А завтра — весь мир! (ЛП) - Биггинс Джон (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Набрать кадетов стоило денег, в Рейхсрате могли возникнуть ненужные вопросы, и в любом случае, если бы слишком многие кадеты стали падать с высоты, императорское и королевское министерство финансов немедленно воспротивилось бы необходимости нести расходы на похороны.
Мы начали карабкаться на высоту. В полдень осторожно попытались ступить на перт нижней реи. На следующий день мы поднялись наверх аж до салинга и, наконец, нас по четверо отправили на бом-брам-рей — верхнюю деталь рангоута, парящую в сорока метрах над палубой и (как казалось) толщиной лишь с рукоятку швабры.
Ниже старшина покрикивал на нас с марсовой площадки, чтобы подбодрить оробевших. Мы ползали по пертам, цепляясь изо всех сил, и старались не смотреть вниз. «Одна рука для императора, другая для себя» — таково было правило. Все мы прекрасно знали, что в море для работы с парусами нужны обе руки, и нам, вися на волосок от гибели, придётся удерживаться на реях изо всех сил и уповать на удачу.
Но всё же это изречение не было лишено смысла. На паруснике единственное жизненно важное правило работы на высоте — никогда не выпускай из рук опору, пока не ухватишься за другую. Если не забывать об этом — работа среди такелажа не так уж опасна, как бы страшно это ни выглядело снизу.
В шторм по-настоящему опасное место на борту парусника — палуба. На одного упавшего с высоты приходится, должно быть, десяток смытых с палубы волной — тех, кто не успел прыгнуть на спасительные ванты.
Первое время, конечно, страшновато забираться на тонкую, шаткую мачту высотой в церковь – корабль внизу становится маленьким, будто игрушечная лодчонка в ванной.
Но удивительно, как быстро к этому привыкаешь, и уже через три-четыре дня ловкости и уверенности столько, что приказ вскарабкаться на клотик грот-мачты страшит не больше просьбы подняться дома по лестнице на чердак.
Впрочем, вырабатывать такую уверенность требуется далеко не всем. За двоих кадетов на нашем курсе я совершенно не беспокоился на этот счёт — Анта Тарабоччиа и Блазиуса Каттаринича, хорватов с острова Луссин. Оба, как и мой друг Убалдини, родом из старинных морских династий.
Их предки служили адмиралами галерного флота в Венеции ещё в те времена, когда Габсбурги были лишь небогатыми землевладельцами где-то на Рейне. Многие поколения в их семьях были капитанами и судовладельцами, и оба они родились в море, Каттаринич — на луссинской шхуне у берегов Тасмании. На остальных эти двое смотрели с презрительным удивлением, как на кучку сухопутных крыс, пытающихся стать моряками. Тарабоччиа почти сразу стал поправлять учителя по морскому делу — и был оправдан только после жалобы наставнику курса.
В наш первый день занятий на высоте, когда все остальные хватались побелевшими от напряжения пальцами за страховочный леер, пытаясь не смотреть на воду внизу, Каттаринич, отряженный работать на самом конце реи, беззаботно болтал ногами и сделал вокруг нее двойное сальто. С палубы немедленно последовал гневный рёв в рупор:
— Эй, кадет! Прекрати валять дурака, чёрт тебя дери, и сию же минуту спускайся на палубу. Ясно?
Каттаринич глянул вниз.
— Яволь, герр лейтенант.
И с этими словами, под нашими испуганными взглядами, он перекинул ноги с перта на рею, выпрямился и пошёл по ней, засунув руки в карманы, вызывающе легко, как кошка по садовой ограде. Потом, махнув нам на прощание, легко ухватился одной рукой за ванты и скользнул вниз по стень-бакштагу. Результатом стали два дня карцера за непослушание, однако мы не сомневались, что эта маленькая демонстрация удали того стоила.
Трудно даже представить, что при такой насыщенности программы занятий, практической работы и обучения социальным навыкам у нас оставалось хоть какое-то время для себя. Однако иногда на неделе выдавались свободные вечера, а также в праздничные дни и обычно по воскресеньям после мессы. Одной из самых удивительных особенностей Морской академии было то, что наше свободное время совершенно не контролировалось.
Если мы находились при исполнении служебных обязанностей, требования дисциплины строго соблюдались, но если нет — в пределах ограничений военных или гражданских законов наших наставников нисколько не волновало, чем и как мы развлекались. Доктор Арнольд из Регби [4] до Австро-Венгерской империи так и не добрался, поэтому командные игры нам оставались совершенно неизвестны, единственным обязательным видом спорта являлось плавание, а что касается нашего морального облика — всё ещё тщательно соблюдался старорежимный кодекс чести. Наша главная обязанность за воротами Академии — блюсти честь и достоинство дома Габсбургов и его офицерского корпуса.
Нам ещё лишь предстояло стать офицерами, но как часть формы для выхода мы носили нечто вроде оружия, цоглингсабель — «учебную саблю», слишком короткую для настоящей сабли, но слишком длинную для кортика. И она служила не просто украшением — никто не сомневался, что мы сумеем ей воспользоваться, чтобы поквитаться за любое серьёзное оскорбление правящей династии или чести офицера.
Насколько оскорбление серьёзно, предоставлялось судить нам самим или общественному мнению. Если кто-то не наказал бы обидчика, он мог предстать перед судом чести и быть изгнанным с позором, как это случилось через несколько лет с мичманом в Триесте, когда пьяница в ночном трамвае схватил его саблю. Но если ошибиться, можно попасть в гражданский суд по обвинению в убийстве. Однако, если отбросить кодекс чести, отношение наставников к нашим развлечениям вне службы по нынешним понятиям выглядело ужасающе небрежным.
Не совсем то попустительство, какое имело место в Военной академии Марии-Терезии в Винер-Нойштадте в 1850-е годы, когда одна из инструкций предписывала: «Все кадеты должны быть трезвыми хотя бы один день в месяц». Но я хорошо помню висевшие в вестибюле правила поведения, включая следующие: «Кадетам надлежит помнить, что уделяемое даме внимание может не увенчаться взаимностью, но тем не менее привести к осложнениям с мужьями или женихами. Кадеты обязаны самостоятельно оплачивать полную стоимость лечения заболеваний, полученных при посещении неподобающих увеселительных заведений».
Некоторые семнадцати-восемнадцатилетние кадеты с третьего и четвёртого курсов были неплохо осведомлены о подобных заведениях и с удовольствием их посещали. В Фиуме, тогда оживлённом городе, имелось множество разного рода развлечений. Он был не только вторым по величине морским портом двуединой монархии — с переполненной и ужасающе грязной гаванью (в этой части Адриатики почти нет приливов), но ещё имел честь представлять всё морское побережье Венгерского королевства — четыре километра в общей сложности.
Население состояло в основном из итальянцев и хорватов, но по австро-венгерскому соглашению 1867 года город отошёл в подчинение Будапешту как corpus separatum — отдельный субъект земель королевства святого Стефана, хотя ближайшая венгерская территория находилась на расстоянии нескольких сотен километров, если ехать по железной дороге через Хорватию и Словению.
Городу пытались придать максимально возможное сходство с Будапештом, и хотя в 1900 году всё венгерское население составляли губернатор и несколько сот чиновников, венгры уже приступили к преобразованию города на свой лад — то есть постепенно создавали для невенгерских жителей населения столько сложностей, что либо им это надоедало и они покидали Фиуме, либо сдавались и учили прекрасный, но дьявольски трудный венгерский язык. В городе уже установилась яркая, шумная, почти восточная атмосфера, как в Будапеште — нечто среднее между Мюнхеном и базаром в Каире.
И город действительно бурлил, потому что в те дни Фиуме был удивительно оживленным и процветающим портом, справлялся почти со всей морской торговлей королевства Венгрия, которое проводило собственную тарифную политику и уже несколько десятилетий накачивало город деньгами, чтобы сделать его конкурентом Триеста.
