И на земле и над землей - Паль Роберт Васильевич (книги онлайн полностью txt) 📗

Слух о «бесподобном музее» Дубровского прошел по всей столице, и народу к нему повалило столько, что он испугался. Особенно насторожило его настойчивое внимание к своей библиотеке и к собственной персоне господ из Святейшего Синода. Церковь, как известно, изначально враждебно относилась к язычеству, безжалостно и невежественно уничтожала все связанное с ним, а тут столько как раз такого, древлеотеческого! Не приведи господь, засунут свой длинный нос поглубже, или, хуже того, подошлют кого из понимающих! Да и немцы наши тоже себе на уме.

Поделился своими опасениями с Державиным. Тот вальяжно отмахнулся надушенной ручкой:

— Не изволь волноваться на сей счет, любезный Петр Петрович. Пока я министр юстиции и член Государственного Совета в сей империи, да и пиит, богами пожалованный, никто обидеть тебя не посмеет. Но и ты зри, зри, не беспечествуй, ибо сам главный ответчик тут!

Петр Петрович несколько успокоился такой высокой опекой, но доступ в свою квартиру все-таки приужил: мало ли что. А потом здесь стали собираться члены общества «Беседа любителей русского слова», все господа важные, известные своей ученостью и близостью ко двору, так что он успокоился окончательно. Наряду с Державиным, Карамзиным, Строгановыми, Воронцовыми, Неклюдовыми, Сухтеленом, Сулакадзевым членом этой «Беседы» стал и он.

И все-таки через несколько лет гром грянул, хотя и грозовых туч в небе вроде бы не было. По чьему-то злому навету его опять изгнали со службы, намекнули на ссылку. Не помогло на этот раз и заступничество Гаврилы Романовича, ибо ни министром, ни членом Государственного Совета тот уже не был. Как жить дальше, на какие средства содержать семью?

Срочно пригласил к себе на чай Сулакадзева. Тот явился, встревоженный:

— Что-то случилось, Петр Петрович?

— Случилось, извольте знать… Опять не угодил кому-то, места лишили, — тяжко вздохнул тот. — А жить как-то надо…

Помолчали, позвенели ложечками в стаканах.

— Слишком много шума с твоим музеумом получилось. Не поделился, не уважил. Уж очень большие аппетиты у многих на твои манускрипты.

— Знамо, у кого… Что бы ты сделал на моем месте?

Сулакадзев долго озадаченно молчал.

— Ну, друг любезный, говори. На твое слово я очень надеюсь, плохого не посоветуешь.

— Тяжко мне это слышать. Еще тяжелее говорить…

— А ты все-таки скажи. На твои слова я не обижусь, знаю тебя: от чистого сердца слова будут.

— Ну, тогда послушай. А решать тебе самому…

И они решили: все менее значимое, вроде переписки, отдельных свитков и листков, предложить императорской библиотеке. И не в подарок — пусть выкупают, ведь и он в Париже выложил за них немалые деньги. Ну а главное, поистине бесценное, староотеческое приватно предложить самым надежным и близким друзьям — Строгановым, Неклюдовым, к примеру. Пусть хранят до лучших дней. На них надеяться можно.

— Золотые слова, друг! Ну а сам ты что-нибудь взял бы? Из этого/

Александр Иванович протер чистым платком очки, походил по комнате.

— По совести скажу, жалко мне обирать тебя, отрывать от сердца любимое. Но и в накладе не оставлю…

— В этом не сомневаюсь, хоть и больно.

— И мне тебя жаль, а сокровищ твоих еще, извини, жальче. Ведь растащить могут, ищи потом по всему свету. А ведь все это — наше, о нас, о древностях наших славных. Потеряем их — лишимся части себя, части своей истории, памяти. А народ без памяти… сгоревший костер без огня.

— Садись, приготовь список.

Щедро по-дружески расплатившись, Сулакадзев в ту же ночь перевез свои покупки к себе в дом и до времени запер в отдельной якобы не жилой комнате.

Когда в доме никого из посторонних не бывало, он уединялся там, раскладывал особенно волновавшие его вещи, бережно открывал то одну, то другую, постепенно проникаясь их древностью и тайной. Кто, когда и где создал их, вложив в эти строчки свое знание, свою радость или тревогу, что хотел донести до нас, своих далеких потомков? И поймем ли теперь друг друга?

Некоторые тексты, приложив свой немалый опыт археографа, он начинал понимать. Они были помоложе возрастом и к тому же на привычным уже старославянском. Иные, без сомнения, носили церковный характер, однако не все. Эти, даже видя знакомые буквы, прочесть и понять он был не в состоянии.

Решил не торопиться и для начала составить каталог своей новой коллекции, а затем и всей библиотеки. Для «книг непризнаваемых, коих ни читать, ни держать в домах не дозволено», выделил в своем «Книгореке» особый подраздел.

Любопытные древние редкости собрались в этом подразделе. «Криница, IX века… о переселениях старожилых людей и первой вере», «Молнияник», «Лоб Адамль, X века, рукопись смерда Внездилища, о холмах новгородских, тризнах Злогора, Коляде вандаловой и округе Буривая и Владимира, на белой коже», «Коледник V века дунайца Яловца, писан в Киеве, о поклонениях Тройским горам, о гаданиях в печерах (пещерах) и Днепровских порогах русалами и кикиморами», «Волховник… рукопись VI века Колота Путисилы, жившего в Русе граде в печере», «Поточник VIII века, жреца Солнцеслава», «Путник IV века», «Перуна и Велеса вещания в киевских капищах жрецам Мовеславу, Древославу и прочим…»

А вот это нечто совсем особенное! «О Китоврасе, басни и кощуны… На буковых досках вырезано и связано кольцами железными, числом 143 доски, V века на славянском», «Патриарси. Вся вырезана на буковых досках числом 45… Ягилы Гапа, смерда, в Ладоге IX века, о переселенцах варяжских и жрецах и письменах…»

— Имена-то какие! Яловец, Колот, Солнцеслав, Путисила, Мовеслав, Древослав, Ягила… Ни одного христианского. Истинно русские, древние… — восхищался Александр Иванович.

Задумался о Ладоге. Не растет в Ладоге любящий тепло бук, не растет. Однако дощечки-то буковые. Тут что-то не так: или не в Ладоге писано, или дощечки из другого дерева. Ну ладно, будущие исследователи прояснят и сию загадку.

И опять задумался. Как уберечь все это от жадных загребущих рук иноземцев и бдительных церковников? Сам он человек истинно православный, самому в себе сомневаться не приходится, но он еще и ученый, любящий свое Отечество, пекущийся о его благе. Норманнистам-германцам, да и своим собственным, этого понять не дано. А аристократам-вельможам особенно выгодно, ведь почти все они Рюриковичи! Значит, все с них и началось, до них никакой российской истории не было. Не иначе — с неба свалилась наша Русь. И десять поколений славянских новгородских князей еще дорюрикова времени ничего не значат. А сколько было других княжеств? Кто их изучал, кто из нас, нынешних, их знает?

Тяжко стало на душе Александра Ивановича. Как, как уберечь, в чьи руки передать потом? Да чтобы не держать втуне, а изучать, публиковать, привлекать внимание новых исследователей, будить память народную!

— Господи, когда то еще будет? А надо — сейчас, сейчас!

Склонившись над листом, он перечел написанное, лукаво усмехнулся пришедшей на, ум мысли и твердо дописал: «в Моравию увезено». В случае чего пусть там и ищут…

Глава десятая

Несколько суток кряду проспал отец Зарян, приходя в Явь лишь для того, чтобы попить. И затем опять уходил в Навь своих снов, которым, казалось, не будет конца.

Чаще всего рядом с ним находился Ягила. Чтобы не терять время попусту, опять занялся дощечками. И вот он пишет. От усердия даже ус прикусил. И писало его острое послушно вырезает Иоанновы письмена под длинной линией, правда, не всегда ровной, потому что и волокна в древесине не ровные тоже.

Он уже полюбил это дело. Оно заменяло ему живую речь, общение с людьми, которых даже для малой беседы созвать становилось все труднее. И вот он пишет:

«…сердце наше кровоточит с утра до вечера. И ходим мы с вами и роняем слезы о судьбах жизни нашей. Они немо в тот час стонут, и так мы с вами знаем, что время придет, что на сечи должны мы ходить на врагов — греки то или гунны. А их-то мы должны охомутать и стреножить, чтобы не стало нам врагов как мерзости перед глазами нашими. Гуларех ведь заплатил за то, и мы должны принудить Хорсунь заплатить за слезы дочерей наших угнанных и сыновей, в рабство взятых. Плата ведь та — не серебряная и не золотая, потому как отсечь им головы — и на щепки покрошить… Матерь Всеслава [18] поет песнь ратную, и нам с вами надобно прислушаться к ней, чтобы нам не есть травы, скот наш грекам отдавая, а они нам — каменья, чтоб мы грызли… Они ведь нам говорят, что мы звери и рычим в ночи, страх наводя на людей… Вопросят нас народы, кто мы, а мы с вами расскажем, что мы люди, нет у которых собственной страны, а правят нами греки и варяги. Так и что ж расскажем детям нашим, которые будут нам отвечать плевком в глаза — и правы будут?» Проснувшись, отец опять попросил пить, и Ягила напоил его крепким куриным отваром. Перед тем, как снова закрыть глаза, тихо спросил: