Приключения Питера Джойса - Ярмагаев Емельян (книги без регистрации .txt) 📗

— Клянусь богом, я просто с ума схожу, когда думаю об этом! — простонал я.

— Что ты понимаешь! — ожесточился Питер: его раздражало мое мальчишеское отчаяние. — Если б дело дошло до Высокой комиссии [60], ей отрезали бы уши и заточили в тюрьму. Уж мне-то знакомо христианское милосердие их высокопреосвященств!

Он отбросил прядь волос от левой щеки — и я остолбенел: половины уха не было!

— Хватит болтовни, — прервал себя Питер. — Лучше подумай о том, что не весь Стонхилл состоит из поклонников вдовы Гэмидж. Милые английские обычаи позволяют глумиться над человеком, который привязан к позорному столбу. Как думаешь, зачем я рыскал весь день по болоту, стучась во все хибарки коттеджеров?

Глава IX

Найдись в Стонхилле приличное место для площади, деревеньку нашу возвели бы в ранг городка: она была для этого достаточно населена. Но бог знал, что делал, отводя для площади обширное вместилище грязи за скотобойней. Прежде, бывало, через эту пустошь весной торжественно несли майский шест, а в августе — соломенное чучело Урожая. Пуританские порядки всё отменили. Теперь ее посещали только фургонщики, которые находили удобным привязывать своих лошадей к позорному столбу или перекладине над ним, служившей для наказания плетью. Ниже перекладины протянулись колодки — длинная широкая доска из двух половин, неподвижной и закрепленной, с дырами для ног и замком. В колодках сиживали местные забулдыги и скандалисты; иногда в них скучали ремесленных дел ученики — худые гнилозубые мальчишки, отражавшие градом ругани насмешки редких прохожих.

Обычно площадь пустовала, но сегодня грязь на ней месили сотни ног. Как ни подготовлен я был Питером, меня просто затошнило от массы слоняющихся и сидящих на ящиках и телегах бездельников, среди которых мы прокладывали путь. Иные праведники притащились из соседних деревень, среди них шли всевозможные толки: одни говорили, что вдову будут сечь за связь с попом, другие — за полеты через печную трубу. Но кто особенно мозолил мне глаза, так это стонхильцы средней руки, людишки из разряда «и нашим и вашим». Вчера они восторгались, как вдова Гэмидж режет правду-матку, — сегодня им охота посмотреть, как ее за это же самое отхлещут плетью!

Ограждение вокруг столба и колодок — колья, веревки — было повалено, втоптано в грязь: англичане, видите ли, любят стоять поближе к интересному зрелищу. Я бы конечно успокоил свои нервы хорошей дракой, не дай мне Питер накануне строжайших указаний. Ружье он не позволил взять, разрешил только короткую дубинку — такие у нас носят под мышкой, чтоб отбиваться от собак.

В толпе возникли судейский клерк, за ним констебль Уорвейн, в меру пьяный, и тщедушный человек в кожаном фартуке с длинным, в три полосы плетенным бичом в руке. Человек этот неторопливо обошел вокруг столба раз, другой, третий, все время пощелкивая плетью и приговаривая: «Посторонись! Поберегись!» Его встретили бранью и угрозами. Но вот, слышу, то тут, то там вскрикивают от боли — оказывается, плеть работала не вхолостую. И такой он был мастер своего дела, что люди стали шарахаться в стороны, прочь от столба. Кое-кто уже был готов засучить рукава для драки — около них сразу вырастали либо Питер, либо Боб ле Мерсер, либо кто еще из коттеджеров, и свара затихала.

Когда палач расчистил порядочный круг, он вывел откуда-то к столбу мою приемную мать, держа ее самым галантным образом под руку. В длинной накидке с капюшоном, спущенным на лицо, бабка моя шла твердо и у перекладины стала как статуя: должно быть, вспомнила своих мучеников-пуритан. Я поскорей отвернулся — не смотреть же, как он расстегивает и спускает ей платье до пояса, как привязывает руки к перекладине!

Толпа молчала — не то сочувственно, не то выжидающе. Зато прямо передо мной красовалась обаятельная рожа Тома Черча, глаза в глаза: первый лодырь в деревне, святоша и шут. Под мышкой у него тоже приютилась дубинка, потолще моей, лицо выражало благочестивую скуку, будто он, Том Черч, уж и не знает, что на свете может его отвлечь от мыслей о загробном мире. Он сплюнул мне под ноги и сказал:

— А она еще ничего, твоя старуха… Не пойму только, где у нее хвост.

Это я тоже стерпел. По инструкции Питера.

— Что-то прохладно стало, — куражился Том, подло засматривая мне в глаза: действует или нет? — Хорошенько погрей ей спинку, палач, — не простыла бы!

И оглянулся, выродок, — как приняли его слова? Но кругом неопределенно молчали. Кое-как я пережил и это.

— Ух, белая кожа какая! — взвизгнула старая Тильда Френси. — Покраснеет небось теперь! Не от стыда, так от плетей!

В толпе негромко засмеялись: все знали, что моя бабка вылечила эту самую Тильду от боли в суставах, а в благодарность старуха Френси ославила ее как ведьму. Я все жестоко терплю. Шагах в двадцати от меня Питер и Боб ле Мерсер о чем-то совещались, поглядывая на палача; еще поодаль наш работник Иеремия Кэпл хладнокровно потирал свои тяжелые лапы, — а дальше, по кругу, я видел, стоят парни с болота. Стоят так, словно их кто-то расставил заранее. Вот интересно!

Очевидно, этот некто подал знак, потому что они, все разом, каждый с заостренным колом, мигом вбили их топорами по четырем углам. Поняв, к чему это, толпа зарокотала — поздно: столбы сразу же соединились крепкою веревкою, и у каждого из них стало по два-три человека, кто с дубинкой, кто с топором. Теперь центр четырехугольника с палачом и моей бабкой был наделено отделен от любопытствующих. Питер весело мне кивнул… Вдруг Том Черч, подлец такой, как заорет, как засвистит:

— Обман, фальшивка — сечь не будут!

Надо признать, это здорово было рассчитано. Люди еще не решили, как отнестись к зрелищу — сочувствовать ли, освистывать ли, они были озадачены его небывалой серьезностью — и тут этот злобно-шутовской выкрик! Точно оборвалась цепь, державшая зверя: драка забушевала сразу у всех четырех столбов. Конец моему терпению — и с каким смаком я огрел Тома дубинкой по макушке! Свою-то палицу он успел выдернуть из-под мышки, но отбить удар не изловчился и рухнул прямо в грязь. Однако и мне кто-то так сокрушительно въехал чем-то твердым под ребра, что будь здоров. Вылетев из свалки, гляжу — святой Майкл! — Питер работает клинком! Целую ораву отгоняет от веревок, крестя воздух блестящей сталью; в глазах боевой огонь, на шпаге кровь. «Дубинки, дубинки!» — вопят ученики мастеровых. Какое дубинки — в ход пошли ножи!

Такой драки Стонхилл не видывал, я думаю, со дня основания. Что в это время происходило внутри четырехугольника, судить не берусь, — а вне… точно все черти вырвались из ада. Мерзкие рожи, прямо из преисподней, оскалы ртов, дикие выкрики, гогот, ругань, брызги грязи во все стороны. Кого-то топчут, кто-то кричит не своим голосом. Вдруг — в несколько глоток: «Конные! Конные!»

Конные?!

Остановились. Точно: с холма катился конный отряд. Летел прямо на площадь. На нас. С топотом, свистом, с поднятыми вверх плетками. Толпе сразу было не расступиться, поэтому лошади, доскакав, взвились на дыбы. Что со мной сталось, когда я узнал первого всадника! С вороного испанского жеребца клочьями летела пена. Конь плясал, дрожал мышцами, выкатывал страшный кровавый глаз. Всадника бросало в седле, на его голове чудом держалась огромная широкополая шляпа с красным пером; огненно-рыжие локоны метались на ветру, на ногах — гигантские ботфорты со шпорами, а выше колен — великолепная шелковая юбка, подоткнутая с полным к ней презрением… Леди Элинор Лайнфорт! Вздыбив коня, она выругалась, как лодочник, и крикнула на всю площадь хриплым мужским голосом:

— Что тут творится?!

Стало тихо.

— Ради всех чертей, скажи мне, Патридж, — во что превратился Стонхилл? Ты ответишь мне за все, и прежде всего — за это!