Дворец Посейдона - Тимайер Томас (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
Папастратос вновь погрузился в молчание. Он и в самом деле был завален работой, но упоминание о Ливаносе пробудило в нем давние воспоминания.
Немного поколебавшись, он поднялся из-за стола.
– Прошу меня извинить. Я вскоре вернусь.
Покинув кабинет, он подозвал секретаря и обратился к нему:
– Грегориос, я хочу, чтобы ты отменил все встречи, назначенные на сегодня. И пусть никто больше меня не беспокоит.
– Но ваша встреча с ректором в два пополудни!
– Я совершенно ясно сказал – все встречи. Приготовь нам чай и печенье, и поторопись, пожалуйста.
Секретарь отправился выполнять его распоряжения, а профессор вернулся к неожиданным посетителям.
Гумбольдт тем временем извлек из кофра небольшой серый ящичек и установил его на столе декана. Заметив его, Папастратос остановился, едва переступив порог кабинета.
– А это что, с вашего позволения?
– Прибор, осуществляющий перевод, – пояснил Гумбольдт. – Он значительно облегчит нам общение и позаботится о том, чтобы никто нас не подслушал. Хотите испытать его действие?
9
Оскар следил за беседой ученых мужей с напряженным вниманием. Профессор Папастратос оказался элегантным, прекрасно одетым господином лет пятидесяти с маленькой бородкой-эспаньолкой и в пенсне. Его седые волосы были аккуратно расчесаны, а пробор проведен словно по линейке.
С первого взгляда Папастратос вызывал доверие. Зато его секретарь – лохматый молодой человек с глазами, горящими от любопытства, едва ли мог на это претендовать. Явившись в кабинет с чайным подносом и вазочкой печенья из слоеного теста, он остался торчать в дверях. Похоже, он многое отдал бы, чтобы узнать, о чем здесь идет речь, но профессор властным жестом велел секретарю удалиться.
Когда молодой человек скрылся в приемной, профессор поднялся и задумчиво прошелся по кабинету.
– Значит, вам нужны сведения о Ливаносе? – начал он. – Ну что ж, скажу без преувеличений: никто и никогда не был с ним более близок, чем я. И это несмотря на то, что мы были абсолютно разными людьми – разными, как день и ночь. Ливанос был немного младше меня, но уже в ранней юности точно знал, чего хочет добиться. Он был – не побоюсь этого слова – одним из величайших гениев нашего времени. Человеком, достижения которого постоянно оспаривали и не признавали. Но все, что он говорил, делал и думал, было исполнено ясности, глубокой мудрости и зрелости, какие можно встретить лишь у зрелых мужей.
Профессор шагнул к книжным стеллажам и отыскал среди прочих трудов тяжелый фолиант в кожаном переплете. На корешке были изображены якорь и шестерня. Папастратос поправил пенсне и принялся неторопливо листать книгу. Вскоре он обнаружил то, что искал.
– Вот, взгляните. Это Александр Ливанос.
Оскар вытянул шею. На гравюре был изображен мужчина лет тридцати. Правильное лицо с тонким носом и полными губами, мгновенно вызывающее симпатию. Художнику удалось передать любознательность и энтузиазм, светившиеся в глазах этого человека.
– Ливанос вырос в бедной семье, он был младшим сыном, – сказал профессор. – Его отец и брат работали на верфи в порту Пирей. Они тяжко трудились с утра до ночи, чтобы обеспечить семье пропитание. Александр, очень рано проявивший большие способности к учебе, избежал подобной судьбы. Он посещал школу, затем Политехникум, где мы с ним и познакомились. И хотя в ту пору я был всего лишь обычным студентом, но сумел понять фантастическую смелость и новизну его проектов и убедил друга показать их профессорам.
– О каких проектах идет речь? – поинтересовался Гумбольдт.
– В первую очередь, о строительстве верфей. Полностью автоматизированных, с высоким уровнем технической оснащенности, позволяющих ремонтировать или строить суда с минимальным использованием труда рабочих. Ливанос предлагал неслыханные технические решения, способные раз и навсегда покончить с нечеловеческими условиями труда, с которыми он был знаком с детства.
– Верфи… – задумчиво произнес Гумбольдт. – Очень любопытно…
Он нахмурился и сделал несколько пометок в своем блокноте.
– Тем не менее, предложения Ливаноса были отклонены факультетом, – продолжал Папастратос. – Их сочли химерами, фантазиями незрелого юнца. Несмотря на то что эти проекты были самыми грандиозными, с какими я когда-либо сталкивался.
– И что произошло потом?
– Ливанос вскоре забросил занятия в Политехникуме. Тем, кто почитал его гений и любил его как человека, он заявил, что здесь его больше ничему не смогут научить. И добавил, что уже установил контакты с людьми, которые могут поддержать его начинания, и не столь узколобы, как здешняя профессура. – На лице Папастратоса промелькнула легкая улыбка. – И знаете, он был прав. Политехникум в те дни был далеко не таким, как сегодня. С тех пор, как Ливанос покинул его, многое изменилось, и я считаю, что в этом есть и моя скромная заслуга.
Непроизвольным жестом профессор пригладил бородку.
– Вам известно, кого имел в виду Ливанос? Что это за люди, с которыми он якобы установил контакты?
– О, да! Одним из них был Никола Тесла.
Гумбольдт в это мгновение поднес чашку с чаем к губам. При звуках произнесенного профессором имени он вздрогнул, поперхнулся и раскашлялся. Отдышавшись, он переспросил:
– Тот самый Тесла?
– Вы знаете его?
– Не лично, конечно, но многое о нем слышал. Да и кто же не слышал?
Шарлотта удивленно подняла брови.
– Кто такой этот Тесла? Я, например, понятия о нем не имею.
Гумбольдт с негодованием повернулся к девушке.
– Бедное дитя! Где же ты была в последние десять лет?
– В высшей женской школе в Берне, и ты это отлично знаешь.
– Ну да, разумеется, – несколько смягчился исследователь. – В таких местах едва ли научишься чему-нибудь стоящему. Никола Тесла – один из самых выдающихся ученых-физиков, инженеров и изобретателей нашего времени! – Он указал на лингафон. – Некоторые из его идей использованы в этом приборе. – Гумбольдт вновь обратился к Папастратосу: – Скажите, господин профессор, что же случилось потом?
– Ливанос в течение продолжительного времени был учеником и помощником Тесла. В этот период наши встречи стали редкими, а вскоре и наша переписка прервалась. До меня дошел слух, что через несколько лет он покинул лабораторию Тесла, чтобы поработать на верфи в Марселе. Однако он может быть и не вполне достоверным. То, что произошло потом, больше похоже на античную трагедию. В течение короткого времени – буквально в считанные недели – на верфи в Пирее погибли отец и брат Ливаноса. Причиной смерти обоих стало несоблюдение элементарных мер безопасности. Хозяева предприятия экономили на всем, не ставя ни в грош жизни рабочих.
– Это было связано с малым количеством заказов?
– Ну что вы! Спрос на новые суда был невероятным. Постоянно приходилось расширять старые верфи и строить новые, чтобы в срок выполнять заказы на новые быстроходные пароходы. Дело вовсе не в том… – Папастратос сокрушенно покачал головой. – Владельцы судостроительных компаний просто потеряли голову от фантастической прибыли и бесстыдно набивали карманы, жестоко эксплуатируя рабочих. Профсоюзов в Греции в то время еще не существовало. Работа на верфях превратилась в форменное рабство, а жертв этих новых рабовладельцев с каждым днем становилось все больше…
– Как бы там ни было, – продолжал профессор, – но в один прекрасный день Ливанос постучался в мою дверь. Я поразился: он отсутствовал четыре года, и за это время превратился из мальчишки-прожектера, пусть и гениально одаренного, в зрелого мужчину, полного энергии и невероятных идей. Вместе с тем смерть близких оказала на него сильнейшее влияние – уже тогда временами в нем чувствовалась некая одержимость. Фанатический огонек в его глазах свидетельствовал о том, что он всецело поглощен какой-то мыслью. И я не ошибся: Ливанос заручился финансовой поддержкой богатого предпринимателя и начал возводить в Пирее грандиозное сооружение.
