Асканио - Дюма Александр (читаем книги бесплатно txt) 📗

Бенвенуто пошел навстречу гостям и, ничуть не смутившись и не растерявшись, принял королей, принцев, вельмож и придворных дам, как принимают друзей. А ведь среди гостей были самые известные государственные мужи Франции и самые блестящие красавицы в мире. Маргарита пленяла, госпожа д'Этамп восхищала, Екатерина Медичи поражала, Диана де Пуатье ослепляла. Велика важность! В Италии Бенвенуто был на короткой ноге с самыми блестящими представителями древних родов, с вельможами XVI века и, как любимый ученик Микеланджело, привык к обществу королей.

— Разрешите нам, сударыня, любоваться не только вами, но и произведениями искусства, — произнес Франциск I, обращаясь к герцогине д'Этамп, ответившей ему улыбкой.

Анна де Писслэ, герцогиня д'Этамп, на которую король, вернувшись из испанского плена, обратил свое благосклонное внимание, вытеснила из его сердца графиню де Шатобриан и в ту пору была в расцвете своей поистине царственной красоты. У нее была стройная фигура, тонкая талия, она горделиво, с какой-то кошачьей грацией вскидывала свою прелестную головку, а ведь грация присуща не только кошечке, но и пантере, которых она, впрочем, напоминала также своим непостоянством и ненасытной алчностью. И вместе с тем королевская фаворитка умела разыграть такую чистосердечность, такую наивность, что вводила в заблуждение самых недоверчивых людей. Необыкновенно подвижно и коварно было лицо этой женщины — то Гермионы, 55 то Галатеи, 56 на ее бледных губах играла улыбка, иногда манящая, иногда страшная, а глаза, порой такие ласковые, вдруг начинали метать молнии и загорались гневом. У нее была манера так томно поднимать и опускать глаза, что невозможно было понять, нежность или угроза таится в ее взоре. Эта высокомерная и властолюбивая женщина покорила Франциска I, вскружила ему голову; она была надменна и завистлива, изворотлива и скрытна.

— Давно хотелось мне навестить вас, Бенвенуто, — ведь прошло два месяца, если не ошибаюсь, как вы явились в наше королевство, — но скучные дела и заботы мешали мне все это время размышлять о благородных целях искусства. Пеняйте, впрочем, на нашего брата и кузена-императора — он не дает нам ни минуты покоя, — произнес король.

— Если вам угодно, ваше величество, я напишу императору и стану умолять, чтобы он позволил вам остаться великим другом искусства, ибо вы уже доказали ему, что вы великий полководец.

— Как, вы знаете Карла Пятого? — удивился король Наваррский.

— Да, сир, четыре года назад в Риме я имел честь преподнести требник своей работы его священному величеству; при этом я произнес несколько слов, которые император выслушал весьма милостиво.

— Что же вам сказал его священное величество?

— Что он знал меня еще три года назад — увидел на ризе папы пуговицу филигранной работы, делавшую честь моему мастерству.

— О да, я вижу, вы избалованы похвалами королей! — заметил Франциск I.

— Вы правы, ваше величество, мне посчастливилось — мои творения снискали похвалу кардиналов, великих герцогов, принцев и королей.

— Покажите же мне ваши прекрасные творения. И посмотрим, не окажусь ли я более требовательным судьей.

— Времени у меня было очень мало, сир. Однако вот ваза и серебряный таз, над которыми я сейчас работаю, но они, пожалуй, недостойны внимания вашего величества.

Минут пять король молча разглядывал произведения Челлини. Казалось, дивные творения заставили его позабыть о творце. Заметив, что его окружили дамы, подстрекаемые любопытством, Франциск I воскликнул:

— Посмотрите, сударыни, да это просто чудо! Форма вазы так нова и так смела! Бог ты мой, как тонка, как искусна работа барельефа и рельефа! Особенно же восхищает меня красота этих линий: видите, как разнообразны и естественны позы людей! Взгляните-ка на эту девушку… Художник удивительно живо передал ее мимолетный жест. Так и кажется, девушка вот-вот взмахнет рукой. Право, даже в древности не создавали таких прекрасных вещей. Вспоминаю лучшие творения античных мастеров и выдающихся ваятелей Италии… Нет, ничто не производило на меня такого сильного впечатления! Ну, посмотрите же на эту прелестную малютку: дитя утопает в цветах, шевелит ножкой. Все так живо, изящно и прекрасно!

— Вы великий король, сир! — воскликнул Бенвенуто. — Другие осыпали меня похвалами, вы же меня понимаете!

— Покажите еще что-нибудь! — сказал король с каким-то жадным нетерпением.

— Вот медаль, изображающая Леду и лебедя. Я сделал ее для кардинала Габриэля Цезарини. Вот печать, на которой я выгравировал изображение святого Иоанна и святого Амвросия. Вот эмалированная рака…

— Неужели? Вы чеканите медали? — спросила госпожа д'Этамп.

— Как Кавадоне Миланский, сударыня.

— Вы покрываете золото эмалью? — воскликнула Маргарита.

— Как Америго Флорентийский.

— Вы гравируете печати? — осведомилась Екатерина.

— Как Лантизко Перузский. Уж не думаете ли вы, сударыня, что мне достает таланта лишь на изделие филигранных золотых безделушек и чеканку серебряных монет? Хвала создателю, я умею делать все понемногу. Я недурно знаю инженерное искусство, дважды помешал врагу захватить Рим. Пишу сносные сонеты. И вы, ваше величество, можете заказать мне оду. Я сочиню оду в вашу честь, право, не хуже самого Клемана Маро! Музыке отец обучал меня из-под палки. Эта метода пошла мне на пользу — я играю на флейте и на корнете так хорошо, что папа Климент Седьмой, когда мне было двадцать четыре года, взял меня в свой оркестр. Кроме того, я изобрел способ изготовления пороха, умею делать превосходные самопалы и хирургические инструменты. А ежели вы, ваше величество, поведете войну, то соблаговолите позвать меня. Вот увидите, я пригожусь вам — я метко бью из аркебуза и умею наводить кулеврину. 57 На охоте мне случалось за один день подстрелить двадцать пять павлинов. В артиллерийском бою я избавил императора от принца Оранского, а ваше величество — от коннетабля Бурбона. 58 Как видите, предателям приходится со мной не сладко…

— Так чем же вы больше гордитесь, — прервал его молодой дофин, — что убили коннетабля или подстрелили двадцать пять павлинов?

— Я не горжусь ни тем, ни другим, монсеньор… Ловкость, как и все другие таланты, дана нам господом богом, и я проявил ее, вот и все.

— А ведь я и не знал, что вы оказали мне такую услугу, — произнес король, — Значит, вы убили коннетабля Бурбона? Как же это произошло?

— Бог мой, да очень просто! Армия коннетабля внезапно подступила к Риму и ринулась на приступ крепостных стен. Мы с приятелями пошли посмотреть, как идет бой. Выходя из дому, я невзначай прихватил аркебуз. Доходим мы до вала. Вижу — делать там нечего. «Но не зря же я пришел!» — промелькнула у меня мысль. И вот я навожу аркебуз туда, где погуще и потеснее ряды, беру на мушку рослого воина — он был на целую голову выше всех — и стреляю. Он падает — выстрел сразу производит смятение во вражеских рядах. Оказалось, я убил Бурбона. Он был, как я узнал потом, выше всех ростом.

Пока Бенвенуто беспечно и непринужденно вел рассказ, круг дам и вельмож расступился: все с уважением и чуть ли не страхом смотрели на героя, не ведавшего о своем подвиге. Один лишь Франциск I все стоял рядом с Челлини.

— Итак, любезный друг, — промолвил он, — я вижу, что, еще не посвятив мне свое дарование, вы сослужили мне службу своей отвагой.

— Ваше величество, — с улыбкой ответил Бенвенуто, — знаете ли, по-моему, я и родился вашим слугой! Один случай из моего детства наводит меня на эту мысль. У вас на гербе изображена саламандра, не правда ли?

— Да, и девиз: «Nutriseo et extinguo». 59

— Так вот… Как-то, когда мне было пять лет, я сидел с отцом в горнице, где перед тем бучили белье. В очаге еще пылали дубовые поленья. Стояли сильные холода. Я взглянул на огонь и заметил среди языков пламени какое-то существо, похожее на ящерицу. Казалось, ящерица весело отплясывает в самом пекле. Я показал на нее отцу, а отец… прошу простить меня за вольность, но таков уж грубый обычай в наших краях… влепил мне внушительную затрещину и ласково сказал: «Ты ни в чем не провинился, сынок, и я ударил тебя, чтобы тебе запомнилась саламандра в огне. Не слыхал, чтобы еще кому-нибудь довелось ее увидеть». Не правда ли, ваше величество, это было предзнаменование? Я верю в предзнаменования. В двадцать лет я чуть было не уехал в Англию, но чеканщик Пьетро Торреджиано, с которым я туда собирался поехать, рассказал, как однажды, еще мальчишкой, он дал пощечину Микеланджело, поссорившись с ним в мастерской. И все было кончено: ни за какие блага в мире я не поехал бы с человеком, который поднял руку на великого скульптора. Я остался в Италии, а из Италии попал не в Англию, а во Францию.