задумался, меж густых бровей обозначилась острая морщина.
«Домой! Скорее домой! Довольно вымаливать в Орде ярлык! На Руси мечом надо принудить князя Михайлу отказаться от великого княжения. На Руси недород, а станет Михайло великим князем, он на то не поглядит, заплатит Мамаю дани сверх меры. Серебра не хватит — рабами доплатит, обессилит, обезлюдит всю Русь!»
Поднялся рывком, сжал кулаки. Постоял, похмурился, потом, глубоко вздохнув, распустил морщину на лбу, позвал:
— Эй! Кто там на страже?
Вошел Фома, накрытый мокрым мешком. Князь вскинул на него глаза, спросил гневно:
— Ты на страже у моего шатра аль в огороде чучелом? Вырядился!
— Так ведь дождь, княже, а под мешком не мочит.
— Скинь. Татары, глядя на тебя, подумают: «Совсем обеднел Московский князь».
— Да никого вокруг нет, — стоял на своем Фома.
— Говорю скинь! Да позови ко мне Захара Тютчева.
— Опять к Мамаю пойдешь? — Вздохнул Фома, стаскивая с головы мешок.
Князь не ответил, отвернулся. Поглядев на широкую спину Дмитрия Ивановича, Фома сказал сочувственно:
— Опять дары жадному волку понесешь?
Князь круто повернулся, по всему видно — сейчас так крикнет, что… Нет, сдержался, сказал ровным голосом:
— Хватит! Отныне Мамаю беличьей шкурки, молью траченной, не дам. Да что там шкурки — пол–ушка не дам.
— Аль в самом деле обеднел, княже? Вот беда–то. Вчерась Ивана, княжича Михайлова, повелением Мамая в узы взяли, а ныне ты…
Дмитрий быстро спросил:
— За что взяли Ивана?
— По навету ростовщиков. Он им, сказывают, тьму рублев задолжал.
Мгновение лицо Дмитрия оставалось напряженным, хмурым, потом из глубины глаз брызнула радость. Князь хлопнул всей пятерней по столу.
— Ну, Фомка, в самое время ты эту весть принес! Знаю теперь, как говорить с Мамаем! Иди скорей, ищи Тютчева.
— Сыскать его не мудрено, он в соседнем шатре сидит, — ответил Фома, выходя из шатра.
Когда Тютчев вошел к князю, тот стоял у стола. Не дав Захару и рта раскрыть, приказал:
— Иди к Мамаю, скажи: князь великий Московский, Володимирский и всея Руси, так и скажи — всея Руси, бьет челом и просит допустить перед очи эмира для беседы с глазу на глаз. Скажешь: князь просит допустить в сей же час…
Мамай, выслушав Тютчева, даже бровью не повел, ответил благосклонным кивком:
— Пусть придет.
Едва Захар ушел, Мамай выслал всех из юрты и, сразу растеряв важность, принялся гадать:
«Что сегодня принесет Митри–князь? Серебра у него нет, ждать надо соболей, а дождь так и льет, не подмочили бы отроки меха…»
Мамай не поленился встать. Подойдя к выходу, осторожно выглянул из юрты. Вдали за сеткой дождя показались два человека: один высокий, дородный, закутан в плащ, другой просто в зипуне.
«Князь сам–друг с Тютчевым. Отроки следом не идут. Что бы то значило?» Эмир отошел в глубь юрты, сел, нахмурился, и опять, откуда ни возьмись, важность из него полезла…
Не дешева была ордынская хлеб–соль, за которую сейчас приходилось благодарить Мамая, но, поглядывая на его тонкие, поджатые губы, Дмитрий злорадно думал:
«Что, алчный пес, еле терпишь? Спросить охота, почему даров не получил. Получишь, как же! Жди!»
Поднимаясь с подушек, Дмитрий сказал:
— Прощай, государь, завтра на рассвете уезжаю восвояси, не поминай лихом. Ежели чем не угодил твоей милости, прости!
Мамай не ждал такого поворота и о дарах забыл — уплывало важнейшее. Сверкнув на князя взглядом, приказал:
— Сиди! Рано прощаешься! Ты еще не сказал, какую дань платить будешь.
— Что тебе о том кручиниться, государь. Сегодня Тютчев по неразумению назвал меня великим князем всея Руси, а на поверку выходит — уеду я из Орды князьком городишка Москвы, а Москва, известно, град младший, с древними градами где уж нам тягаться, с меня и взятки гладки. Вон князь Андрей Ростовский из Орды уезжал, о данях с тобой не толковал. Так и со мной. Тебе Михайло Тверской великие дани посулил, пусть он и платит, а я ему буду выход платить, сколько сил хватит. Много не дам, ибо жита на Руси посохли… — Князь замолчал, пристально следил за Мамаем. Тот скривился в улыбке:
— Я жду, Михайл–князь с тебя многонько спросит.
— Пусть его спрашивает, от спроса у меня не убудет.
— А ежели силой возьмет?
— Пусть берет, лишь бы сил достало!
Мамай сумел понять в словах Дмитрия скрытую вежливой улыбкой угрозу, задумался:
«Тверской князь на посулы щедр, а денег у него нет; через то и сын его в кабалу попал, но и у Московского князя тож, видать, казны не осталось, если он без ярлыка домой бежит».
Дмитрий Иванович, как будто только сейчас вспомнил, сказал небрежно:
— Дозволь, государь, княжича Ивана с собой взять. Жалко парня.
— Бери, только должок за него заплати.
— Это само собой…
Мамай уставился на Дмитрия.
— Да ты знаешь ли, сколько он должен?
— Знаю. Десять тысящ рублев.
Сказал, не моргнув, словно речь о десяти кунах шла.
Не ждал таких слов Мамай. Глядя на него, Дмитрий подумал:
«Ишь пасть открыл, а закрыть позабыл! Совсем из памяти вон, что лицо ордынского владыки должно быть как из камня высеченным, неподвижным и высокомерным».
Мамай наконец очухался и сразу упрекнул:
— Дани платить хочешь малые, а за княжонка тьму рублев отдаешь. Со мной скуп, а тут сверх меры щедр.
— Не щедр я, — возразил Дмитрий Иванович, — деньги, чаю, не пропадут, чаю, Михайло Александрович за сына заплатит мне все до полушки.
— Гляди, полушку–другую и лихвы прихватишь.
Мамай захохотал, оборвал смех, захохотал вновь и вновь смолк.
— А если я тебе ярлык на великое княжение дам, сколько платить будешь?
— Сколько и раньше платил. Это, конечно, много меньше батыевых даней, но… — Дмитрий замолчал, мгновение выжидал и наконец сказал, будто гривну Мамаю бросил: — Но зато деньги верные. А у нас на Руси присказка есть: «Не сули журавля в небе, дай синицу в руки…»
На следующий день Мамай сказал Хизру, когда старик посмел его укорять, что князь Дмитрий все же увез ярлык на великое княжение:
— Давал я Тверскому князю орду, он отказался; казны у него на орду нет, ну и пусть промышляет о себе, как сам знает, а московские деньги верные, а русы говорят: «Лучше синицу зажать в кулаке, чем ждать журавля, летящего под облаками».
Мамай оскалился хитрой улыбкой, сказал доверительно, почти шепотом:
— К тому же и дань, что Митри–князь платить станет, синицы поболе.
— Со скворца? Так и в скворце корысть невелика!
Мамай затрясся от беззвучного смеха:
— Нет, поболе. С жирного гуся .
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1. ОПЯТЬ МЕЧ ФОМЫ
С той осени до весенних дней много воды утекло, а вернее, много утекло крови. Ходили московские рати изгонять тверичей из Бежецкого Верха, да в середине зимы Олег Рязанский с большой силой на Москву шел — тоже на великое княжение зарился. Пришлось и Олега попотчевать: едва ушел с малой дружиной Рязанский князь. Суровой и кровавой была зима, но сейчас под апрельским солнцем хирели снега, и, казалось, настало, наконец, время течь не крови — воде. Какие уж тут походы да битвы. На реках разлив, в каждом овраге ревет ручей.
Но Дмитрий Иванович не верил затишью и потому после пасхи разогнал верных людей по городам посмотреть, не подмыло ли где разливом стены и башни. Семену Мелику довелось ехать в Переславль. Добрался он туда поздно вечером и, переночевав, вышел на осмотр укреплений.
Пригоже весеннее утро. На ярко–синем, будто умытом, небе белые облака, и на таком же синем, только чуть потемнее, озере кое–где белые пятна льдин. Кусты вдоль берега ожили, покраснели, зимней черноты в них как не бывало, издали казалось, что голубое зеркало озера охвачено узорной рамкой из красноватой бронзы.
