Свидетель с копытами - Трускиновская Далия Мейеровна (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
Кроме того, она очень надеялась, что кавалеры, которых она сверху видела за беседкой и днем, и поздно вечером, сумеют ей помочь, ежели их хорошенько попросить.
Настал день, когда ей удалось утащить из корзины с рукоделием, которую уносила Марфутка, нарочно положенные сверху и прикрытые лоскутом шелка ножницы.
Оставалось быстро, пользуясь лунным светом, нарезать простыни, свить веревки и высадить окно. А из подходящей полоски полотна изготовить подвязки – нелепо было бы пускаться в бега со спущенными чулками.
Глава 5
– Ваше сиятельство, егеря доносят – кто-то в лесу балуется, – сказал старый камердинер Василий. – Стреляют непутем. Вон там…
Он указал в окошко на далекий лес.
– Поди, госпоже Чернецкой дичи захотелось, – сообразил Орлов. – Не обеднею, коли в моем лесу ей дюжину перепелов подстрелят.
Василий хотел было напомнить, что такую мелочь пернатую, как перепела, лучше ловить бесшумно в силки, но промолчал. Барин был сильно озабочен своей новокупкой, так лучше не противоречить.
Сметанный в дороге держался неплохо, но прибыв на постоянное местожительство, заскучал. Не то чтобы болел – ни на что не жаловался, хотя его по-всякому проверяли, и расковали, когда Степану вдруг показалось, что копыта греются, и грудь жали, и бабки прощупывали, и бурчание брюха слушали, и целый консилиум устроили по поводу сена и свежей травы, а жеребец стоял понурый.
С каждым днем становилось все теплее, миновали черемуховые холода, и Орлов распорядился считать Сметанного отдохнувшим после дороги и понемногу, очень бережно, вводить его в работу. Вышел очередной спор – гонять ли в манеже, где безветренно и тихо, или выводить на прямую дорожку. Орлов подумал и решил: в манеже лошадь можно незаметно сплечить, а поскольку Сметанному предстоит бегать в запряжке, то гонять по дорожке, нарочно для того устроенной. Но не слишком усердствовать – вечером, когда воздух уже довольно прогрелся, закладывать коня в дрожки и для начала неторопливой рысцой – четыре версты, две туда, две обратно. В дрожках – Ерошка, на поддужной лошади – Фролка, и Егорка с Матюшкой сзади, вооруженные плетками и карабинами – мало ли что.
Потом граф распорядился прибавить еще две версты. И каждый день навещал Сметанного в стойле или в загоне, осведомлялся, проеден ли корм, не воротил ли жеребец морду от кормушки. Если случалось, что граф приходил перед тем, как жеребцу задавали его дневную порцию овса, то сам сперва кормил из горстей, мог угостить и кусочком мелюса[2].
Сметанный его уже признавал, уже слышал издали шаги, но до той дружбы, что возникает между конем и его человеком, было пока далеко. Сметанный считал своим главным человеком Степана, понемногу привыкал к Фролке с Ерошкой. Для Фролки был праздник, когда жеребец боднул его лбом в плечо, боднул осторожно, деликатно, а Ерошка доложил: принес Сметанному воду, а тот взял губами за край рубахи и дважды дернул.
– Ты ко мне со всем почтением, и я к тебе со всем почтением, – так перевел Ерошка это действие на человеческий язык.
Когда граф был в конюшне или в загоне, туда к нему прибегали со всяким делом: садовник приносил план новых боскетов[3] в огромном саду, замечательных боскетов на склоне, к которым вели лестницы, архитектор (свой, из крепостных) предлагал на выбор рисунки беседок и павильонов, чтобы было летом где сидеть с гостями, пить чай и глядеть на клумбы с лабиринтом из подстриженных кустов. Заведовавший счетами немец, которого в Острове звали Генрихом Федоровичем, был взят на службу за отменную память всех расходов и тоже постоянно являлся со своими бумагами. Туда же бежали и псари, и капельмейстер рогового оркестра, и музыканты с нотами, и фейерверкер с новыми затеями. Орлов желал устраивать пышные приемы, с утра – охота в ближних лесах, ближе к вечеру – роскошный обед на сто двадцать кувертов, с музыкой, с огненной потехой. Лето было долгожданным временем года.
Старый камердинер Василий именно в загоне его и отыскал:
– К вашему сиятельству их сиятельство.
Это означало – приехал братец, непутевый Гришка. Упустить сдуру прекрасную женщину, которая многое прощала, – это еще нужно было умудриться. Надо отдать императрице должное – она немало терпела Гришкиных выкрутас, включая измены, пока не решилась с ним расстаться. Их расставание вызвало в столице не то что море, а океан сплетен. Как раз тогда случился в Москве чумной бунт, и Екатерина послала Григория Орлова усмирять москвичей и наводить порядок, а люди все поняли по-своему: отправила с глаз долой, чтобы подхватил чуму и там, в Москве, помер. Но Григорий с заданием отлично справился – бунтарей укротил, открывал больницы и богадельни, дал москвичам работу. Тогда всем показалось, что императрица вновь приблизит его к себе, но место было занято – она предпочла Григория Второго, Потемкина.
– Где брат?
– Изволят сидеть в гостиной, спросили венгерского вина…
– Хорошо, иду.
Похлопав Сметанного по великолепной шее, Орлов обратился к Степану:
– Вечером вели проездить его получше. Спешить некуда, но и резвить понемногу нужно. Хочу на свои именины устроить кавалькаду и бега, сам буду Сметанушкой править. Вся Москва прибежит смотреть, на что столь огромные деньжищи потрачены!
Он рассмеялся и пошел в дом, Василий поспешал следом. В сенях кликнули лакея Митрошку, он стянул с графа грязные сапоги, Василий подал туфли и сам их застегнул.
Поднявшись в гостиную и пройдя в диванную, Алехан Орлов увидел Гришку Орлова. Тот развалился, раскинулся всем телом, и задумчиво смотрел в окно сквозь пустую мутную бутылку.
– Добро пожаловать, – сказал младший брат. – Я думал, ты раньше объявишься. Неужто не хотел посмотреть моего жеребчика?
– Какой жеребчик?! – с отчаянием вопросил Гришка. – Тебе хорошо, знай всякими приятностями себя окружай! А я… а у меня…
– Что стряслось?
Стрястись могло всякое – при такой-то буйной натуре.
– Братец, я влюбился!
– Только-то?
– Братец, ты не понял! Я в кузину Катиш влюбился!
– Я думаю, ты ваньку валяешь, – прямо ответил граф. – Слухи такие ходят, что волосы дыбом встают. Ты-де ее совратил, и мертвых младенцев она от тебя нарожала. Молчи, сам знаю, что брехня. Непременно тебе надобно, чтобы страсти кипели. Она же еще дитя.
– Как дитя? Ей уж восемнадцатый год.
Младший брат сел на диван напротив старшего.
– Брось, Гришка, – сказал он, – не морочь девке голову, не порть ей репутацию. Ты же все равно на ней жениться не сможешь. Она тебе – настоящая кузина, не московская.
Он имел в виду московский способ родниться, при котором сводную троюродную сестру тетки двоюродного брата без всякого смущения называли кузиной, и это всех устраивало. А Екатерина Зиновьева была такой родственницей Григория, что ни один поп не взялся бы венчать – матушка братьев Орловых была родной сестрой Катенькиного отца.
– Кто кому голову заморочил?! – в отчаянии спросил Гришка. – Думаешь, я – ей? Да она еще в куклы играла, когда в меня влюбилась! Ей тогда тринадцать было!
– А ты и рад стараться! – младший брат не верил, что старший якобы изнасиловал девочку и тем к себе привязал, однако и невинным ангелом его не считал. Старший понял, о чем речь.
– Христом-Богом клянусь, я ее не трогал! Целовал только…
– В уста?
– В уста…
– Поросенок ты, братец.
– Кто ж знал, что она так привяжется? Ведь прямо сказала: или ты, или никого не надо! Я сам думал – баловство одно, какой кузен с кузиной не целовался? А оно вон как вышло… Алехан, поверь – до сей поры я не знал, какая такая любовь бывает! А ее – полюбил… Полюбил, понимаешь? И буду добиваться, чтобы нас повенчали!
– Не повенчают.
– Повенчают! Государыне в ноги брошусь!
– Да что тебе государыня – Священный синод? Она против закона не пойдет.
– Братец, ты умный, придумай что-нибудь!
Ум и решительность Алехана Орлова не раз выручали государыню, но идти против Священного синода – тут требуется большая ловкость.
