Самурай - Эндо Сюсаку (бесплатные серии книг txt) 📗
«Будь я епископом, никогда бы не поссорился с властями Японии, как это сделали иезуиты. Я сделал бы так, чтобы христианская вера приносила им выгоды, за что получил бы свободу распространять веру. Миссионерская деятельность в этой стране не так проста, как в Гоа или Маниле. Она требует изобретательности и дипломатичности. Я использую любые средства, которые позволят укрепить мужество в бедных верующих».
Он вспомнил своих знаменитых предков. Он мог гордиться, что в его жилах течет кровь таких людей.
«С этими коварными японцами…»
Чтобы распространять веру в Японии, нужно было прибегать к хитростям. Над бухтой, забитой плотами и бревнами, с громкими криками носились морские птицы, то взмывая ввысь, то едва не касаясь воды. Миссионер мысленно представил себя в пурпурной епископской мантии, но мечта его оплодотворялась не обычным честолюбием, а долгом — нести Слово Божье.
«Господи, — молился он, прикрывая глаза от соленых брызг прибоя, — если я могу послужить Тебе…»
Хибара, которую чиновники отвели Миссионеру здесь, в Огацу, стояла у самой бухты, в значительном отдалении от лачуг плотников и подсобных рабочих. В ней была одна-единственная крохотная комната, в которой он и спал, и молился.
В ту ночь море шумело сильнее, чем обычно. Миссионер только что слушал его рокот, когда возвращался в хибару по темному побережью, зажав в руке письмо от отца Диего из Эдо. Он высек огонь и зажег свечу; колеблющееся пламя, со струившейся к потолку ниточкой черного дыма, запечатлело на бревнах его огромную тень. В тусклом свете он распечатал письмо, и перед его глазами всплыло плаксивое лицо глуповатого Диего.
«Прошел уже целый месяц, как вы покинули Эдо. Положение здесь не ухудшилось, но и не улучшилось. — Почерк у Диего был совсем детский, какими-то корявыми, мелкими буковками он заполнял весь лист бумаги. — По-прежнему христианство запрещено, и нас здесь терпят только потому, что правителю известно, что, кроме нас, никто не возьмет на себя заботу о прокаженных. Но рано или поздно нас тоже изгонят отсюда, и мы вынуждены будем бежать на северо-запад.
К сожалению, я не могу сообщить вам ничего отрадного. Иезуиты из Нагасаки снова отправили осуждающие вас письма в Манилу и Макао. По их словам, вы, прекрасно зная о гонениях на христиан в Японии, предпринимаете шаги, направленные на то, чтобы побудить Его святейшество Папу способствовать установлению торговых связей между Японией и Новой Испанией. Они утверждают, что ваши действия чрезвычайно опасны для распространения христианства в Японии, и если они будут продолжаться, из Манилы и Макао в Японию по-прежнему будут направляться ничего не ведающие об этой стране молодые миссионеры, что, несомненно, вызовет гнев найфу и сёгуна. Иезуиты уже не раз посылали донесения в Макао, в которых содержались обвинения в ваш адрес. Очень прошу вас, действуйте осмотрительно, учитывая все это…»
Пламя свечи искажало черты Миссионера. Ему удавалось справляться с овладевавшим им порой искушением совершить плотский грех, но побороть буйный нрав он был не в силах. Болезненное самолюбие — их семейная черта — приносило ему временами немало страданий. Его лицо покраснело от гнева.
«То, что иезуиты испытывают ко мне зависть, вполне понятно: найфу и сёгун держат их на почтительном расстоянии, им не удалось добиться благосклонности японских правителей — вот в чем все дело».
Веруя в того же Бога, служа той же Церкви, они — потому только, что принадлежат к другому ордену, — питают к нему отвратительную зависть, клевещут на него — этого он не мог им простить. Вместо того чтобы вступить с францисканцами в открытый бой, достойный мужчин, иезуиты лгут, интригуют, как евнухи при дворе китайского императора.
Шум моря, словно распаляя его гнев, становился все громче. Миссионер поднес свечу к письму Диего. Язык пламени лизнул бумагу, исписанную детскими каракулями, она побурела и с треском, точно трепетали крылышки тысяч мотыльков, вспыхнула и сгорела. Письмо, вызвавшее гнев Миссионера, исчезло без следа, но сердце его не обрело покоя. Сложив ладони, он опустился на колени и стал молиться.
«Господи, — шептал он. — Господи, Ты же знаешь, кто Тебе верный слуга в этой стране, они или я. Обрати меня в камень — для этих бедных японских верующих. Как Ты назвал камнем одного из своих учеников».
Миссионер и не заметил, что то была не молитва, а поношение недругов, нанесших удар по его самолюбию.
— Падре.
Из темноты послышался голос, и он открыл глаза: в дверном проеме тенью вырисовывался человек. Миссионер помнил лохмотья, которые были на нем. Это был тот самый человек, которого он исповедовал днем за грудой бревен. Мужчина смотрел на Миссионера с той же грустью, как и в тот раз.
— Входи.
Стряхнув с колен пепел сгоревшего письма, Миссионер встал. Грустное лицо мужчины чем-то напоминало лицо Диего с красными, словно опухшими от слез глазами. Не переступая через порог, человек стал заунывным голосом умолять, чтобы Миссионер взял его с собой в плавание, он готов на какую угодно работу. Его изгнали из Эдо, и он пришел сюда, но только из-за того, что он христианин, все сторонятся, ругают его, и если он останется здесь, новой работы ему ни за что не найти.
— Мы, христиане, только об этом и мечтаем, — скулил он.
Миссионер покачал головой:
— Нет, вы не должны уплывать отсюда. Если вы покинете эту страну, кто же будет опорой для священников, которые вскоре приедут сюда? Кто возьмет на себя заботу о них?
— Падре еще долго не смогут приехать…
— Нет, очень скоро во владения Его светлости из Новой Испании приедет много священников. Вы об этом еще ничего не знаете, но Его светлость обязательно это сделает.
«Пройдет немного времени, я вернусь в эту страну, и вместе со мной будет много священников — ради пришедшего ко мне человека, ради себя самого я обязан свершить это, — прошептал Миссионер. — И тогда меня сделают епископом. Главой всех миссий в Японии».
Поглаживая рукой дверную раму, мужчина слушал Миссионера с еще более грустным лицом, чем прежде. Свеча совсем оплыла, и взметнувшееся высоко пламя осветило спину уходившего.
